Одна любовь на двоих

Случилось это в конце 50-х годов XX столетия в сибирской таежной деревне, в которой прошло мое детство и юность. На тот момент здесь осталась на жительство моя старшая сестра Александра – учительница и бессменный руководитель начальной, а затем семилетней и снова начальной школы.

После окончания института я своих родителей-стариков забрал к себе в город, а сестра, выйдя на пенсию, так и осталась жить в деревне, обосновывая свое решение тем, что здесь похоронены ее муж и сын, и что бросать их в тайге, по мнению сестры, непорядочно.

Не скажу, что не снилась мне моя деревня, что не ныла по родным местам душа деревенского парня, но вскоре после новой политики государства, - укрепление базовых сел, многие крестьяне, стронутые с мест, мигрировали в города. До родной нашей деревни можно было добраться только пешком по лесной чащобе, через согры, таежные речушки, через которые давно уже сгнили деревянные мостики.

Попал я в родные края только через четверть века, да и осталось в деревне, только три дома, три старушки и один дед. Я с трудом узнавал и не узнавал милые сердцу места детства и юности. Природа основательно восстановила окрестности в первозданном виде после вмешательства человека в ее законы развития. Уже на третий день пребывания в гостях, обследуя окрестности по хорошему ноябрьскому морозу, но без снега, забрел я на бывшее, когда-то ухоженное, деревенское кладбище. Признаков, что здесь похоронены наши предки почти не осталось. Могильные холмики сравнялись с поверхностью земли, а деревянные кресты, видимо, давно превратились в труху.

“Мурлыкая” себе под нос знакомую мелодию “По диким степям Забайкалья”, подумалось мне тогда, что возможно через много лет придут сюда новые люди, ученые и начнут изучать черепки наших предков, а на сегодня-то пуповина, связывающая наших детей с прошлым оборвана не только отсутствием памяти о них, но и духовной ущербностью, делая нас “Иванами – не помнящими родства”. С этими мыслями я неожиданно наткнулся на два могильных памятника из местного мрамора. На одном, по фотографии и надписи догадался, что он принадлежит дяде Михаилу и племяннику Анатолию – мужу и сыну сестры Александры. На другом памятнике были вмонтированы две фотографии молодых симпатичных парней в форме военных моряков. Ниже хорошо читалась надпись: “Наша любовь и память не угасла и не умерла вместе с вами”. Я подумал, что ребята, наверно, погибли, выполняя свой служебный долг, тем более дата смерти была одна и та же, а фамилию Южаниных среди деревенских не помнил. С мыслью расспросить сестру об истории и судьбе этих молодых парней я и возвратился в деревню.

Сестра управлялась по хозяйству и топила баньку. На просьбу рассказать о памятнике глубоко вздохнула и ответила:

- Братец, это длинная история, достойная романа про трагическую любовь. Да и без слез мне не обойтись. А какая уж потом работа? Давай лучше управимся по хозяйству, помоемся в баньке, попьем чаек с лесной смородиной, тогда и поведаю тебе обо всем.

Возражать против доводов сестры я не стал, но за чаем еще раз обратился к ней. Александра, видимо, ждала моего вопроса, не дала договорить, ответила:

- Да помню, помню наш уговор. Да лучше поведать обо всем не спеша, когда на кровати ляжем: рассказ-то будет долгим, да и ночь не коротка, хватит.

Вскоре задула сестра лампу, в избе резко запахло керосином. Сестрица, поскрипев на самодельной деревянной кровати, неспешно, все как бы собираясь с мыслями, повела свой рассказ.

В нашу деревню старший брат Южаниных Тимофей приехал сразу же после объявления правительством о подъеме целинных и залежных земель. Ты же в том году поступил учиться в пединститут, уехал и мало чего знаешь о жизни деревни в то время и ее новоселах.

На мой взгляд, это было время для деревень такое, когда им, как умирающему от потери крови человеку, влили новую, донорскую. Ведь в Сибирских деревнях после Отечественной войны остались из мужиков-то одни старики, да пришедшие с войны калеки, как мой муженек Михаил. А тут люди пришли мастеровые, здоровые. Тимофей сел работать на трактор. За один год срубил себе хороший дом, поделал надворные постройки, отвоевал у тайги большой огород. Почти одновременно с Южаниными приехала и семья Лаптевых, вроде бы тоже откуда-то с Волги. Хозяин стал работать кузнецом в колхозе и поселился в соседях с Тимофеем. Через год, или немного более, к Южанину-старшему приехал и младший брат Сергей. Так получилось, то Сергей не мог выбрать себе место под строительство с другой стороны старшего брата (место было там малоудобное) и стал ставить дом в соседях с Лаптевыми. Южанин-младший был по профессии плотником, хотя кто их знает, какая у мужиков тогда была профессия, мне кажется, они умели делать все, в зависимости от необходимости. Мужики, объединив свои усилия и членов своих семей, года за два не только стали иметь добротные деревянные дома, леса-то, сам знаешь, у нас хватает, но и обзавелись разной домашней живностью. Родителям-новоселам Южаниным охотно во всем помогали их старшие сыновья – двоюродные братья Петр и Василий. Петр был сыном Тимофея, а Василий, соответственно, Сергея и годом помоложе. Так уж получилось, что у Южаниных все дети были сыновья – у Тимофея трое, а у Сергея двое. У кузнеца же Лаптева три девочки. Братья нередко в компаниях подшучивали над Лаптевым, чтобы он де на трех девках не думал останавливаться, чтобы еще двоим Южаниным в невестах не было проблем. Лаптев отшучивался, но видно было, что его эта проблема тоже волнует. А Сергей возьмет да еще добавит, пока кузнец пребывает в раздумьях: “Но ты, Семен, сильно-то не переживай, если что помогу исправить положение, хозяйка-то у тебя красавица, да по соседству мы многое привыкли делать сообща”. Лаптев багровел, но сдерживался, а Катерина его краснела, как молоденькая девица. Люди в компании не зло похихикивали, глядя на пудовые кулаки кузнеца, но волю он им никогда не давал и все об этом знали. В семье Лаптевых была старшей Валентина, девочка истинно русской красоты, с небесно-голубыми глазами, прямым средним носиком, с русою косой до пояса и с завитушками на висках, стройной во всех частях тела, при улыбке с ямочкой на щеке, придававшую ей особую женственность и обаятельность. Валя была активной помощницей в семье, обходительной и уважительной к старшим. В деревне ведь, сам знаешь, все дети на виду не у родителей, так соседей, не у соседей, так знакомых. Старшие по возрасту люди, не считали себя нейтральными к проделкам молодежи. Замечание старшего по возрасту, в хорошем смысле, становилось “не писаным законом” для юноши, девушки или подростка. Да и зарождающиеся недостатки ребенка, соседи и знакомые быстрее заметят. Во-первых, со стороны видней, а во-вторых, дети ведут себя более естественно в стороне от родительского глаза.

