Известные актеры, спортсмены, писатели, общественные деятели рассказывают о том, как, на их взгляд, лучше выстраивать отношения в семье, и какую радость дарит отцовство. Сегодня мы продолжаем цикл публикаций.

****

Владимир Легойда: В воспитании универсальных алгоритмов быть не может…

Он родился в семье милиционера и учительницы в казахстанском городе Кустанай. Любил гонять в футбол, хорошо учился, много читал и в то же время умел найти общий язык со школьными хулиганами. Никто и предположить не мог, что из этого обычного мальчика вырастет человек, который будет отвечать – ни много, ни мало – за всю информационную политику Русской Православной Церкви. Его рабочий день расписан по минутам и длится с раннего утра до позднего вечера. А дома – трое чудесных ребятишек. Председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Русской Православной Церкви Владимир Легойда рассказывает о своем детстве, об уроках, полученных от отца и об осознании собственного отцовства.

*****

Справка

Владимир Легойда – церковный и общественный деятель, журналист, педагог, специалист в области культурологи, политологии, религиоведения, профессор кафедры мировой литературы и культуры МГИМО, один из создателей и главный редактор журнала "Фома", председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского Патриархата. Родился 8 августа 1973 года. В 1996 году с отличием окончил факультет международной информации МГИМО (У) МИД России. В 2000 году защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата политических наук. В 2005 году ему присвоено ученое звание доцента. Женат, трое детей: Лиза (2008 г.р.), Аня (2010 г.р.), Рома (2012 г.р.). Автор трех публицистических книг, многочисленных научных и научно-популярных статей и трогательных записок о жизни своих детей.

****

Блиц

– Кто в доме хозяин?

– Любовь. Которая есть Бог. Бог есть Любовь.

– Отцовство – это…

– Самое главное в жизни мужчины.

– Сколько должно быть детей в семье?

– Не могу согласиться с вопросом. Я не думаю, что есть какая-то цифра. Но меньше трех – скучно!

****

– Вы росли в дружной семье?

– Да. Родители для меня – это такой безусловный пример любви. Часто люди путают любовь с влюбленностью. Влюбленность – это хорошее чувство, возникающее в начале отношений, и оно может либо перерасти в любовь, либо нет. Мои родители мечтали о детях, нянчились с малышами друзей, но сами прожили без детей 16 лет. И это никак не поколебало их отношений. В декабре папе исполнилось 82, маме – по-прежнему 18, и они очень трогательно друг к другу относятся. Это не значит, что у нас была какая-то нереально идеальная семья. Всякое бывало: сложности, ссоры и прочее, но мы жили в атмосфере любви.

– Ваш отец работал в милиции. Каково это, когда папа – милиционер? Мечтали пойти по его стопам?

– Я больше хотел стать разведчиком. Примерно так и получилось. (Смеется). А отцом я гордился не потому, что он милиционер, а потому, что папа – это было что-то особое. Ну… с ним праздник был какой-то всегда. Куда-то поедем: на лыжах кататься, проводы русской зимы устраивать, на лошадях с санями… Он охотник и рыболов, мог из леса что-то интересное принести.

А еще отец занимался пчеловодством, потому что, когда мы родились, кто-то ему сказал: "Детям нужен мед". Не то, чтоб папа страстно хотел это все делать, но он решил, что мед должен быть хороший, свой. Я ездил с ним качать мед. И это была, конечно, мука для меня страшная, я ненавидел крутить центрифугу. У нас было двадцать ульев, и три дня мы убивались на жаре. И пчелы – я их дико боялся. Надевал на себя перчатки, нарукавники, а папа надо мной подсмеивался, потому что он всегда работал без перчаток. И работает. У него сейчас небольшая пасека есть, на девятом десятке.

– Получается, ваше воспитание – оно, скорее, из семьи, да? Не улица, не школа вас воспитала, а именно семья.

– И да, и нет. Семья не может не воспитывать. И даже, если она этого не делает, то это тоже воспитание – только со знаком "минус". Улица? Я там играл в футбол, в хоккей. Как все…

У меня по жизни было три учителя. Первым стал дядя Слава. В седьмом классе я начал интересоваться философией. Товарищ дал мне "Историю философии" Фейербаха, почему – сейчас уже не скажу. Может быть ничего другого не было. Я прочитал и сказал маме: "Мне нужны еще такие книжки". Вот тогда она и познакомила меня со своим коллегой, учителем физики, в тот момент работавшим в школе при колонии. У него была огромная библиотека, и он всерьез интересовался философией. С моего седьмого по десятый класс не было недели, чтоб я не бегал к нему поговорить. Мы часами ходили туда-сюда по аллеям возле нашего дома и вели беседы. Он был моим Сократом.

– А другие ваши два учителя, это кто?

– В Москве, в институте у меня сразу появилась любимая кафедра и любимый учитель – Юрий Павлович Вяземский. Это мой научный руководитель диплома и диссертации, ведущий программы "Умники и умницы", писатель и очень близкий мне и всей нашей семье человек.

