Мой прадедушка, Шарычев Анатолий Максимович, родился 13 февраля 1924 года в поселке Яган Малопургинского района. В 1939 году окончил семилетнюю школу и поступил на работу в Яганскнй леспромхоз, исполнилось ему в ту пору 15 лет.
Он вспоминал: "Начало моей работы заключалось в переписке черновых отчетов начисто. У меня был неплохой почерк, а в то время красивый почерк имел не последнее место. Затем сам научился составлять отчетность и стал работать экономистом-статистом".
В канун войны в июне 1941 года в возрасте 17 лет его через военкомат мобилизуют в школу ФЗО (фабрично-заводское обучение) в Воткинск для обучения рабочей специальности, а через полгода стал работать слесарем по монтажу оборудования эвакуированных заводов. В ноябре 1942 года в возрасте 18 лет прадедушку призвали в ряды Красной армии. Демобилизовался в апреле 1946 года. Был награжден медалью "За отвагу" и Орденом Великой Отечественной войны.
После войны прадедушка работал в лесной промышленности на комбинате "Удмуртлес". С 1975 по 1985 год возглавлял Какможский леспромхоз. За эти годы на предприятии было введено очень много нового (полуавтоматические линии, валочные и сучкорезные машины), что позволило какможцам стать одними из лучших. За большой трудовой вклад в развитии отрасли, Шарычев Анатолий Максимович был награжден орденом "Знак почета", орденом "Трудового Красного Знамени", медалью "За доблестный труд". В 1985 году ему присвоено звание "Заслуженный работник лесной промышленности РСФСР".
Воспоминания Шарычева Анатолия Максимовича
"В мае 1941 года пришла повестка из военкомата о мобилизации меня в школу ФЗО (фабрично-заводское обучение) в городе Воткинск. С 1 июня 1941 года начали учебу. Обучение проходило в кузнечном цехе завода, непосредственно на производстве. Учились ставить заклепки на станицы пушек. А через месяц заклепки были заменены электросваркой, и нас перебросили на освоение сборки. Жили мы в казармах. При поступлении всех постригли под машинку, вымыли в бане и выдали форменную одежду. Нас распределили по группам, по 32 человека. Ходили только строем и в столовую, и на завод, и в баню – везде, где выход был коллективный. 30 декабря 1941 года я окончил школу ФЗО и получил специальность – слесарь 4 разряда.
После окончания школы ФЗО нас направили работать на завод, жить разместили по частным квартирам. На заводе работал слесарем по ремонту и монтажу станков, эвакуированных с Киевского, Новочеркасского и Московского заводов. Зима 1941-1942 годов была суровая. Спецодежды никакой не было. Ходил и работал я в одежде, что осталось от ФЗО: пальто фланелевое, брюки хлопчатобумажные и ботинки. Все это промасленное, холодное. Работать приходилось много под открытым небом. На работе грелись работой, а на работу и с работы бежишь бегом. Мы постоянно были в числе стахановцев, норму выполняли на 300-350%, правда, норма 8-часовая, а мы работали по 11 часов. В качестве поощрения ежемесячно получали стахановский обед, то есть одна порция морковного пюре сверх продовольственных карточек. Я уже нормы точно не помню, но дело в том, что все учитывалось. В столовой купишь суп, кашу, чай – за все вырезают из карточек талоны.
Все время ходил голодным. Ежедневное недоедание стало высасывать организм, а пополнения не было. И пришла нам мысль – поехать домой. Все же там молоко и картошка были свои. И с другом Ваней мы решили прогулять. Я додумался написать записку начальнику цеха, что заболел, получил больничный и уехал домой. А Иван этого не сделал. Через неделю приехал я из дома, вышел на работу. Начальник цеха спрашивает: "Где больничный?" Пришлось чистосердечно рассказать, как все было.
Судили меня за прогулы. Дали 4 месяца принудительных работ и зарплата минус 20%. А Иван Кронычев только приехал домой, на второй день явилась к нему милиция. И судили его уже как дезертира, присудили к пяти годам тюремного заключения с заменой штрафным батальоном на передовой. С тех пор я о нем ничего не слышал.
Считаю, что период работы на заводе с 1 января по 18 ноября 1942 года был для меня самым трудным в моей жизни.
Мы раза три ходили в военкомат, чтобы отправили на фронт, но работники отдела кадров завода каждый раз возвращали обратно на работу. Мы были на брони, следовательно, не в ведении военкомата.
И все же 20 ноября меня призывают в ряды Красной армии и направляют в Арзамасское пулеметно-минометное училище. Готовило оно командиров взводов пулеметных и минометных рот. В апреле 1943 года курсанты училища были выпущены досрочно младшими командирами и направлены в действующую армию. Я был направлен на формирование 11-й ударной дивизии и назначен помощником командира взвода 1026 стрелкового полка.
Формирование проходило недалеко от города Калуги. В июне 1943 года подняли весь полк по тревоге, и пошли на передовую. Движение колонн было только в ночное время. Проходили 30-35 км за ночь. Через каждый час был малый 10-минутный привал. Очень трудно идти становится на рассвете, во второй половине ночи, глаза слипаются, на ходу засыпаешь. Останавливались часов в 7-9 утра. А часов в 9-10 вечера построение, и шагом марш на всю ночь.