Сестра немного помолчала, а потом добавила:

- Да откуда у нынешней молодежи будет развито чувство долга к Родине, себе подобным, такие нравственные качества, как честь и совесть, если таковых нет даже у первых руководителей государства? Один обещал лечь на рельсы, если из нас кто-то станет жить хуже в ходе реформ, другой наделить всех квартирами до конца XX столетия, третий – построить коммунизм при жизни еще нашего поколения. Да, многое дала нам Советская власть, но при нашем трудолюбии и бескорыстии мы могли бы сделать гораздо больше, если бы наши руководители не дурачили людей. Нынешние политики, выросшие из теневой экономики социализма, заставили, именно так – заставили, навязали поиски новой дороги в судьбе каждого человека. Отказавшись от гуманного “Морального кодекса строителя коммунизма”, стали проповедовать другие ценности: грубость, насилие, разврат, эгоизм и хамство. В общем, брать от жизни все не задумываясь о моральных и нравственных ценностях человека. Люди, не вписавшиеся в повороты рыночных отношений и нынешней морали, оказались лишними, страдающими материально и духовно, причем, последнее для русского человека губительнее всего. Не хотелось бы верить самой себе, но думается мне, что это еще только цветочки, а ядовитые ягодки – мутанты будут еще впереди. “Наглотавшись суверенитетов”, нас ждет не только пищевое отравление, но и кровь, ибо в такой многонациональной стране разных культур и вероисповеданий такие политические лозунги – программы могут протекать только так и никак иначе. Уверена, погубив социалистические общественные отношения и его ценности, мы породим такого монстра, от которого пострадает большая часть населения планеты.

И вдруг ко мне:

- Ну что ты не остановишь меня, ведь наш разговор не об этом?

…Что Валентина была красавицей много доказательств и я не преувеличиваю. В те времена к нам в деревню раза два в месяц приезжала кинопередвижка. И стар, и млад – все набивались в избу-читалку, т.е. наш маленький сельский клуб. В такие дни селяне спешили поскорее управиться по хозяйству, а дети активнее обычного помогали родителям. Ребята особенно беспокоились за своих буренок, которые свободно паслись в пределах поскотины, спешили найти своих кормилиц, пригнать их домой на дойку.

Я уже говорила, что Валюша была старшей дочерью в семье Лаптевых и освобождалась от домашних дел наравне с матерью, потому и приходила в кино в числе последних. Думается, у всех жителей деревни было такое ощущение, что киномеханики ее ждали специально. На кинопередвижке ребята работали молодые, а не обратить внимание на Валю, было просто нельзя.

Так вот, когда она входила в кинозал, все присутствующие невольно поворачивали головы в ее сторону, старики протирали глаза, а молодые парни затаивали дыхание провожая ее взглядом. Из парней никто ей место не предлагал, поскольку все привыкли к тому, что братья Южанины держат место и на нее. Как правило, Василий вставал первым и, махая рукой над головой, показывал Вале где они есть. Ее место всегда было среди братьев. Валя садилась, и киномеханик начинал крутить фильм. Деревенские настолько привыкли к этой традиции, что никто в зале не возмущался с задержкой, все соизмеряли начало фильма с приходом Валюши.

Валя и Василий учились в одном классе и ходили в среднюю школу за двадцать километров. Петр шел классом старше, но после восьмого класса школу оставил и поступил на курсы механизаторов. В нашей местной школе Валя поучилась только в выпускном седьмом классе. Училась она хорошо, во всем была опрятной, старательной и серьезной. Ребята же нашу школу миновали и потому о них ничего сказать не могу. А из средней школы, учившиеся там ребята из нашей деревни, приезжали (чаще пешком) домой лишь на выходной день, да на праздники. Деревня оживала молодым озорным смехом на полтора дня, звоном песен под гармонь и спортивными состязаниями. Особенно любили играть в лапту с мячом на выручку. Петр и Василий, как я заметила, играли в соперничающих командах и становились на выручку, т.е. капитанами. Соответственно своим капитанам, их темпераменту, делились по командам юноши и девушки. К Петру шли степенные, такие основательные в деле ребята, к Василию озорные, “шустрые”, как у нас говорят. Смысл игры в лапту с мячом ты, наверное, помнишь и сам?

Я ответил:

- Помню, но уже смутно.

- Да я уж и сама-то подзабыла. Лапта, иначе бита, представляла собой круглую палку длиной метра два и толщиной сантиметров четыре-пять, подбиралась по возрасту и силе игроков. Перед игрой выбирают капитанов, которые “канаются” на лапте. Один их них кидает лапту сопернику, тот перехватывает ее так, чтобы его захват на ладонь был последним. Капитан и его команда, который последним удерживает лапту на весу в вертикальном положении, начинает игру, а “проигравший” и его команда идут в полевых игроков. Один из полевых игроков подает мяч, подкидывая его вверх на небольшую высоту, бьющий лаптой намерен как можно дальше послать мяч, чтобы за время, пока мяч в воздухе и его подберут полевые игроки, добежать до спасательной метки за метров пятьдесят и более. Подобравшие мяч полевые игроки, стараются “поразить” противника, да сделать это надо так, чтобы он этим мячом не сумел поразить обратно игроков, пытающихся быстренько добежать до черты, откуда начиналась игра. Вот задача-то капитана, стоящего на выручке, и состоит в том, чтобы за три удара обеспечить кому-либо с дальней отметки добежать до мяча или тем, кто не обеспечил себе возможности убежать со старта, в виду мазания по мячу, или слабого удара. Команды меняются местами, когда из бьющих по мячу поражается при пробежке туда или назад и кто-либо из полевых игроков ловит летящий и падающий мяч на землю, но еще не коснувшийся ее. Разумеется, удар должен быть сильным, а мяч лететь высоко и далеко. Для этой цели ставятся капитаны сильные, ловкие и меткие. Сколько наблюдала за игрой братьев, они не подводили свои команды. Валя редко участвовала в игре, но когда участвовала, то предпочитала быть в команде Василия. Василий в игре открыто горел спортивной злостью. Он весело выходил на ударную позицию выручающего, бил лаптой по мячу на почти любую подачу, приговаривая как заклинание: “Эх, размахнись рука…!” Петр бил по мячу молча и не спеша, по-крестьянски поплевав в ладони. На плохую подачу мяча не реагировал.

Я тогда жила в старой избе, напротив Лаптевых, это уж потом, когда жители деревень стали разбегаться по городам, купила хороший дом за гроши у Смирновых. Спроса-то на них уже не было, многие заколачивали окна досками и уезжали, забирая с собой кое-какие пожитки, да живность надворную.