Я очень многому научился у Юрия Павловича, и в том числе, каким-то поведенческим вещам, которые я считаю крайне важными. Скажем, он всегда встает, когда в комнату входит женщина, и также всегда встает, когда она выходит. Кто сегодня соблюдает эти правила, особенно в рабочей обстановке? А третий мой учитель – отец Герман (Подмошенский), который когда-то вместе с отцом Серафимом (Роузом) создал православную общину в США. Я познакомился с ним, когда учился в Америке, и он до самой своей смерти в 2014 году играл очень большую роль в моей жизни. Однажды в беседе отец Герман сказал: "Если женщина плачет – это никогда не бывает просто так". То есть, всегда есть причина, и если тебе она непонятна, это вовсе не значит, что ее нет. Поэтому, если жена обижается, то, значит, все-таки это я сделал что-то не так.

– А есть какой-то секрет, какое-то, может, правило, которое помогает сохранить крепость семьи?

– Секрет тут только один – любовь. Другое дело, что это такой несекретный секрет. Помимо лучшего из всего, что когда-либо было написано человеком о любви, а именно слов апостола Павла из Первого послания Коринфянам о том, что любовь "долготерпит, милосердствует, не ищет своего…", мне нравится еще одна фраза Пришвина. Я прочитал ее еще в школе: "Любовь – это неведомая страна, и мы все плывем туда каждый на своем корабле, и каждый из нас на своем корабле капитан и ведет корабль своим собственным путем". Конечно, если придраться к метафоре, можно сказать, что вообще-то есть принцип движения кораблей. Но я считаю, что любовь исключает всякие алгоритмы. Сколько у меня друзей, столько у них историй, как встретились, как поняли, что это их человек, как живут.

– А как вы поняли, что перед вами именно ваш человек?

– Как-то очень быстро. Настя три года писала для журнала "Фома", я знал, что у нас есть такой автор, но мы никогда не встречались. Однажды, я просто шел по редакции, смотрю: сидит девушка, печатает. Я спросил у своего коллеги и друга, кто это. Он удивился: "Это Настя Верина, ты не знаешь что ли?" Я сразу пригласил ее – срочно "обсуждать материал".

– Не получилось ли, что ваша профессиональная деятельность отняла вас у семьи?

– Знаете, это вопрос в плоскости: что важнее – семья или работа? Я считаю, это неправильный вопрос – их нельзя сравнивать, взвешивать на одних весах. Семья – это жизнь. Работа – это работа, служение. Мне в жизни повезло: я никогда не занимался тем, что мне неинтересно. Я знаю, некоторые люди ищут себя до 40 лет, некоторые – всю жизнь. У меня такого не было. По окончании института у меня сформировалась четкая позиция: хочу преподавать. И я остался преподавать. Мне нравилось делать журнал. Я и сейчас работаю по профессии, которая мне интересна. Это не моя заслуга, это такой подарок Небес, что у меня не такая работа, где "папа просто зарабатывает деньги". И для семьи это тоже важно, это создает определенную атмосферу.

– А как вы, педагог, оцениваете ситуацию в российском образовании, ЕГЭ и прочее?

– Я не являюсь безусловным противником ЕГЭ и как преподаватель понимаю, что любой тест объективнее, чем устный экзамен. Но тест не может быть единственным критерием оценки знаний. В результате, последние два школьных года дети не учатся, а готовятся к тестам. И это чудовищно! Они знают какие-то цифры, факты, сколько было лет старухе-процентщице, но не могут просто, не выискивая там какие-то такие детали, читать "Преступление и наказание".

Как-то я читал своим студентам в МГИМО лекцию о природе искусства в курсе культурологи и к слову стал цитировать: "Прощай, свободная стихия, в последний раз передо мной…" А потом мысль у меня промелькнула и спрашиваю: "Чьи это строки? Можете продолжить?" Мне кажется, Пушкин вообще узнаваем – по ритмике, по мелодике. Но не так страшно, что они не ответили, хотя на потоке в сто второкурсников мог бы найтись хоть один знающий. Меня потрясло другое. Мальчик поднял телефон и сказал: "Нет интернета". То есть, поиск ответа на вопрос это поколение ищет не в глубинах своей памяти, не в прочитанных книгах, а в поисковой системе. Я засмеялся горько и сказал: "Я готов вам зачет поставить, потому что вы одной фразой сейчас охарактеризовали современное отношение к знаниям".

В образовательных системах сегодня написано про какие-то навыки и компетенции. Но, как сказал один журналист, "компетенции есть и у служебной собаки". Вопрос: кого мы готовим? Я крайне скептически отношусь к современной школе, хотя есть пока и хорошие школы, и великолепные учителя. Но все происходящее в образовании увеличивает нагрузку на семью.

– У вас дети ходят в храм, причащаются, посещают воскресную школу. Но сейчас много говорят о феномене "расцерковления" детей из верующих семей. Не боитесь?

– Один студент мне как-то сказал: "Я вырос в верующей семье, даже пел на клиросе, но я из Церкви ушел". Дальше мы с ним немножко поговорили, и я понял, что это человек, который не ушел из Церкви, а даже еще туда не приходил. Он в храм ходил как, например, на занятия бадминтоном. В его рассказе не было слов "Христос", "Евангелие", "вера". Отчасти это связано с тем, что молодым ребятам требуется некоторый мини-подвиг, какое-то преодоление, движение против течения, что и есть в христианстве. Если наши дети этого не видят, это наша вина. И поэтому они не от Христа уходят, не из Церкви, а от тех далеких от истины представлений, которые у них с нашей помощью сложились. Но я убежден, если человек в Церкви вырос, ничего плохого там не видел, а уход связан именно с поиском, то в этом нет ничего страшного. В большинстве случаев такие люди возвращаются.

А. Оболонкова