И был ли действительно компенсирован тот ущерб, который понесла страна? Ведь это не просто списки и первичные документы, которые хранятся где-то в тишине архивов.
На основе первичных документов были сделаны сводки по региональному, отраслевому, другим признакам. По всем видам ущерба была подготовлена подробнейшая информация. Она озвучивалась на разных международных конференциях. В том числе на Потсдамской конференции. Все было посчитано в советских рублях, переведено по разным курсам в доллары. В золотой эквивалент. Об этом подробно пишет в своей книге "Россия в мире репараций" доктор экономических наук, председатель Русского экономического общества, профессор МГИМО, ученый и общественный деятель Валентин Катасонов. По мнению ученого, Германия покрыла за счет репараций, которые продолжались до 1953 года, до конца 1953 года, всего 3–4% ущерба, понесенного Советским Союзом. "Она нам очень сильно должна", - утверждает Валентин Юрьевич.
Об огромном долге перед страной говорит ученый. Другие государственные деятели, в том числе те, кто отвечает за экономическую стабильность и наполнение бюджетов, об этом молчат. Катасонов говорит, что приступив к работе над книгой, он надеялся привлечь в ряду важных для нас исторических фактов внимание депутатов Государственной Думы, руководителей страны. Некоторыми должностными лицами интерес к наработкам был проявлен, но никаких государственных решений за этим не последовало.
- Вновь вернуться к этой теме, - говорит Валентин Катасонов. - Меня побудило то, что Греция в настоящий момент очень активно и серьезно занимается вопросами ущерба, нанесенного ей Германией в период Второй Мировой войны. В Греции вопросы компенсации ущерба тесно связываются с определением порядка погашения страной своего внешнего долга. На сегодняшний день репарационные требования Греции к Германии покрывают порядка 80% государственного долга страны. Там эта тема развивается очень серьезно. А мы подобные вопросы как-то даже боимся озвучивать.
Иван Митрофанович Рыгин родился в Приволжском районе Самарской области, село Обшаровка в феврале 1924 года, по документам 1923 года. На год ошиблись, когда записывали. Это на тот момент развития нашего государства было делом обычным. Ювенальной юстиции не было, жаловаться на такое неточное отношение к биографическим данным маленьких граждан Страны Советов ни у кого даже в мыслях не было. Отца Ивана Митрофановича в родной Обшаровке раскулачили, и пришлось семейству перебираться в соседний Чапаевск. Сорок километров от Самары на Восток. Отца впоследствии в правах восстановили, но с родного села пришлось съезжать по-быстрому. И крышу искать пришлось где попало.
Год за годом шел, крестьянский сын вырос, еще до достижения совершеннолетия поступил в железнодорожники. Был обходчиком, путейским рабочим. Забивал костыли, гайки крутил, соединял рельсы. Война началась неожиданно. Вошла в жизнь без предупреждения, да так и осталась в судьбе на долгие годы. На базе подразделения железной дороги, где работал Иван Рыгин, на скорую руку создали военное эксплуатационное отделение. И перебросили его в Керчь в командировку.
- Привезли нас в Крым. Сначала немцы, было, взяли Керчь. Потом их оттуда вытурили, - вспоминает ветеран. – Нас пароходом перевезли через Керченский пролив для обслуживания освобожденной железной дороги. Прошло несколько месяцев. Немцы очухались, надавили. И мы в мешке оказались, через пролив переправиться не смогли. Так и попал я в плен.
- Вместе со всем своим отделением?
- Не точно со всем. Кто-то ушел, смог переправиться через залив.
- А вы к тому времени уже военную форму носили?
- Нет. Не носил. В своей одежде работали, в гражданке.
- Тогда почему вас в плен взяли? Вы же гражданским человеком были, во всяком случае, на вид?
- А отделение-то у нас было военное. В Керчи набрали эшелон пленных и отправили в Германию. Там работать заставили. Сначала попал на завод. Там и немцы работали и такие же как я - пленные. Немцы обучали работе на станках. Проволока была после литья в мотках, миллиметров шесть толщиной. На нашем станке мы ее протягивали, калибровали на три миллиметра и выпрямляли в прут. Жили в бараках под охраной в специальном лагере. На работу водили под конвоем. Немцы люди были разные. Мне смирные попались. Кому-то доставалось "на пироги". Было это в городе Гамме. Потом мы, три товарища, решили бежать.
- Куда бежать, немцы вокруг?
