"Ну, да, гляди-ка… Бросила всё и побежала! Ждите…" - Верка с остервенением шмыгала метлой, разметая дорожку перед двором, и всё бурчала, бурчала, не в силах успокоиться. Иногда, правда, останавливалась, сама себе не отдавая в этом отчёта, и просто смотрела вдаль – бездумно. Спохватывалась, и снова начинала мести, выговаривая невидимому оппоненту свои обиды. Или нет, не обиды, - претензии.
Чего-чего, а претензий у Верки хватало, и к отдельным личностям, и к миру в целом. Накопилось за жизнь: ведь по возрасту давно была она Верой Прокопьевной, но из-за характера склочного и языка неуёмного уважительно, по имени - отчеству, к ней обращались только в официальных случаях.
Соседи с Веркой не общались, не здоровались даже: одних, позажиточнее, она постоянно называла "ворами" ("Всю жизнь крали, где могли!"), причём даже не пыталась скрыть звучавшую в голосе зависть, а другие просто были утомлены Веркиными проблемами, которыми она щедро делилась после короткого "Здрасте!". Перестав здороваться со вздорной бабой, соседи обрели душевный покой. Она, конечно, их "полоскала", где могла, но на это они уже не обращали внимания.
Дети Веркины жили своими семьями, с переменным успехом – то ссорясь, то мирясь, и с матерью общались от случая к случаю. Это их не красит, но желание сохранить собственные "ячейки общества" оказалось сильнее дочерне-сыновьих чувств, поскольку первыми словами матери при встрече обычно были площадные определения в адрес невестки и зятьев, числом два. Дети, будучи людьми хотя и более уравновешенными, чем их родительница (в отца удались), дольше получаса не задерживались и не появлялись после того месяцами.
Зато внуков своих Верка любила. Настолько любила, что при них не позволяла себе ни единого хульного слова в адрес их родителей: с тех самых пор, как однажды самый младший, тогда ещё пятилетний Женечка, после очередного "и отец твой – дебил" обнял её и сказал, глядя в глаза: "Бабушка! Если папа такой плохой, почему нас в детский дом не забирают?".
Кажется, Верка тогда впервые поняла, пусть и смутно, что длинным своим языком может нажить проблемы – не чета нынешним. К тому же, и внуки стали бывать у неё почаще, как только убедились, что о родителях в их присутствии не будет сказано ни слова.
Вот так и жила Верка, Вера Прокопьевна, до того самого дня, с которого и начался этот рассказ: ночью выпал снег, и утром - а хозяйкой Верка была хорошей, этого не отнять – она собралась размести дорожки. Оделась, вышла за двор и почти столкнулась с Машкой Гребнёвой с соседней улицы.
Машка, ойкнув, сразу приступила к делу: "Баба Вера, я к вам. Вот, приходите, пожалуйста!" - девочка вложила в Веркину руку открытку и побежала дальше. Открытка оказалась приглашением, притом на этот же день: "Приглашаем заслуженных жителей…..в 13.00….концерт, чаепитие".
Первая реакция Верки была обычная, нелитературная: "Вспомнили! ... Сколько лет…! Совесть пробудилась!".
…Метла летала из стороны в сторону: "Ну, да, гляди-ка… Бросила всё и побежала! Ждите…"…
И одновременно зрело желание – пойти. Уж она им (кому "им", Верка не задумывалась. Да хоть всем!) выскажет. И по улицы нечищенные. И про дорогу убитую. И про то, что фонарь уличный, от её дома наискосок, какой-то урод полгода, как разбил, а до сих пор не заменили. Воду возят, спасибо, а чего привкус у неё стал какой-то странный?
Закончив работу, Верка уже твёрдо знала: пойдёт. Собиралась тщательно: лучший костюм, лет пять как купленный, и ни разу не надёванный ("куда тут ходить - то?"), золотые серьги и цепочку промыла в проточной воде, дорогие сапоги – дочке ("вертихвостке!") не подошли, так матери отдала.
Сумка… Брать или не брать? С одной стороны, чего таскать-то, до клуба рукой подать. С другой… Верка, поколебавшись мгновение, набросала в кулёк пирожков утренней готовки, положила в сумку. Уже от дверей вернулась, обернула салфеткой и тоже поставила в сумку литровую банку соленья. Зачем брала, раз уж собралась правду-матку резать, и сама не знала.
…Вот и клуб. Народу у входа нет, а машин немало.