Не видела, кто и когда сделал лавку напротив Лаптевых, но думаю, не обошлось без участия братьев. Эта скамеечка после вечерок, или как теперь говорят “тусовок”, была местом сидения и бесед братьев и Вали до последних деревенских петухов, которых, я думаю, они не замечали, наслаждаясь своею молодостью и радостью жизни.

Ребята садились на скамеечку так, чтобы быть, видимо, ближе к своим домам: Валя посередине, справа Петр, слева Василий. Разговор, как правило, поддерживал Василий, остер был на язык и на шутку. Петр, всегда сохранявший спокойствие, нередко становился объектом его шуток и острот. Как-то по утру вышла я во двор и слышу басок Петра: “Ну, опять понесло Емелю!” Видимо, после какой-то шутки брата. Василий на секунду умолк, а потом говорит: “Все. Дальше пусть Петька веселит!” Все умолкли, никто несколько минут слова не проронил. Скучно ли нет молодым в такой обстановке трудно определенно сказать. Кажется, А.П. Чехов писал: “Влюбленные понимают друг друга лучше, когда молчат”, нельзя с ним не согласиться. Затем Валя начала помаленьку похихикивать и потом все дружно засмеялись. А Василий добавил: “Ну, Петька, тебе хоть слова не давай, всегда до слез от смеха доведешь!” И снова хохотали, все вместе.

Когда летом спали ребята – ума не приложу. Просиживали до тех пор, пока матери не вставали доить коров. Все родные знали, как ребята сидят на скамейке, и матери точно адресовали предложения поспать своим чадам. Если это касалось Петра, то он отвечал односложно: “сщас” если Валентины: “иду, иду мамочка”, если Василия: “хорошо, мама”.

И вдруг ко мне:

- Братец, а ты не спишь? Что помалкиваешь?

- Нет, нет, сестрица. Ни в одном глазу. Ты так заговорила меня, что я чуть ли не себя представил на месте ребят.

- До того злополучного дня еще далеко, а лишь бы как о трагедии мне не хочется говорить. Побольше послушаешь меня, тогда и более правильный вывод сделаешь, кто в этой трагедии виноват. А может виновных и не окажется? Тут ведь кто как к любви и трагедии относится, а зачастую эти понятия, исключающие вроде бы друг друга, идут рядом, а потом вдруг и пересекаются стежки-дорожки. Ведь сколько есть людей, которых ни радость, ни печаль, ни своя, ни близких не тревожит. Такие, как правило, говорят “судьба”, вкладывая в это понятие то, что человек вроде бы и не живет, а живет, радуется и умирает его судьба. Не завидую я таким людям. Они живут без души и сердца, многое не увидят, не поймут и не переживут в окружающей действительности по-человечески. Вот ты мне скажи, братец, почему нынче хапуги-стяжатели, хамы и даже предатели так густо расплодились? Разве их не такие же матери рожали и воспитывали? Разве не в одном государстве учились и работали? Одни морально-нравственные ценности честно блюли, а другие только примазывались, громко кричали и клялись в верности этим ценностям. Вот наши неграмотные родители, жившие в этой таежной деревушке, питаясь на три стола и более, дали четверым высшее образование из пяти. А у Мешковых, в такой же пропорции, проходили “науки” по тюрьмам. Могли украсть в колхозе все, что даже “хорошо лежало”. Сегодня стали господами, слышала ко власти теперь рвутся, а я так и осталась бедной хоть и “заслуженной учительницей”. Не подумай, что я обижаюсь на эту самую “судьбу”. Нет, нисколько! Приведись мне снова вернуться в молодость, я бы не изменила своего образа жизни, особенно мышления. Я убеждена, что честь и совесть, как морально-нравственные категории, не даются человеку с рождения, вместе с генами родителей. О высокой нравственности человека надо заботиться всю свою сознательную жизнь. Сегодня поистине горе людям от ума и скромности, а не от их моральных, нравственных недостатков. Опять я расфилософствовалась, а ты молчишь. Ну-с, продолжим по заданной теме.

Братья не только посиживали на скамеечке вместе с Валей, но, чем могли, оказывали девичьей семье Лаптевых помощь в крестьянских делах. В одно из воскресений я такой эпизод подметила. Не видала кто привез, кто пилил лес на дрова, наверное, ночью сработали сами ребята, но вижу такое действо: Петр топором колет чурбаки на крупные заготовки, Василий же их на поленья, и так ловко у него это получается, одной рукой придерживает заготовку, а другой так быстро и точно колет, что поленья, как домино, валятся одно за другим. Валя не успевала за ребятами складывать дрова в поленницу и около нее образовалась большая куча дров, подброшенных Василием.

Я любовалась их работой и не зло пошутила:

- Что, братья, невестам своим помогаете?

Ответил ближе ко мне стоящий Петр:

- Нам то чё! От нас не убавится, а Лаптевым будет кое-какая помощь.

Василий добавил:

- Да нет, Александра Трофимовна, это мы так из спортивного интереса, - и бросил взгляд на Валю.

- Да оно итак, и эдак будет правильно, и всем полезно, - сказала я и пошла своей дорогой.

Этим же летом, перед призывом Петра в армию, колхоз мне, как учителю, выделил часть покоса из общей большой поляны у речки. Братья и Валя метали колхозное сено в стога со мною по соседству. На выделенной мне колхозной лошаденке, я с помощью сыночка свозила копны сена к "зароду", т.е. к месту закладки сена на хранение в зиму. Время шло уже к закату, и я грешным делом думаю: “А не попросить ли мне ребят сметать свое сено в стожок”.

Когда уборщики колхозного сена уже собирались по домам, вижу, от большой бригадной группы отделяются три фигуры и направляются в мою сторону. Это были Петр, Василий и Валя.

- Александра Трофимовна, вот Петя предложил, а мы не возразили помочь Вам сметать сено в стожок, - заговорил, подойдя поближе Василий.

Не помню точно, что я им от радости ответила, хотя как-то внутренне чувствовала, что ребята помогут. Эх, братец, ты бы видел, как они умели красиво работать!

У ребят были самодельные вилы, такими и ты когда-то работал. К длинной и молодой рогатине, как правило, вырубленной из молодой березы, черемухи, рябины приделывался третий рожок и получалось что-то вроде пальцев, сложенных в щепотку, но не до конца сомкнутых. С такими длинными вилами не каждому было под силу работать, да еще красиво и под конец долгого сибирского дня. Буквально за считанные минуты ребята сложили сено в средний стожок. Валя принимала сено наверху стога, ловко подхватывая у ребят навильники (большие кучи сена, поднимаемые с помощью вил). Петя срубил четыре молоденькие осинки, подал их макушками Вале, та их связала, словно надев на голову венок невесте. Сено пока еще не слежалось, труднее было опрокинуть ветром. Василий отвязал веревку от волокуши, перекинул ее через стог. Валя с обратной стороны стога, держась за веревку, начала спускаться на землю. Слышу, как Василий полушепотом говорит Петру:

- На-ка, подержи веревку.

