Стерлись с лица земли следы колодца, да и место, где всё это было, скоро зарастет бурьяном и полынью. Только почему-то именно весной, когда оживает степь, я всё чаще вспоминаю эту историю.

Ее начало уходит своими корнями далеко в прошлое. Любовь между мужчиной и женщиной всегда индивидуальна, у каждого своя - повтора не бывает.

В одном небольшом селе нашего района жила когда-то семья. Немногословный красавец Никита и его очаровательная Христинья. Ее красота завораживала, а для нее и солнцем, и воздухом, и жизнью был он, ее Никитушка. Казалось бы, живи, наслаждайся, только все мы под Богом ходим. Забрали Никиту на службу царскую. Высокий, умный, красавец писаный, попал он аж в сам Петербург. Дома его остались ждать жена Христинья да сынок Аким.

Службе царской долгий век Христе показался. Не раз засыпало степь снегом, не раз плакала Христинья, а Никиты всё нет и нет. Вяжет бывало Христя носки, а сама поет себе тихонечко. С песней вроде ждать быстрее. Сынок потихоньку рос, а Христя пела и ждала. Утром по самой ранней зорьке встанет и первым делом - в колодец за водой. Не идет будто, а павушкой плывет. Так воду из колодца носить умела, что и не шелохнется вода в ее ведрах. Идет по улице и поет, а мысленно с ветром Никитушке привет посылает. Ох, как же она любить -то умела! Только и ее тоже в селе полюбили за верность, за сердце доброе, за голос, Богом ей в дар данный.

Долго ждала своего Никиту Христинья. Вот он и на пороге. Вьется она пташкой вокруг него, а сердечко щемит. Бабье-то нутро ведь не обманешь. Что с тобой, Никита? А тот молчит, в себя весь ушел. Не радует его ничто. Потом и обмолвился: назад, дескать, тянет. Закручинилась Христинья, глаза от слез не просыхают, а о песнях и вовсе речи нет.

И вот однажды, а надо сказать, что было это в самый канун Святой Пасхи, набрала как всегда Христинья свои ведра в колодце, и только собралась поднять их на коромысло, глядь, а возле колодца седой старичок стоит, на посох опирается.

- Здравствуй, Христя.

- Здравствуйте и Вы, дедушка.

Вроде только и всего, что сказала она эти слова, а на сердце тепло-тепло стало. Подняла свои удивительные глаза Христинья на старичка этого, и ёкнуло что-то в груди, будто ношу тяжелую с плеч столкнули.

- Что не поёшь ты, милая Христя? Давно песен твоих не слышно.

Чужой человек, а в глазах так и плещется любовь через край. Никогда и никому не показала Христинья слабость свою и слезы, в себе всё держала, в сердце уголок отгородив. А тут слезы враз порвали все препоны. И поведала Христя этому старичку всё, о чем душа ее плачет.

Выслушал старичок ее внимательно, ни назу не перебив, ничем не смутив, а потом и молвит:

- Права ты, Христя. Была у твоего Никиты другая зазноба. Да ты погоди плакать-то, милая. Я ведь говорю тебе: была она, да только нет ей больше ходу в его сердце. С тобой он будет. С тобой да детками вашими. Дочку скоро родишь, а потом и двух сыночков. Помогу я тебе, а в помощники себе водичку вашу возьму. Давай так с тобой сделаем. Ты, милая душа, три зорьки ранних не вздумай пропустить. Встанешь и сразу к колодцу, только слово никому не скажи. Умойся с ладошки, выпей не спеша три глоточка и иди себе домой, не горюй. А дома этой водичкой и угощай своего Никиту. Живая она, водичка эта. И борщи на ней вари, и чаёк заваривай. А пройдет неделя - так и петь начинай.

- Спасибо тебе, дедушка. Все исполню, как ты сказал. Скажи, как звать-величать тебя? За кого мне молиться?

- Серафимом зовут люди, ему и молись.

Поклонилась Христинья низко в пояс старичку, отвлеклась на минуточку к ведрам с водой. Глаза поднимает - рядом никого, да и улица пустая. Чудны дела твои, Господи!

Только с этого дня изменился Никита. Как будто вчерашний слепой прозрел. В семье лад да согласие. Христинья снова запела, а в люльке, сменяя друг друга, подрастали еще трое малышей.

Тот колодец долго служил людям. И вода там была поистине волшебная, вкусная да ядреная. Кто пил - не забудет, кому не пришлось - тому в зависть будет.