-Вера Прокопьевна! – в дверном проёме показалась заведующая. – Как хорошо, что вы пришли! Проходите, присаживайтесь…
В зрительном зале, за расставленными по центру столиками, сидело уже человек десять. Естественно, всех их Верка знала; с удовольствием отметила волну удивления, лёгкой рябью пробежавшую по лицам собравшихся: увидеть такую гостью никто явно не ожидал. Не то, чтобы её никуда не приглашали; нечасто, но звали то на одно, то на другое мероприятие. Верка никуда не ходила, и даже не догадывалась, с каким облегчением организаторы и участники убеждались, что она не пришла.
Но не в этот раз. Одним взглядом Верка оценила обстановку и демонстративно села за ещё совсем пустой столик. Соседи зашептались, а Сергеич (годы назад он работал бригадиром на ферме, а Верка, там же – дояркой), ехидно спросил: "Что, Вера, начальство критикуешь, а сама под бочок?".
Тут только Верка заметила, что убран стол не так, как остальные; но времени "отгавкнуться" уже не было – вокруг столика рассаживались гости из района. Одних она знала, других видела впервые; из-за плеча завклубом тихонько прошептала просьбу пересесть за другой столик.
-Вот ещё! Я что, рылом не вышла здесь сидеть? Не стану я пересаживаться! – Веркин голос звонко разнёсся по залу.
-Ничего не надо, - отстранил заведующую презентабельный незнакомый мужчина.- Простите, как вас зовут? Вера Прокопьевна, не беспокойтесь, сидите.
… "Сегодня мы собрались здесь, уважаемые гости, для того, чтобы поздравить юбиляров уходящего года…"
Через два дня Верке должно было исполниться 65 лет. Вот оно что, авансом пригласили! Ладно, подождём, посмотрим. Верка выложила на стол принесённое угощение, пригласила попробовать.
Ведущая называла имена, перечисляла заслуги, местные и районные "звёздочки" и "звёзды" дарили песни. Пели хорошо, не придерёшься. И вот…
"Уважаемая Вера Прокопьевна! Много лет дояркой… Передовик, грамоты… С неожиданной стороны узнали… добрейшей души человек… за ершистым характером – сострадание, щедрость…"
Верка просто оторопела, слыша в свой адрес такое. В душе стало нарастать томительное чувство грядущих неприятностей. Уж она-то хорошо знала свой "сострадательный добрый характер". За столиками недоумённо молчали, переглядываясь.
Внезапно встал тот самый мужчина, что перекинулся с ней словами в начале:
"Все вы помните, что недавно был объявлен сбор посильной помощи для погорельцев. Люди делились, чем могли: одеждой, утварью, посудой. Вера Прокопьевна передала деньги. Значительную сумму…"
Верка не видела ошеломлённых лиц окружающих, не слышала нарастающих аплодисментов – она не могла вдохнуть, не могла разомкнуть губ: догадка пронзила её как молния, перед глазами стояла сцена месячной давности: волонтеры собирают помощь, она сначала выпроваживает их со двора, потом окликает и выносит в пакете пылящийся без дела, разрозненный чайный сервиз – два заварника, несколько чашек, масленица. В один из заварников сунула пакет с китайским ароматизированным чаем – тоже невесть, сколько пролежал, она предпочитала простой чёрный.
Сунув пакет в руки девушке, Верка сказала: "Там в заварнике ещё подарок лежит, смотрите, себе не заберите!".
С той поры горку с посудой она не открывала. Значит, вместо старого заварника она отдала другой, с собственной заначкой! Дело было в сумерках, свет включить поленилась, а что заварники не на своих местах стояли, не диво – пыль протирала да и передвинула…
Очнулась от того, что мужчина протягивал ей грамоту и жал безвольную руку.
Люди шумели; Сергеич, крякнув, подошёл, приобнял: "Ну, Прокопьевна, не ожидал!".
Её замешательство все приняли за смущение от внезапно открывшегося доброго дела.
Что ж, приходилось "держать лицо". А что ещё оставалось?
Вера Прокопьевна попросила микрофон, зал притих.
-Раз уж мы собрались тут, дорогие односельчане, давайте поговорим. Деньги на ремонт дороги выделялись? Выделялись, да разворовали всё!
…Такого хохота старый клуб давно не слышал. Отсмеявшись, обсудили дорогу, фонари, воду. На следующих выборах Прокопьевну – теперь её звали только так – выдвинули в депутаты местного Совета. Характер Прокопьевны лучше не стал, но её въедливость и прямота пришлись к месту. К слову: Веркой уже не зовут. "Дослужилась до Прокопьевны", подначит иной раз Сергеич…
История подлинная, но изменена в деталях и именах.