- Чё, боишься не удержишь?

- Да, нет, приспичило.

- Так бы и сказал сразу.

Перт взялся за веревку, а Василий вместо кустов побежал на обратную сторону стога и помог Вале спуститься на землю.

Причем, прежде чем опустить на землю Валю, он задержал ее на своей груди больше времени, чем диктовала обстановка. Увидев, что я обращаю внимание на них, Василий быстренько и бережно опустил Валю на ноги и оба зарделись здоровым юношеским румянцем.

Я сделала вид, что никого и ничего не вижу. Все вместе доехали до деревни на телеге. Я не знала чем отблагодарить ребят. Угостила их конфетами. Василий тут же отдал свою долю Валюше, при этом сослался, что у него от конфет, тем более шоколадных, болят зубы, озорно улыбнувшись, показал два ряда крепких и ровных зубов. Еще раз поблагодарив меня за сладкий гостинец, он увлек своих счастливых спутников юной жизни домой.

Сестра снова помолчала, пошмыгала носом, поскрипела кроватью и далее продолжила:

- Видимо, этим летом кончилось у ребят беззаботное детство и веселая юность, когда человек по-особому радуется нарождающемуся дню, вечернему закату солнца, мерцанию звезд в нашем сибирском небе, когда вечерние сумерки почти сходятся с началом рассвета, когда познаешь, что ночная жизнь природы не менее богата и разнообразна, чем дневная, когда великому труженику-крестьянину не остается свободного времени на общение с природой, почувствовать себя ее маленькой частью. Работа и забота крестьянская в это время сводится к одному – как бы “не пропасть с голоду” зимой. Крестьянские дела накатываются на тебя каждодневно и ежечасно, как морская волна на берег суши. Видимо, эта повседневная занятость летом не давала возможность обзаводиться семьями. Все откладывалось на позднюю осень, чтобы хлеб был в закромах, чтобы живность подросла во дворе, чтобы было веселье на свадьбе и гулянье с сибирским размахом – все лучшее на стол. Поистине вся деревня пела и плясала, а заводилы, т.е. артисты и музыканты, выращивались в своей среде (о столичных и заморских тогда и не мечтали). Музыкальные инструменты создавались тут же из подсобного материала: расчески и кусочки бумаги, пилы и стиральные доски, ложки, печные заслонки и металлические кастрюли, в лучшем случае: рожки, свирели, гармони.

Сибиряки за длинную и суровую зиму с большим нетерпением всегда ждут тепла и солнца. Кажется, никто и никогда возврата стужи не пожелает, но выпадает первый снег и этому взрослые и дети одинаково рады: первым сменить форму работ, или хотя бы, снизить ее темп, вторым забавиться зимними играми и катаниями на всех средствах, что могут скользить по снегу и льду. Мне и теперь думается так, что именно зима не только закаляла нас, но и физически делала более сильными и ловкими.

В тот год снег в наших местах выпал рано. Думали - еще растает, но этого не произошло. Многое, сделанное человеческим трудом за лето, ушло под снег безвозвратно. Даже таежные звери не успели подготовиться к зиме: кому залечь в дупла деревьев и берлогу, а кому зарыться поглубже в землю.

Именно начавшаяся рано зима чуть не стала трагедий в жизни братьев… Петр и Василий пошли побродить в лес по первому снежку. Одноствольное ружье – "переломка", было только у Василия, а Петр имел с собой обыкновенный топор и выступал в роли "загонщика". Войдя в лес, ребята пошли параллельными курсами, вдоль Малышева лога по его гребням. Где случилось охотничье приключение, точно не знаю, но такие случаи отмечались и раньше в нашем медвежьем краю.

Василий вышел на лесную вырубку, где после заготовки леса остались большие кучи обрубленных сучьев. Обходя одну из таких куч, Василий заметил сверху куржачок, что остается после дыхания животного. Следов видно не было, но куржак подсказывал, что там кто-то есть. Василий пошевелил торчащий из кучи большой сук и не успел толком сообразить, как перед ним оказался медведь. Василий отскочил на несколько шагов, успев дважды нажать на спусковой крючок, но выстрела не последовало - осечка. Василий перехватил ружье и попытался ударить медведя, как бы колом, но промахнулся и наткнулся на толстый сук кряжистой старой ели. Приклад ружья сломался. В это время медведь бросился на него. Василий успел позвать: “Петька-а-а!!!” Петр понял, что случилось неладное и бросился через овраг на крик брата. На ходу сообразил срубить рогатину, которая и спасла жизнь братьям. Подбежав к месту схватки, как потом рассказывал Петр, он даже не сразу и понял, кто кого держал: то ли медведь Ваську, то ли Васька медведя. Василию удалось как-то сзади ухватить “в замок” шею медведя, и таким образом, лежа они барахтались на земле. Подоспевший Петр прижал рогатиной медведя к земле, а Василий отскочил, быстро перезарядил то что осталось от ружья, и в упор выстрелил самодельной картечью зверю в пасть. Медведь быстро стал терять силу исходя кровью. Теперь уже в рассказах об этом случае Василий шутил, что еле-еле оторвал брата от медведя и рогатины.

У Василия после этого осталась памятка на лице – большой шрам от левого уха по щеке. Честно признаться, этот шрам его не портил. Я как то даже, грешным делом, подумала, что таким парням надо сразу родиться со шрамом, ибо все равно они его когда-нибудь и где-то найдут.

Вскоре провожали Петра в армию. Ветераны пришли на проводы в боевых наградах как на парад победы. Кстати, братья Южанины имели по ордену "Красной звезды" и два "Славы". Тосты говорили одни мужики, нюхавшие порох в боях. Мы женщины, не встревали в их наказы, направленные на то, чтобы парни служили честно, не позорили своих родителей, почитали командиров, хорошо учились военному делу, и всегда помнили о необходимости защиты своего Отечества.

Наверное, нынешней молодежи покажется неправдоподобным, что призывники боялись не армии, а того, чтобы не оказаться “белобилетчиком” - признанным негодным к военной службе. Ведь тогда к тем, кому выдавали такой документ, даже отношение девушек было как к не совсем полноценным мужчинам.

Матери потихоньку на проводах поплакивали. Война – то еще всем помнилась. Но не у одной не закрадывалась в душе мысль как уберечь свое чадо от службы. Это теперь солдатские матери за горло берут, спасая своих детей в институтах, в бегах, за взятки, делая их “больными”, доходят до самых верхов власти. Получается, как в старину: службу ратную несут дети рабочих и крестьян. Пусть они складывают голову на границах СНГ в борьбе с организованными бандами внутри страны, выполняя не свойственные армии функции жандармов и полицейских. Да, есть основания у матерей беспокоиться за целостность своих детей, но нельзя же за счет других решать свои проблемы, калеча своих же детей морально и нравственно еще в юном возрасте…

Я не удержался и подал голос:

- Сестрица, из каких источников ты получаешь в этой таежной дыре информацию?

