Перефразируя известные слова Твардовского, с детства к нам приходит не только Пушкин, но и вообще большая литература. А мы к ней – лишь с годами. Из-за этого расхождения возникают всевозможные личные открытия, как радостные, так и печальные.
Виктор Петрович Астафьев, как явление той самой большой литературы, также для многих начинается с ранних лет и часто таким, детским, остаётся навсегда. Для меня первым знакомством была повесть "Перевал", прочитанная лет в восемь-девять. Куда-то пропала сама книга – в твёрдой глянцевой обложке с прекрасной акварелью, – но одиссея мальчика Ильки, сбежавшего от злой мачехи и принятого добрыми сплавщиками, помнится до сих пор, и не только сюжет и персонажи, а то тёплое ощущение добра, которое они оставили. Книга заканчивается простой светлой мыслью: "И теперь он твёрдо знал, что, если в жизни будет когда-нибудь трудно, если случится беда, надо бежать не от людей, а к людям". При наличии некоторого количества людей не совсем хороших в целом люди очень хороши, они помогут, и с этой мыслью очень радостно было начинать жизнь.
С годами, конечно, выяснялось, что всё намного сложнее, но то первое ощущение добра оставалось. Даже если вокруг его произведений поднималась немыслимая ругань… О чём были эти склоки, напоминать не надо, потому что теперь это почти несущественно, а самое главное – не имеет отношения к сути его большой прозы. Часто ведь бывает, что пишет человек одно, а говорит совершенно другое – Тургенев, например.
В одном из последних интервью Астафьев сказал, что после смерти читать его книги перестанут быстро, но, возможно, лет через 20–30 вспомнят и начнут перечитывать. Предсказание, с одной стороны, не сбылось – уже потому, что в двух регионах, у нас и в Перми, он культовая персона, которой посвящены всевозможные фестивали, чтения, праздники, его изучают в школах, и это очень хорошо. Прежде всего для детей, поскольку более сильной привязки к родной земле, чем его проза, трудно отыскать.
С другой стороны – да, сбылось. Хотя бы потому, что приходят новые темы, герои и стиль… Но к большим писателям публика возвращается, это проверено. Если, конечно, они по-настоящему большие и народные. Астафьев – именно такой. Об этом – подборка высказываний наших писателей, взятых из газет и книг разных лет.
"Могучий был человек…"
Анатолий Байбородин: "Говоря с любовью о могучем, словно Енисей, художественном даровании Виктора Астафьева, говоря о его веселом, простолюдном характере и певучей любви к природе – Творению Божию, читатели, а тем паче писатели и ученые имеют полное право толковать, и даже посмертно, о идейных шатаниях и метаниях литератора, что из души выплескивались в сочинения. И толкования, пусть даже и ворчливые, – не тень на плетень: не умалят величия художника в мировом искусстве, но правдиво изобразят сложнейший художнический мир во взлетах и падениях, в блужданиях и озарениях".
Валентин Курбатов: "Мы с Карповым как-то вели передачу по московскому радио, речь шла о Толстом, и я нечаянно упомянул Виктора Петровича – какой шквал звонков раздался! "Вы смеете упоминать этого предателя Отечества в такой передаче?!" Я почти замер: "Что вы такое говорите... Видели бы вы его израненное тело, на котором живого места нет. Поглядели б на его простые награды – орден Красной Звезды, даром не дававшийся, медаль "За отвагу", что как солдатский "Георгий", высшей пробы, "За взятие Варшавы". Сейчас стали доступны военные документы – он за время одного лишь боя восемь раз восстановил связь. Погибая, засыпаемый в воронках, эту связь артиллерийскую обеспечивал... Как потом укорять его за то, что он сказал то, что сказал? Вот и вы повторите это – а потом судите!"
Валентин Распутин: "Могучий он был человек – и духа могучего, и таланта. В планах Виктора Петровича всегда было сразу несколько произведений, он никогда не страдал, о чем будет писать дальше. Наоборот, ему приходилось выбирать, то есть и в этом отношении он был богатым. А я многому у Астафьева учился. Очень люблю его "Последний поклон", "Оду русскому огороду", "Пастуха и пастушку".
И у нас, мне кажется, немало общего. У Виктора Петровича главная героиня – бабушка, и у меня – тоже бабушка. Астафьев всегда признавал: не было бы бабушки, неизвестно, что бы с ним стало".
Дмитрий Быков: "Конечно, "Печальный детектив" – это книга никак не о еврейском вопросе и не о перестройке, это книга о русской душе… Кто бы что сегодня ни говорил об обреченности советского проекта, я хорошо помню, что в 1986 году эта обреченность еще была не очевидна. Тогда Союз еще не отпевали, не хоронили, никто не знал, что ему осталось пять лет, а пытались найти пути спасения. И Астафьев, со своим уникальным чутьем, был единственным человеком, предложившим образ нового героя – героя, который может как-нибудь удержать на себе эту расползающуюся страну".
Михаил Кураев: "Виктор Петрович всегда говорил о вещах вечных. Одна его фраза – "Я в тайге никогда не чувствовал себя одиноким"! Понимаете, в этих словах человек и природа, человек и земля, человек, естественно существующий на этой планете. Это его завещание нам!"
Анатолий Приставкин: "Виктор Астафьев не мельтешил, не суетился ни по каким поводам, а сидел в глубинке, колол дрова и писал свои замечательные произведения. Не случайно к нему за советом ездил президент. Не случайно к нему обращались россияне в трудные моменты по самым насущным вопросам. Он прожил полноценную жизнь, какую только может дать своему гражданину российская история. Помню встречу в Кремле, когда ему вручали Государственную премию. Виктор Петрович спешил на самолет. Его сопровождал один товарищ, оберегая его от лишней рюмки и от лишних контактов. Он отодвинул этого товарища, сел со мной где-то на уголке стола и сказал: "Слушайте, отойдите, я хочу поговорить подольше с Приставкиным". В руках у Виктора Петровича, помнится, был такой странный целлофановый мешочек, из которого торчали цветы. Я спросил: "Витя, что ты там держишь в этом мешочке?" – "Это деньги – моя премия, которую вручили!" – "Ты же потеряешь!" Он подмигнул мне в ответ: "Я же не дурак – я, когда полечу, летчику отдам на хранение!" И дальше: "Давай лучше вспомним наше детдомовское прошлое!" И мы с ним долго говорили. Это был невероятно счастливый момент. "Приезжай ко мне! – приглашал он меня. – Я тебе покажу мою речку, лодку, дам тебе удочку..." Мы сердечно договорились увидеться у него в деревне. Это был совершенно народный человек, невероятного внутреннего убеждения и внутренней крепости. Несмотря на то что он болел, был немолод, он имел стержень – крепчайший нравственный стержень, который, как говорится, держал его на плаву".
Владимир Сорокин: "Я, в общем-то, равнодушен к творчеству Астафьева, поэтому промолчу".
Борис Стругацкий: "Такие люди рождаются раз в сто лет. Он рассказывал о войне без всякого пафоса и показного героизма. Он говорил о войне как о тяжелой, грязной работе, говорил о том, как ломает она жизни и судьбы, как трудно остаться личностью. Астафьев личностью остался, ни под одно из времен не приспосабливаясь. Вот это "неприспособленчество" всегда восхищало в нем".