Уникальная черта России – её "бревенчатость". Бревенчатая русская деревня вобрала в себя многовековую историю нашей страны, становясь на разных этапах её развития, то верным подспорьем, то неугодным камнем преткновения. "Бревенчатость" - то, что действительно отличает и индивидуализирует образ России.

Я живу и учусь в Санкт – Петербурге. На малую Родину приезжаю пару раз в году и в каждую нашу встречу спрашиваю себя, что для меня значит русская деревня, в чём для меня её суть.

Иду по улице, вокруг с детства знакомые пейзажи. Когда долго не бываешь дома, в памяти особенно чётко всплывают теплые и красочные картинки прошлого. Вот детский сад, куда ходила совсем крохой. Вот школа, в ней хранится одиннадцать лет теплых воспоминаний. Дальше – знакомые здания, бревенчатые домики с резными наличниками, а рядом совсем покосившиеся от старости дома. Такая разная деревня.

После наблюдений за окружающей действительностью приходят и размышления. Кажется, что венчанная с грустью русская деревня – это воплощение России в трагико-комедийной истории. Она совмещает в себе чувство гнетущей тоски и успокаивающего тепла, собирает воедино их противоречие. Контрасты – это нормально. Нормально, что деревня воплощается для меня в едином полотне чёрно-белых лоскутов – говорю я себе.

Красочность всплывающих воспоминаний часто сменяется подавляющей действительностью. Я понимаю, что нахожусь в замкнутом пространстве. В замкнутом человеческом обществе и инфраструктурном поле. Сообщество деревни закрыто, к чужакам относятся с настороженностью, а возможность перемещений ограничена.

Рядом с таким чёрным лоскутом белый – чувство дома. Здесь закрытость деревни оборачивается чувством внутреннего спокойствия от родных раздолий, здесь я нужна, меня ждут.

За белую часть полотна вновь цепляется чёрная – такие раздолья не берегут. Не берегут жители, не бережёт общество и государство. Сама деревня гибнет, её реорганизуют и оптимизируют. Число жителей мельчает, источается и жизненная сила деревни.

О деревне не заботятся должным образом – рабочие места не появляются, жители справляются собственными силами и надеются только на себя. Они уже свыклись со своим укладом жизни – он стал нормой, но можно ли назвать нормой привычку терпеть и свыкаться? Свыкаться с данностью условий, которые могли быть в разы лучше с развитием и прогрессом современного общества. Удивительно, но, кажется, эта способность – лекарство деревни, её обезболивающее. С ней она смогла преодолеть трудные страницы истории: войны, революции, смену режимов и власти. Деревня была занята другим на этих страницах – она работала, не задаваясь вопросами и не размышляя, она жила для тех, кто задавался и размышлял.

Сегодня деревня выпадает из движущегося вперёд технологичного и инновационного мира. Её оплот – простой труд, традиции, вера. Должна ли она вообще успевать за таким стремительным движением? Может, она должна остаться неприкосновенным памятником, сердцем России? Может, деревня должна проснуться, стать подвижной к изменениям и принять их неизбежное наступление?

Сейчас я не понимаю, как моя малая Родина пробуждает во мне необъяснимое чувство желания находиться здесь и собственное увядание. Возможно, в этом противоречии деревня продолжает своё движение. Куда оно её ведёт и приведёт – не знаю, да и кто знает. Остаётся задумываться и вглядываться, следить и сохранять пробуждаемое тёплое чувство.

Может, вся Россия – деревня, может, в деревне – вся Россия.