- А ты что не видел мой батарейный радиоприемник "Океан"? Да в месяц раза два хожу на почту в Посиделково. А газетки-то я выписываю не только прокоммунистические, но и альтернативные им. Да, и своя голова еще склерозом не забита, где мякина, а где зерно отличу, и капиталистическая пропагандистская наживка земного рая для всех меня не достает. Может быть, нам таежный чистый воздух помогает трезво мыслить. Да, и моя домашняя библиотека, главное мое богатство и всей деревни, не только любовными романами заполнена. Историю Российского Отечества я изучала не только по “Краткому курсу ВКПб”, чем так гордится наш ”всенародно-избранный”…

Но вернемся к той вечеринке. Я, по-моему тебе уже говорила, что Петр прилично играл на гармони, а Василий хорошо пел, а тут открылся еще один его талант – плясуна. Подходит он к Петру и говорит: “Не скоро, браток, теперь мы свидимся. Через год и моя очередь подойдет. Сыграй-ка мне “Цыганочку” с выходом”. Петр заиграл “Цыганочку”. Василий медленно, как бы в разминку пошел по кругу избы, оттесняя гостей в углы вместительной горницы, потом на определенном аккорде, подпрыгнул резко вверх, достав ногами ладони вытянутых перед собой рук, и опустившись на пол, начал ногами такую переборку, что и уследить было трудно со стороны. Плясал он и на боку, и на мостике, разве только на животе не мог, тряс плечами так что, наверное, могла сделать только настоящая цыганка. Гости, захваченные азартом пляски Василия, начали приплясывать в углах, затем уже все смешались в просторной избе, ограничив действия основного плясуна. Не знаю, где и когда братья репетировали этот танец и музыку, но чувствовалось, что происходит это не впервые. На последнем аккорде Василий снова подпрыгнул вверх, приземлившись на одно колено, выбросив одну руку вперед, вторую прижал к груди прямо напротив Валюши, также плясавшей в кругу. Валя засмущалась, но подала свою руку Василию. Он словно пружина подскочил и встал на обе ноги. Гости еще долго высказывали похвалу и солисту пляски, и гармонисту, да и сами себе довольные и разгоряченные пляской.

Вскоре после проводов Петра, Валя и Василий снова уехали в город на учебу. Знаю, что Валя этим летом поступила в статтехникум, а Василий не то в электро- или радиотехникум. Из города через 2 года Василий был призван на флот, кажется, Тихоокеанский, а Валя вернулась домой и стала работать бухгалтером в нашем колхозе.

Где-то через год, после приезда Вали, вернулся домой Петр. Говорили, что его комиссовали, вроде бы повредил на службе ногу, хотя видимых изъянов у него заметно не было. Но комиссовали, так комиссовали. Пришел целехонек, а наше-то поколение насмотрелось всяких инвалидов в отечественную, вплоть до “чурбаков” без рук и ног. Война, брат, и есть война. Там главная задача воюющих - убивать, калечить, разрушать. Нам, девушкам, ставшим взрослыми в годы войны ни покрасоваться, ни женихов выбирать не приходилось. Сам знаешь, что от сибирских мужиков и парней осталось… Вечный зов продолжения рода подсказывал нам, что ждать лучшего нечего. Вот и выходили замуж за калек. Отогревали их души, искалеченные войной, своей заботой, да лаской. Я-то вышла за Михаила в 44-м, когда он второй раз пришел с фронта без правой руки. Первый-то раз после ранения он приходил в 42-ом, чтобы подлечиться, но не дали долечиться и снова забрали на фронт. Воевал под Ленинградом, там и оставил свою руку, выручая блокадников. В первый его приход мы познакомились, потом переписывались. А когда он с фронта совсем пришел, дело женитьбы было как само собой разумеющееся. И смех, и грех был, когда в 45-46гг. на женщин посмотришь, но чуть не поголовно были беременные и не важно были или нет у них мужья. Люди стремились невольно в той разрухе и бедноте компенсировать тех, кто лег в сырую землю по воле бесноватых политиков и не только. А вот в городе побывала у тебя, так что-то и не видела беременных женщин, в то же время мужчины стали более на таковых похожими. Разумеется женщины перестали рожать не от тяжести переносимых и вручную перевозимых сумок и ящиков, в наше-то время физической работы было побольше. Здесь причины другие кроются: одни потеряли уверенность в завтрашнем дне, другие не хотят упускать время дикого бизнеса, так сказать первоначального накопления капитала. Да где это видано, да где это было слыхано, в каком же государстве было или есть, чтобы в мирное время, без экологических катастроф на одно крещение, было два отпевания.

Вот, мне старой учительнице, прямо до слез за свою державу униженную обидно. Сказали бы лет пять назад, что воры и вороватые политики наше государство разорят, а народ по миру пустят с протянутой рукой, не поверила бы любому авторитету. Да, мы не могли многие гордиться личным богатством при Советской власти. Но мы знали и верили, то что недополучаем идет в копилку государственную, на наши нужды и интересы. Родители знали, родившемуся ребенку будет обеспечено место в яслях и детском саду, при желании и кое-каких способностях будет обеспечена не только бесплатная учеба во всех ее формах, но даже еще и выплачивалась небольшая стипендия, многие, учась в институтах, на нее и жили. Худо или бедно, человек повсеместно мог получить медицинскую помощь вплоть до любого Сельского Совета. В конце концов, всякий трудоспособный человек имел гарантированное право на труд, а пенсионер гарантированную пенсию.

От уверенности в будущем сочинялись веселые и содержательные песни, писались книги с нормальными героями, служившие примером для подражания молодежи. Теперь же, извини, секс, разврат и балаган для нее кумиром стал. Конечно, бедность плохо, но бездуховность во много раз страшнее.

Примеры? Пожалуйста! В октябре семнадцатого года крейсер "Аврора" сделал холостой выстрел в сторону Зимнего Дворца. Погибли тогда при его штурме менее десяти человек с обеих сторон.

Сопоставим теперь с октябрем 1993 года. Танки боевыми снарядами расстреливают Дом Советов вместе с находившимися там людьми. Подкупленные современные “витязи” в змеиной шкуре, убивают безоружных людей за то, что они пришли защищать свои конституционные права, свои убеждения, не столько Дом Советов, сколько власть советскую, руководствуясь высокими моральными и нравственными принципами.

