Это, когда речь шла о начальствующем составе. Помню, при очередной попытке коммунальщиков сдать после ремонта в эксплуатацию общественную баню я имела случай присутствовать. Увидев лишь слегка обструганные доски лавок в моечном отделении, я предложила членам комиссии сесть на подобную лавку в том виде, в котором обычно ходят мыться.
…Баню не приняли. А меня на следующую приемку бани не позвали.
***
"О светлом будущем заботятся политики, о светлом прошлом – историки, о светлом настоящем – журналисты"
Жарко Петан
Так вот о светлом настоящем времен советских агитбригад. В посевную, а особенно в уборочную колесили концертно-агитационные группы по полям района. Ездила с ними и я. А дороги, надо сказать, в те времена были такие, что от тряски на них раскручивались гайки, крепившие колеса. Ночь. Осень. Автобус с трудом лезет в гору. Артисты, умотавшись за день концертных выступлений, дремлют. Вдруг автобус встает "на попа" на кабину водителя. Все горохом ссыпаются вперед. Опустел автобус в мгновение. Тишина оцепенения. Только постукивание резины о дорогу. Это правое переднее колесо, отвалившееся от автобуса – в свободном движении под горку. Мужская часть коллектива ринулась за улепетывающим колесом. Женская решала – впасть в панику или подождать. Истеричный голос примы решил проблему: "У меня на лице что-то липкое и густое". "Кровь!" – взвизгнула втора. "Свет, нужен свет", – подала голос танцорка и начала дробно притоптывать. Проверяла целостность своего артистического состояния. В общем, адреналина через край.
Фонарик был у меня. Его неяркий луч высветил лицо примы. Оно действительно было чем-то залито. Истерика, что называется, стояла у порога. Прима, облизав губы пискнула: "Варенье!".
В сумке у нее была баночка с вареньем вишневым. А когда автобус вздыбился, баночка перевернулась, крышка с нее слетела.
В ту ночь свет журналистского фонарика помог прикрутить возвращенное из побега колесо на место.
Вернулись домой под утро. В публикации о поездке история с колесом не нашла места. Иначе "светило" бы водителю, да и руководителю группы по меньшей мере по выговору.
***
"Комментарии дешевы, но факты обходятся дорого".
Том Стоппард
Отправилась я однажды по заданию редакции на племзавод "Элита". Свиньи там были породистые. Я таких никогда не видела. Приезжаю на ферму. Пришлось на обеденное время: никого кругом. Ну, думаю, ладно. Осмотрюсь пока. Диктофон настроила и – в свинарник. А он длинный, метров триста. По бокам – загоны. Посреди – проход узкий, с метр. Ну, иду по проходу, размерам свиней удивляюсь – с подростка-теленка. Этак метров через десяток оборачиваюсь, а на меня идет чудовище: щетина полуметровая, уши как у ведерной кастрюли, пятак… какой там пятак – колесо наждачное. И вот эта живая гора мяса, заполнившая собой весь проход, не хрюкает, а рычит. И смотрит на меня, как мне тогда показалось, плотоядно. Я выставила впереди себе микрофон и что-то такое пискнула: "Не шали, мол". А сама гляжу по сторонам: куда лезть – загородки загонов высокие. Я готова уже была сама взвизгнуть не хуже "братьев наших меньших". Да от порога раздался человеческий голос: "Не бойтесь, Борька у нас смирный".
Подошла свинарка. Отодвинула невидимую задвижку. Открылась дверка, в которую спокойно вошел смирный Борька, мирно пофыркивая.
… Комментарий факта моего посещения мне обошелся дорого: редактор отчитал меня за то, что на диктофоне записался только голос Борьки. При беседе со свинаркой я забыла включить запись.
***
"Журналисты пишут потому, что им нечего сказать…".
Карл Краус
Много лет ежемесячно я готовила полосу "Человек и закон", а поэтому постоянно контактировала с теми, кто стоял на страже соблюдения закона. Светлая, вечная ей память, Тамара Федоровна Худякова много и охотно помогала мне в этом. Моей давней мечтой было присутствовать на действиях правоохранителей при подъеме обнаруженного трупа, хотя по закону я, как постороннее лицо, на это права не имела. Но своей настойчивостью порядком надоела мягкосердечному помощнику прокурора.
И вот однажды, у меня зазвонил телефон и трубка голосом Тамары Федоровны сказала: "Хотела посмотреть на труп, иди во двор милиции". Я – птицей туда. Во дворе в кузове грузовика Тамара Федоровна что-то приподнимала, опускала, перекладывала.
– Где труп? – спрашиваю.
– Иди сюда, залезай на подножку машины.
Ну где же, я полезла в кузов, и… чуть не упала в высоты борта машины: на меня смотрели глаза с женского лица так называемого "подснежника" (труп, найденный после таяния снега). Рядом лежал труп мужчины.
Я молча спустилась с машины. Молча ушла. Действительно, Карл Краус абсолютно прав: сказать было нечего. Да и написать – тоже. Близко в лицо мне заглянула Смерть.
… В тот день я на обед не пошла.
***
"Журналистика: искусство объяснить другим то, чего сам не понимаешь".
Альфред Чарлз Нортклиф
А вот с этим высказыванием я позволю себе не согласиться.
Был в моей практике такой случай. В 80-е годы порой водили школьников на производство. Целыми классами. Так сказать, знакомиться с профессиями. Однажды ребятишек шестиклашек привели к нам в редакцию. Здание неказистое. Кабинеты: стол – стул. Иногда – шкаф. Мой маленький кабинетик был на солнечной стороне, и я его оживила цветами. Со временем получилась целая оранжерея. Я всегда с удовольствием по утрам заходила сюда. Солнечно целый день.
И вот, почему-то именно ко мне неожиданно заводит редактор этот класс 12-13-летних подростков.
– Расскажите о профессии.
И быстренько ретировался.
А в меня впились пар 20 любопытных глаз. И я бухнула:
– Ребята, не ходите в журналистику.
Подсознание кричит: "Ты что несешь?!".
А язык, помимо моей воли, словно что-то отдельное от меня, убежденно печатает:
– Если вы не умеете болеть чужой болью, если вы можете спокойно смотреть на слезы слабого, если вас не возмущает проявление подлости, если в вас нет желания добиться справедливости, если вы думаете только о своем благополучии, – не ходите в журналисты. Не ходите, если вы не готовы подвергать себя невзгодам и опасностям, не думая – а что я получу взамен. Если вы не готовы в любой момент броситься на выручку попавшего в беду… Не ходите.
Много еще чего я говорила с добавлением слов "не ходите". Но, когда я закончила, словно какую-то молитву прочитав до конца, – все молчали. И молчание было, как мне показалось, чуть ли не благоговейное.
Они ушли, ни о чем больше не спросив. Ничего не сказав. А мне стало легко, будто поделилась тем, что нужно каждому, ведь я им сказала то, о чем сама вслух никогда не говорила, не думала. Но оно жило во мне.
…Редакция тогда находилась в здании церкви. И мой кабинет – прямо над тем местом, откуда читаются проповеди. Вот такое совпадение…
За 40 лет моей официальной службы в газете, что бы ни случилось, а случалось всякое, я ни разу не пожалела о том, что связала свою жизнь с журналистикой.