- К своим хотелось убежать. Охрана была хилая, хоть и вооруженная – старики полудохлые. Убежать было можно. Куда бежать? Вот вопрос. Сбежали, трое суток побегали. Оголодали и сдались. От Гамма отошли порядочно. Нас привели в город Мюнстер в полицию. Подержали вучастке и к бауеру на работу отправили.
- К кому?
- Бауер - это крестьянин. Семья у этого бауера была большая. Пять братьев и три сестры. Четверо младших ребят воевали. А старшего немецкие власти оставили специально дома, хозяйство вести. Звали этого бауера Генрих Маас. Держал он на своем подворье коров, свиней, лошадей. Меня на постой определили здесь же на ферме. Комнатенка такая, называли ее штубой. В пристройке рядом с домом. Там же лошади жили, коровы и я. Моя штуба была над лошадью, в соседнем помещении хозяин держал овес. Отдельного амбара не было. Коров было шесть штук. Молоко, другую продукцию власти забирали принудительно. Я молоко во флягах на телеге возил. Такая специальная платформа на резиновом ходу гуммэваген называлась.
Потом город Мюнстер начали бомбить. Досталось и дому Генриха. Зажигалка попала прямо в штубу. И пристройка вся сгорела. Остался только хозяйский кирпичный дом. Крестьяне в ту пору в Германии жили каждый на своей земле. Дома бауеров были разбросаны по округе. После пожара работника поселили у соседнего крестьянина. Там было еще три пленных поляка. Потом в Мюнстере тюрьму разбомбили. Одна бомба не разорвалась, заключенных эвакуировали. Часть арестантов разбежалась. Как-то один из поляков говорит: "Иван, иди, там русак (ударение на первый слог) тебя зовет". Мой собеседник пошел, на лобогрейке (такая повозка, чтобы лошадями убирать хлеб), сидит арестант в кандалах, из железных полосок. Кандалы они сняли, но уйти русский не успел. Донес кто-то. Пришел полицай зацепил обоих на цепи и повел в Мюнстер в полицию. В итоге освободили Ивана Митрофановича из фашистского плена союзники. На тот момент был он узником концентрационного лагеря. После освобождения оправили в госпиталь. Поправили здоровье и передали советским властям.
- По периметру лагерь был проволокой обтянут. К ней подходить нельзя было. На вышках часовые. Стреляли без предупреждения. Как-то мы несколько человек хотели подойти к ограждению. Часовой открыл огонь, прострелил одному из наших колено. Звали парня Михаилом. Потом как-то выходим из барака, а на вышках часовых уже не было. Понятно стало, что бежал немец.
На этом заграничные приключения нашего героя не закончились. Уже под русским началом он участвовал в демонтаже заводов в Германии. Не правильно говорят, что всех кто был в плену, сажали в советские лагеря после возвращения на Родину. Это журналист Сванидзе напридумывал. Не всех.
До России бывший путеец шагал долго. Ехал с остановками. Уже в Союзе, на Украине, грузил глину в машины. Строили что-то. Потом еще были заводы и объекты. Факт тот, что уже не под конвоем. Уже вольными и свободными людьми. Потом весточку из дома получил. Постарели родители. Написал заявление, домой попросился и отпустили. Поехал к родителям в Чапаевск.
В общем и целом жизнь Ивана Митрофановича сложилась ровно. Женился, родились дети, воспитал. Но печать военнопленного напоминала о себе довольно долго. Теперь живет бывший узник в Аэропорту у одного из сыновей, у Павла Ивановича. Живет и помнит, что была та война, и та Германия, которая не стала для него испытанием смертельным, крепкий был, сумел пережить, но отпечаток свой на всю жизнь наложила. Немецкие слова и названия населенных пунктов в голове уже путаются. Нет, помнит Иван Митрофанович все хорошо. Это заметно. Но нужное слово с каждым годом подобрать становится все труднее. Тем ценнее живое свидетельство о событиях уходящей эпохи.
В пику кодексам и прочим сводам законов нужно заметить, что всякое, даже самое страшное преступление на Земле имеет срок давности. Измеряется он памятью человеческой. Если сегодня при жизни очевидцев событий, наши европейские, так сказать, партнеры, вместо того, чтобы платить по счетам, придумывают нам разные санкции, то, что будет дальше? Вопрос риторический. Возьмут столько, сколько смогут забрать. Поэтому, чтобы не забрали все, ничего своего отдавать нельзя.