В октябре семнадцатого года рабочие и солдаты шли на штурм Зимнего под красным знаменем, а в октябре девяносто третьего наступающие и обороняющиеся были под одним трехцветным – государственным флагом. Это не вандализм, а отсутствие всякого уважения к своему отечеству, чтобы идти на расстрел главного здания своей страны под государственным флагом на крыше. Да, тут и глухому и слепому все ясно, что совершено преступление в рамках закона о государственном перевороте с отягчающими последствиями…

- Сестрица, - вмешался я, - а тебе не кажется, что снова увлеклась политикой?

- Не говори, так и есть. Продолжим по заданной теме.

Незаметно как-то для меня, да и для деревенских прошел почти год как вернулся Петр. Глубокой осенью приходит ко мне Анфиса, мать Петра, и просит от имени сына быть свахой.

На мой вопрос:

- Кого же будем сватать?

Анфиса ответила:

- Да, кого же еще, как не Валентину Лаптевых!

- А ей-то он хоть об этом своем рвении говорил?

- Да, вы же знаете его, какой он “разговорчивый”. Думается мне, Трофимовна, что он на вас надеется.

- А как же Василий?

- Вот, то-то и оно. Вижу я, как Петя от любви мается, при Вале тушуется, краснеет, а путевого слова не находит. Смотреть на Валю боится. Наверное, тоже про Василия думает. Втроем-то по молодости им было хорошо, а как теперь-то уж, взрослым одну любовь на двоих разделить?!

- Хорошо, я подумаю, - обнадежила я Анфису.

Честно говоря, у меня так и не создалось хорошего настроения перед сватовством. Какой-то ком в груди не давал говорить, да и мысли путались. Но так или иначе, высватала я Валентину за Петра. Валя в ту же субботу перешла жить к Южаниным. Свадьбу сыграли через неделю. Ведь раньше ЗАГСом супружеские пары не очень дорожили, а руководствовались своей честью и совестью, да еще родительскими обязанностями.

Я знаю многие пары и не регистрировались до конца жизни, но мысли, что они живут "незаконно" у супругов не возникало. Так и у нас с Михаилом было, пока Толя не родился. Тогда в Сельском Совете нам сразу два документа выдали – свидетельство браке и свидетельство о рождении сына…

Свадьба у Петра с Валей прошла не очень весело. У родственников и гостей, видимо, та же в голове мысль сидела, а что будет, когда вернется из Армии Василий, ему оставалось служить еще два года. На свадьбе Петр был больше занят игрой на гармони. В его репертуаре была и “Цыганочка”, и “Барыня”, и “Яблочко”, и наша знаменитая “Сибирская подгорная”, но не хватало кого-то огонька. Веселились больше старики, а молодежь отсиживалась. На “горько” Петр вынужденно отставлял гармонь, целовался с Валей, и оба они чувствовали себя неловко, именно так, а не застенчиво.

Летом следующего года у Вали и Петра родился сын, назвали его Василием… Больше всех рождению внука был рад отец Вали. Дескать, наконец, и в их роду появился на свет божий мужчина, появилась надежда, что природа исправит свою "ошибку" по отношению к роду Лаптевых. Сокрушался только, что вот фамилию Лаптевых его девки совсем переведут.

Ранней осенью следующего года отслужив свои четыре года, вернулся домой и Василий. К вечеру у Южанина – младшего собралась на смотрины служивого почти вся деревня. В воинском звании Василий, как я поняла, был выше Петра. Петр, при их первой встрече тоже был одет в военно-морскую форму, приветствовал Василия первым и назвал его “товарищ главный старшина”. Да, да, именно так и обратился: “Здравия желаю, товарищ главный старшина”.

Братья обнялись, крепко хлопая друг друга по мощным спинам, затем Василий сдержанно поздоровался с Валентиной за руку. Увидев державшего за материнскую руку Василька, со словами: “Ух, ты уже какой карапуз!” - поднял мальчика на руки, снял с себя, и надел на Василька бескозырку.

- Ну, точно будет в нашем роду еще моряк!

Подошел к чемоданчику, стоявшему тут же под навесом, достал заводную машинку, завел пружину, вручил ее мальчишке и вместе пустили ее катиться по двору. Василек снял мешавшую ему бескозырку, подал ее почему-то матери, и счастливый занялся игрушкой.

Счастливая Евдокия – мать Василия, Анфиса и сестры – подростки Лаптевы, про таких тогдашние мужики – фронтовики говорили "послевоенного образца", хлопотали накрывая на столы прямо во дворе. А люди все подходили и подходи, принося с собой кто что мог: и спиртное, и съестное. Да, и кто не знает сибирского хлебосольства! Тогда редко кто на халтурку-то надеялся, разве только дед Бесфамильный… Да ты, наверное, его тоже помнишь?

Я подтвердил.

Вот ведь как бывает, многие серьезные люди за это время из памяти выветрились, а проделки этого деда помнятся. В деревне давно знали и привыкли к тому, что он обязательно бывает на проводах в Армию или встрече служивого, как на свадьбах, так и на похоронах. Его обычно никто не приглашал, но либо табурет, либо краешек скамейки для деда оставляли. Также знали, на всех таких мероприятиях, о чем он будет говорить. Терпеливо и незлобно его слушали, а на утро хозяйки кружку гущи от медовухи на опохмелку деду оставляли. Если сразу хлеба ему на стол не положили, то он попросит кусочек, покрошит в медовуху и ложкой потом съест, как тюрю.

На проводах в Армию говорил:

- Я сынок, в Армии-то не служил, не по своей воле, конечно, но, а…ух, как хотелось. Однако, слыхивал от бывалых людей, что в службе перво-наперво надо честь блюсти и уважать начальство, или как там в Армии кличат …(кто-нибудь подсказывал: “командиров”). Вот-вот, именно, командиров. Тогда все будет хорошо, и род свой не посрамишь, и себе хорошо, и отечеству польза.

