Вот о них, наших лавочках, завалинках, общих посиделках я и хочу вспомнить.
Молодые люди сегодня даже и не представляют себе, что это за слово “завалинка”. Нет, все-таки русский язык удивителен. Какая-то глубинная теплота заключена уже в самом слове “завалинка”, а за словом - история села, судеб. Я иногда, идя по Перелюбу, вспоминаю, как выглядел он лет 50 назад. Тогда еще было много жилых землянок с завалинками. Сложенные из самана, обмазанные глиной, они за день прокаливались солнцем, а вечером они с любовью отдавали свое тепло. Кстати сказать, у моих бабы Тали и бабы Гани эти самые завалинки были. В нашей семье почему-то бабушек звали тепло и по-домашнему так: Талю - бабака, а Ганю - бабуся.
И вот именно сейчас я удивительно четко представила еще одну завалинку. Это картинка из далекого детства. Мы со старшей сестрой гостили у бабушки Ксении в селе Верхняя Покровка. Душный вечер плавно переходил в ночь, и с улицы заходить в дом никто не спешил. Мы сидим на завалинке, в маленьком палисаднике, который утопает в мальвах. И соседка, ровесница нашей бабушки, в деталях, иногда даже легко вскочив, приплясывая, изображает русалку, которую якобы видела на своих мостках. Дыхание готово было меня покинуть. Эти самые русалки как будто уже выглядывали из кустов мальвы. И вот тут наша баба Ксения прервала театр одного актера. Посиделки были разогнаны. Меня увели в дом, где, напоив чаем с медом, уложили спать.
Вспоминается и другая картина. У бабуси всегда водились гуси. И вот сидит она на лавочке, а рядом положив свою голову ей на колени, частенько сидел любимый гусак. Бабуся гладила его, и они общались на своем, доступном только им языке. “Что, тега-тега, ластишься? А гусят почему мало?”. А у этого забияки такая любовь в глазах, что бабуся наша, глядишь, и улыбается уже. “Ладно уж, идем обедать, собирай свое войско”.
Лоскутное детство воспоминаний... Моя вторая бабушка Таля с дедом Степаном жили около метеостанции, а мы - в районе нынешней почты. Так вот пока до них дойдешь, этих самых лавочек можно было увидеть штук двадцать, если не больше. Так и шли здороваясь с людьми по обе стороны дороги.
Ау! Лавочки, где вы сегодня? Куда попрятались? А ведь как выручали по вечерам! Правда, тогда мы уже выросли, была пора молодости, хотелось уединиться с любимыми, и лавочки, как никто другой, знали наши секреты. Если бы только они могли разговаривать... Впрочем, очень удобно для нашего спокойствия их немое свидетельство. Но бывали и такие лавочки, куда молодежь буквально магнитом тянуло. Земля там была прибита, почище любого катка. Как говорится, в каждой избушке свои погремушки. В то время молодежь умела дружить компаниями. Как правило, в этих компаниях и зарождались новые пары. Сначала кино, танцы, гуляния по Перелюбу. Где-нибудь на удобной лавочке можно было услышать гитару, чуть позже были уже транзисторы, магнитофоны. Не смолкали анекдоты, летали из конца в конец лавочки шутки, звенел смех. Но вот ведь незадача - я не помню мата даже от ребят. А сейчас любой ребенок на все стороны пошлет. Да и что скрывать: иди за любой стайкой ребятишек - даже неважно кто это, мальчики или девочки - такое услышишь, что сразу хочется умыться чистой водичкой.
Но знаете, какая лавочка греет мою душу всю жизнь? Я даже когда-то мечтала дожить до такого, но как видно, мечтать не вредно. В самом начале семидесятых годов жила на Первомайской улице прямо напротив нашего дома удивительная пожилая семейная пара. Елисеевы - дед Саша и баба Паша. Почему-то они всегда приглашали меня к себе на лавочку: “Пойдем, подружка, посидим”. Мне так нравились наши посиделки! Дед был хорошим рассказчиком и я готова была ночевать на той лавочке. Но запомнилась она не этим. Трогало другое. Каждый вечер первым выходил дед Саня и грел место для своей Пани. А когда она усаживалась на его место, то он обязательно укрывал ее ноги. То, что эти двое стариков были одним целым, даже мне, ребенку, было понятно. Они себя так и называли: Саня и Паня. А кончилось всё это грустно. Поехали вдвоем к сыну в Брест, а оттуда баба Паша вернулась одна. И был это уже другой человек. Раньше ее глаза всегда тепло улыбались, а теперь возле меня сидела старушка с потухшими глазами и каким-то чужим голосом говорила со мной, шестиклассницей, о своем самом сокровенном. Помню, мы вместе много раз тогда плакали. Как сейчас понимаю, плакали каждая о своем. Спустя какое-то время баба Паша уехала к дочери в Воронеж. Дом заняла другая семья. Но никогда больше никто и никому не грел место, не укрывал ноги. Лавочка осиротела.
Только вот мне почему-то кажется, что убрав от дворов лавочки, мы сами себя в чем-то обделили. Нет общения между людьми, нет понимания, порвана связь, никто никого не слышит. А если вернуть лавочки? Как говорится, дело за малым.
Н. Савина, наш внештатный корреспондент, с. Перелюб