На шестой день похода стали попадаться наши и немецкие разбитые машины, пушки, танки, неубранные трупы немецких солдат со вздутыми от жары животами. Я в то время был очень брезгливым. От всего увиденного у меня пропал аппетит. Вот когда я стал сытым! На седьмую ночь шли ускоренным маршем почти без привалов. Утром остановились в сосновом бору на дневной отдых. Разделись, позавтракали и только легли спать – команда: "Строиться в полном боевом!" Днем шли под покровом леса, около 2-х часов дня колонна остановилась. Говорят: "Пришли!" Через некоторое время командир роты созвал командиров взводов и поставил боевую задачу – накормить солдат и выдвинуться на исходный рубеж для наступления. После обеда наш взвод вышел на указанную нам позицию в этом же лесу недалеко от первоначального расположения. Вооружены мы были очень скудно. На автомат был дан запаской диск с патронами (в диске 72 патрона), на винтовку – по две обоймы с патронами. Не у каждого солдата были саперные лопаты.
Выйдя на свой исходный рубеж, не верилось, что рядом немцы. Стояла абсолютная тишина. Мы успокоились, прошло нервное возбуждение. Лежим в лесу, расположились в цепь, курим, переговариваемся, ждем команды. И вот минут через 15-20 первый взрыв снаряда, второй, третий. И пошло… Начали мы доставать лопаты, но окапываться не потребовалось. Нас подняли в наступление. Как только мы вышли из леса и показались на поле, были встречены ураганным огнем из всех видов оружия: винтовок, автоматов, пулеметов, минометов, артиллерии. С нашей стороны не было ни танков, ни самолетов, ни артиллерии, мы пользовались только своим личным оружием, и то, экономя патроны. В начале нашего продвижения прицельного огня мы не ощущали, так как впереди был бугор, который и спас нас. Шли в цепи, не останавливались, пока не вышли на бугор. И здесь цепь залегла. Самый трудный психологический момент – оторваться от земли и вскочить на ноги. Понял я это, когда цепь залегла.
Я лично вначале чувствовал себя подобно тому, что мы находимся на полковых учениях, не мог перестроиться на реальность войны, где убивают, пока не наткнулся на смертельно раненого солдата. Он был ранен в живот и бился в смертельной агонии. Но об этом несчастном вскоре забылось, так как впереди участились раненые и убитые. Автоматно-пулеметный огонь не давал подняться в рост, но короткими пробежками мы все же продвигались вперед. Чем ближе продвигались к немцу, тем их огонь стал ослабевать. Видим – метрах в ста стали они отступать, выскакивать по одному из окопов. Тогда мы поднялись во весь рост и с криками "Ура!!!" побежали их преследовать, стреляя на ходу. Лично я, воодушевленный общим подъемом победы, бежал и кричал, кричал и бежал, кричал "А-а-а-а-а", а не "Ура!" И вдруг оглушительный удар по голове! Но на ногах я все же устоял. Через рот хлынула кровь. Так меня ранило в первом бою. Ранение было у меня сквозное пулевое в область правой щеки. Пуля прошла, по толще щеки, не задев ни зубов, ни костей, ни языка. Так что я в рубашке родился. А домой пришла похоронка. Хорошо, что мое письмо из госпиталя пришло на день раньше. Папа сразу сообразил в чем дело и был спокоен, а мама никак не хотела понимать, пока не получили от меня второе письмо.
После госпиталя 25 июля 1943 года я прибыл в новую часть – 33 Гвардейский полк 11 Гвардейской дивизии. Меня зачислили во 2 роту автоматчиков при штабе полка. Штаб полка размещался примерно в 2 км от передовой линии. Мы быстро освоились на новом месте, выкопали себе щели, то есть индивидуальные ячейки. Прошло два дня. Командир роты отдает приказ: ехать за бревнами для накатника КП (командный пункт) командира полка.
В стороне от дороги сохранилась небольшая деревня Ушка, немцы прошли стороной. Нужно было привезти оттуда круглые бревна. Километров через 30 разыскали сохранившуюся деревеньку домов в 10-12. Подобрали подходящий амбар, подогнали машину и начали разбирать. Что тут началось! Выскочили бабы с ребятишками и заголосили: "Немец был – не трогал, а свои пришли – грабят". Сбежались люди из соседних домов. У нас не хватило духа продолжать разбирать амбар, сели в машину и отъехали. Но приказ есть приказ, его надо выполнять. Как только страсти успокоились, мы вернулись обратно и стали разбирать намеченный амбар. Разобрали, погрузили полную машину бревен. К нам больше никто не вышел, видно поняли, что бесполезно. Привезли мы бревна, выгрузили в указанном месте и пошли отдыхать. Чертовски устали и физически, и морально. Прокляли все на свете. Подхожу к своей щели и не верю глазам своим – вместо щели воронка! Артиллерийский снаряд угодил точно в мою щель. Аж мурашки по коже пошли от увиденного, и растерянность и радость слились в одно целое. От всей злости на поездку и следа не осталось…"