На свадьбе говорил следующее:

- У меня, милые, да пригожие молодые, дарить-то вам нечего, сами знаете, э … как у того латыша … (у него одного в деревне изба была с крышей односкатной, похожая на баньку). Но дам вам один наказ: пуще всего в семейной жизни беречь надо совет да любовь. К этим словам надо относиться как к хорошей вещице, чем ты бережнее к ней относишься, тем дольше она тебе служит. Вот мы вместе со старухой прожили почесть…

Но дальше ему мешали. Кто-нибудь выкрикивал:

- Да знаем, знаем…

На похоронах главным аргументом в его речи было:

- Бог дал, Бог взял, - на то его воля…

Дед Бесфамильный первым шел по первой борозде весенней пахоты, первому ряду покоса, но потом хватался за живот, убегал в кусты и больше до вечера не показывался. Жаловался потом всем, что с окоянным своим животом маялся. А Аннушка наша, двоюродная сестрица, вот что над стариком учудила. Не помню у кого гуляли. Дед сильно напился и уснул под лавкой. Где никому не мешал. Она же, сам знаешь, какая была проказница, расстегнула ему штаны, собрала со стола объедки и остатки всякие, вытряхнула куда следует, снова застегнула как положено. Дед проспался, стал покручиваться под лавкой, чаще и чаще за мягкое место рукой себя пощупывать. Потом как подхватится и в пригон для скота. Вот уж поистине грех сибиряков – не строили почему-то во дворе туалетов. У кого баньки не было шибко осуждали, даже девок замуж высватать было труднее и самый утвердительный аргумент в отказе был – это отсутствие в хозяйстве бани. Так вот возвращается дед Бесфамильный из пригона, а мужики тем временем высыпали на улицу покурить и посмотреть, чем дело кончится. Дед подходит, где куча мужиков побольше и так это шепотом, чуть не на ухо говорит:

- Не диво, братцы, как я ее, кость-то выс-л, а диво то, как я ее проглотил и не подавился?!

Мужики со смеху чуть не попадали, но Анку не выдали. Многим дед потом это приключение рассказывал, так, наверное, и ушел из жизни, поверив в естественный процесс..

Сестра помолчала, видимо, собираясь с мыслями, как продолжить далее рассказ о наших героях и той вечеринке… Веселились мы тогда до глубокой ночи. Хозяйки уходили домой, управлялись по хозяйству, кормили детей, укладывали спать и снова приходили. Перепели песни и военной поры, и подъема целины. Не забыли “Ермака” и “Славное море священный Байкал”. Запели “Раскинулось море широко”, где роль солиста постепенно перешла к Василию. В его пении было что-то такое задушевное, а знакомым словам и музыке был задан такой тон, что у многих на глазах навернулись слезы. И непонятно было, то ли это произошло от жалости к умирающему моряку, то ли от жалости к самому Василию. Все понимали, что эту песню он неспроста запел. Так бы он, видимо, на грустной ноте и закончил вечеринку, да помогла восстановить веселье снова Анна.

- Петя, браток, а ну-ка выдай веселенькую “Сибирскую подгорную”. Петя заиграл “Подгорную”. У нас ее маланинской звали, по имени знаменитого сибирского слепого баяниста.

Анну дома и в деревне звали просто Нюркой, видимо, за ее проказы, если она в компании, - жди чего-нибудь “отмочит”. Где-нибудь у соседей или в баньке переоденется в старую, вывернутую наизнанку шубейку, найдет шапчонку, типа “арестантской”, на одну ногу сапог, на другую - валенок, размера на 2-3 побольше своего, “подрумянится” сажей, подвяжет веник себе вместо фартучка. Мужики, плясавшие с ней, все норовят под веник заглянуть. Нюрка бьет по рукам “нахалов”, а кто с ней поделикатнее, к своей щеке, намазанной сажей, прижмет. Частушки “сыпались” как из рога изобилия, да острые такие, которые, в основном, не печатают, да на радио и телевидении пока не пропускают. Присутствующие хохотали не только до слез, но и хватались за животы и принимали позу настолько неестественную, словно в припадке. Как правило, напарником у нее был Иван Удалов, тоже весельчак и балагур. Вот и сейчас Нюра прошлась раза два по кругу двора, нашла Ивана, спела его супруге:

- Подружка моя

Иди одевайся.

С твоим милым попляшу,

Ты не обижайся.

Нюра спела еще одну частушку, как мне показалось, адресованную Василию:

-Дорогому я кричала,

Я ему маячила.

Ты бери мою сестру,

А я буду свояченица.

Подмигнула Василию и направила свой взгляд как бы подсказывая ему, на младших сестер Валентины. И еще с большим задором пропела:

-Говорят, что я старуха

А мне все не верится.

Посмотрите на меня

На мне все шевелится.

Так шевельнула своими телесами, что в этом сразу все убедились.

Иван ответил:

- Ох милка моя,

Шевелилка моя,

Сама ходит шевелит

Мне пощупать не велит.

Нюра:

- Дорогой мой, дорогой,

Я не дорогая

У тебя, мой дорогой,

Имеется другая.

Иван:

- Ох, милка моя,

Семечко рассадно,

Посулила не дала

Разве не досадно?

Я тоже не выдержал и захохотал…

- Ну вот, твой голос услышала, а то уж подумала: убаюкала брата своим монотонным учительским голосом. Может, на другую ночь сей сказ перенесем, петух-то уже два раза прокричал?

- Давай, сестрица, до конца. Завтра праздник, да нам с утра спешить не куда.

- Ну, как хочешь.

…Этой же осенью комсомольцы колхоза избрали своим вожаком Василия. Вскоре и вся деревня увидела практический результат их работы: уже летом следующего года в избах колхозников появилось электричество и заговорили радиоточки. Молодежь за зиму заготовили столбы под электро- и радиосеть. За эти самые блага по неосторожности во время повала леса отдал свою жизнь мой единственный сын Анатолий. Застряло поваленное дерево на другом, Толик длинным шестом хотел столкнуть его на землю, а дерево так крутанулось и упало не туда, куда он хотел, а на него. До больницы не довезли, по дороге скончался. Хороший был сынок. Учился отлично и помогать по хозяйству находил время, общественные дела с азартом выполнял, уважителен был к другим и его уважали и старые, и малые. Пусть земля ему будет пухом, а память о себе и в шестнадцать лет он хорошую оставил. Слезы-то я по нему, видимо, все выплакала… Весной, после пахоты, Василий организовал воскресник. Развезли столбы по деревне, наметили фишками, где и кому копать ямки, а к вечеру вся деревня ощетинилась, как редкий женский гребень. Петр с частью молодых механизаторов отремонтировали два списанных тракторных мотора, построили дощатый навес под агрегаты, с помощью председателя колхоза Ветрова Ивана Петровича, закупили что еще было надо. Трудно сегодняшнему человеку, родившемуся и выросшему при электричестве, понять и оценить значение этого дела ребят. Ты только бы видел радость сельчан!

