- Если б не было войны… Я бы тогда… Тогда бы в первый же день этой треклятой войны не ушел на фронт отец, который вернулся домой только в сорок шестом, чтоб через три месяца умереть от ранений. Тогда бы бабушка не свалилась в тифе. У нее на целый год растянулась война с болезнью с переменным успехом. Бабушка победила. Видать судьбой было назначено даровать ей жизнь, чтоб не осталась я в целом свете одна, без единой родной души. Мамы к тем страшным событиям уже не было: она умерла при родах. А я… Мне в июне 41-го было только пять лет…

С трудом, с паузами течет речь этой перешагнувшей определенный жизненный рубеж женщины. Но стройность мыслей, глаза, все еще небесно-голубые, уводят в то сибирское село. Далеко от фронта, где не пришлось испытать бомбежек, оккупации. И все же…

- Если бы не было войны, - уходит она взглядом в 1941-й… Тогда… Я может быть не познала всю глубину страха малолетней бродяжки, Травички Придорожной, как называла меня иногда бабушка. Соседка, которой оставил отец меня обязанный незамедлительно явиться в военкомат, как член комсостава, не очень приглядывала за мной – у самой семеро по лавкам. И я ушла куда глаза глядят, остро чувствуя, что я там чужая.

Без обиды вспоминает моя собеседница, поняв уже в детстве житейские тяготы, которые свалились одинаково на мала и велика. Бог весть что бы стало с ней, если бы в блужданиях по лесу не встретила такую же вынужденную бродяжку, чуть постарше ее. Потянулись друг к другу, вдвоем не так страшно. А вскоре прибился к ним трехлетний парнишка – Васятка.

Что ели? Что осталось на колхозных Абанских полях. Где спали? Под кустом, прижавшись друг к другу как зайчата. Благо – лето было. Плакали? Не до того было. Детские умы понимая всю огромность беды, свалившейся на них, заняты были одной мыслью – выжить.

Чуть тронула улыбка губы на все еще хранящем след красоты лице:

- Набрели на озеро. Там ребята, такие же бродяжки, но уже подростки, ловили рыбу всякими приспособлениями. А нам чем? Поснимали трусишки – и туда же, вроде как бредни, бредем у берега. Нашу троицу позднее прозвали котятами, из-за того, что мы, когда спали, так переплетались телами, чтобы согреться, что действительно походили на выводок котят. Да и были мы самые маленькие. Приняли нас в свою беспризорную братию такие же как мы бедолаги…

Легко ли слушать в этой чистой залитой солнцем комнате, сидя за столом, накрытом скатертью изумительного нежно-розового цвета с фантастическими цветами по ней. Когда все навевает покой и уют. Когда за чисто промытым окном звучит детский смех? Нет! Нелегко. Стоит увидеть на лице собеседницы крупные жемчужины непрошенных слез, своевольно орошающих неторопливый, но такой остро режущей душу рассказ. Да услышать непрошенный вскрик боли – неловко повернулась на стуле.

- Если б не было войны? – как бы спрашивает себя. И, может быть за 84 прожитых года сама себе отвечает: Я бы не узнала всей глубины настоящей человеческой дружбы, поверив в раннем детстве навсегда в бескорыстную, жертвенность ради другого.

Лесные дороги привели нашу ватагу к баракам лесорубов, ушедших на фронт, где остались две женщины, работавшие здесь до начала войны. Так стихийно возник наш лесной детский дом. Нас в нем собралось четырнадцать. Четырнадцать разновозрастных бродяжек, выброшенных на волю случая из привычной ранее жизни.

Никогда не было притеснения старшими младших. Не было воровства. Не было равнодушия друг к другу.

Как каждый из нас на тот момент беспризорников жил до этого, что любил, что ненавидел, к чему стремился – все это осталось в прошлом. Мы в 41-ом стали сразу взрослыми. Четко интуитивно понимая, что выжить сможем только единой семьей. Где даже такие звенья жизненной цепи нашего детского дома как наша троица самых маленьких были важны.

В подтверждение Анна Сергеевна, одна из тех "котят", рассказала о таком как бы не очень на первый взгляд важном эпизоде:

- Для печки дрова заготавливали сами. Ходили в деревню, подбирали брошенное. И наша троица в том числе. Каждому "котенку" по два полена нужно было принести. Ох, какими ж тяжелыми были эти поленья! Но мы знали, находясь в постоянном холоде, что это не просто дрова. Это – наша жизнь. И тащили из последних силенок. Так рождается в человеке чувство долга. А еще, если б не было войны, я бы не познала, что самый прекрасный запах на земле – запах хлеба. Но хлеб – это было позже. Когда бабушка, поборов тиф, разыскала меня, и, сама еще чуть живая после болезни, забрала домой.

Два раза в долгой очень непростой, часто неласковой, но и со светлыми днями жизни Анна Сергеевна, состоявшаяся как человек, как гражданин, как верный товарищ испытывала самое огромное счастье.

- Первый раз – когда меня забирала из детского дома бабушка. После всего пережитого мне казалось, что не было и не будет прекраснее дня, когда я вложила свою ручонку в худенькую немощную, но такую родную и теплую бабушкину руку и ступила, как мне тогда казалось, в иную жизнь. Да, жизнь стала немного иной. Я ходила в школу, хоть скудно, но регулярно бабушка ухищрялась кормить меня. Но главным моим учением было – ее житейская мудрость с всечеловеческой любовью и заботой. Не раз передо мной в жизни вставали вопросы: как поступить? И тут же перед глазами всплывал светлый образ бабушки, ее голос и то ласковые, то строгие глаза.

Каждый человек проходит в жизни разные испытания. Литературные герои Федора Михайловича Достоевского считали, что полноту счастья человек может ощутить, испытав всю глубину горя. Вероятно, мировой классик из России не ошибался. По признанию моей собеседницы, еще раз в жизни она испытала ни с чем не сравнимое огромное счастье, когда услышала о том, что пришла Победа.

- Победа, - молодо звенел в тиши нашей неторопливой беседы ее голос, - Я и сейчас не смогу объяснить, что со мной было. Это всеобъемлющее многолюдское ликование, оно было как буря, как ослепительный свет, как огромной силы один на всех взрыв. Даже воздух, казалось, стал иным.

В руке, на которую вновь посыпался жемчуг слез, задрожала от волнения нахлынувших воспоминаний юбилейная медаль, врученная Анне Сергеевне Тушкевич в ознаменование 75-летия Победы над фашизмом. Медаль, выстраданная маленькой девочкой, принявшей на себя часть страшной тяжести подлой войны. По большому счету эта медаль – награда только начинающему жить маленькому человеку за недетскую стойкость в военное лихолетье.

Распрощавшись, я не спешила выйти из подъезда дома этой женщины, без жалоб переносившей старческие недуги – ее научила той стойкости пятилетняя девочка Анечка с детдомовским прозвищем "котенок".

Не спешила, потому что нахлынули и на меня воспоминания о моем фронтовике отце, воевавшем под Ленинградом и вернувшимся с войны инвалидом. О матери, работавшей на пороховом заводе, где каждый рабочий день мог стать от любого нечаянного неловкого движения последним. О рассказах бабушки о старшей двухгодовалой сестренке, которая на глазах угасала от голода… И тоже плакала. Душа моя была полна горечи и гордости за россиян, за Русь, за всех на ней живущих. За Победу!