Даже петухи деревенские поначалу и те сбились с толку, стали кукарекать не на божий, а на электрический свет. Лампочка Ильича дала нам не только свет в доме, но произвела целую революцию в головах, высветила путь облегчения крестьянского труда и его производительности. Любят нынешние демократы хулить и партию и комсомол, и в целом советский период, но, то, что создано мозгами и руками нашего и старшего поколения словами не закроешь. Это видно, вернее ощутимо, даже слепому. Когда-то наши успехи признал весь мир, в том числе, и в экономике. И сделаны они были не только заключенными “гулагов”, якобы покрывавших нашу страну, особенно нашу родную Сибирь, чуть ли не в два яруса. Сегодня даже А.Солженицын заметил в своих выступлениях кто создал, хотя и тяжелой ценой, а кто разрушил созданное старшим поколением. Человек не ветер, он всегда оставляет свой след, только разной полярности. Нынче уже отчетливо видно материальное и духовное обнищание России, а руководители все еще видят ее великой и такими же великими реформаторами хотят видеть себя. “Всенародно- избранного” почти всенародно осуждают, но ни он, ни его команда перевертышей упорно этого не замечают, выращивают класс собственников, своих союзников за счет интересов абсолютного большинства народа, за счет унижения государства. Раздрай, вселяемый сверху, под видом суверинитетов, это бомба замедленного действия с начинкой и механизмом, сделанным по заказу и за деньги ЦРУ США и международного сионизма. В этом вскоре люди убедятся, кто, конечно, этого захочет. Я не завидую шахтерам, а в будущем и казакам, поддерживающих нынче радикалов-реформаторов. Для многих шахтерских коллективов не только забой, но и целые поселки, а то и города станут коллективной братской могилкой. Добыча-то уголька она не рентабельна повсюду и наше правительство откажется от них в первую очередь, чтобы обеспечить себе сверх-прибыль. Союз правительства, шахтеров и казаков, это фиктивный брак по расчету и не более того, он не прочен и недолговечен.

И вдруг ко мне с неожиданным вопросом:

- Вот ты, братец, помнишь ли, сколько сосков на вымени у коровы?

- Кажется, четыре, - ответил я.

- Нет, брат, не четыре, а пять, а то и шесть. И продолжила: четыре соска развитые, т.е. рабочие, которые дают молоко, а один или два чуть заметные, не приносящие пользы человеку. Так вот мне и кажется, что четыре рабочих соска этой коровы тянут волчата, так называемые “олигархи”, чьи фамилии с окончанием “ский”, да кормящиеся с их барского стола, а вот те самые не нужные соски ни корове, ни человеку - отданы всем остальным людям. Перераспределяют между собой богатства России, переставляют премьеров и министров, создают шумиху и видимость работы во благо человека, а на практике все остаются нам эти соски-пустышки. Ведь, как рьяно боролся с льготами наш “всенародно-избранный” и трамвайчиком ездил, и самолетом обыкновенным рейсовым куда-то летал, “экономил” государственную копейку – пускал пыль в глаза. Теперь чиновников развел больше, чем было в СССР, десятки тысяч человек в охране и обслуге, в то время как шахтеры, военнослужащие (может быть за исключением московских придворных дивизий) годами зарплату и жалование не получают. Вот уж воистину – за что боролись, на то и напоролись. Провели “прихватизацию”, теперь бы еще и землю нашу продать со всеми ее богатствами. В Сибири, известно, земля находилась в основном в общинной собственности. Землицы хватало, наши – не ленились, выпасов для скотины отгораживали столько, сколько хотели, да с учетом, чтобы скотина не одичала вдали от деревни и без пастуха. Хозяин нужен? Кто же будет возражать? Но хозяином может быть только тот, кто на ней работает, а не тот, у кого кошелек потолще. Земля для нас понятие неприкосновенности отчизны.

Многое по дешевке ушло на Запад, и деньги там осели. Но если дойдет дело до торговли землей, мужик возьмется тогда не только за топоры, вилы и косы. Запой-то у него не вечен. Отрезвление наступит. Прилетит тогда еще Буревестник. Не знаю как ты, браток, а я верю в наш русский народ, в Россию с ее тысячелетней историей, традициями дружбы и уважения друг друга, сотен наций и народностей. Верю, что наш педагогический труд старшего поколения, воспитавших миллионы патриотов Советской Родины, не пропадет. Это многолетние семена дадут еще новые всходы. Идеи коммунизма, новая эпоха, начатая в октябре 1917 года, временно отступили, чтобы извлечь уроки из ошибок и извращений марксизма. Как говорят военные, необходимо перегруппировать силы, отсеять “попутчиков”, которых так много впитала в себя правящая и единственная партия.

Человек может потерять веру в Бога, в себя, но никогда не потеряет веру в лучшее будущее, живя в этом несовершенном мире.

Извини, брат, за этот длинный политический монолог, поверь, еще не совсем рехнулась сестра. Хочется c кем-то поделиться, поспорить. Только ты почему-то помалкиваещь? Или ты со всем сказанным согласен, или не принимаешь мои доводы всерьез?

- Прости, Шура, но у меня не выходит из головы, что же будет дальше в судьбе героев твоего рассказа. Предчувствую трагическую развязку…

- Вот именно, братец, концовка трагична, - перебила меня сестра, - и я как бы оттягиваю время того рокового часа.

Деревня, она и есть деревня. Как не прятал Василий свою любовь к Вале от людей, а они все равно чувствовали, что добром это дело не кончится. Братья все реже и реже встречались не только по работе, но и на семейных торжествах Южаниных.

Василий, если даже и мог, все равно ссылался на занятость или вызов в район. Парень после возвращения со службы заметно похудел, думается, не только от работы и общественных забот. Многие девушки пытались составить ему пару, но ничего из этого не получалось. Была у меня в школе молодая учительница русского языка и литературы Елена Павловна. Девушка и собой хорошенькая, и умница.

Грешным делом, как старшая по возрасту, опыту, да еще как директриса, в задушевных женских беседах я ей подсказывала, чтобы не упустила случая завладеть сердцем Василия. Не получалось. Как она потом мне говорила, он ей почти прямо сказал, что мол Елена Павловна, вы достойны самого лучшего друга в жизни, я бы, быть может, и стал таковым, но мое сердце давно и полностью занято другой. Сказал, что свою любовь, а вместе с ней и страдания, он готов нести всю свою жизнь и не хочет, чтобы с ним кто-то страдал.

Открытая размолвка между Василием и Петром произошла ранней осенью того же года. Неугомонный Василий и его комсомольские товарищи решили построить небольшой спортивный комплекс.

Ими вскоре было подготовлено футбольной поле и две открытые волейбольные площадки. В плане у них было строительство клуба со спортивным залом. Ребята заготовили и навозили к будущей стройке природного камня для фундамента. Необходимо было вырыть траншею. Как раз мимо будущего комплекса проезжал Петр на своем универсальном колесном тракторе – первым в районе. Василий остановил его и попросил помочь. Петр в резкой форме отказался, подчеркнув: “Хватит работать даром, пора и честь знать!”

На что Василий заявил: “Вылазь из кабины, я сам сделаю!”

Петр показал фигуру из трех пальцев и нажал на газ. Это пионервожатая Женя мне рассказала.

К лету сруб клуба был уже под крышей. Скептики говорили, что в деревне играть будет некогда, да и не кому, что затраты будут напрасны. Я и сама не очень верила, но удивительно не только у молодежи, а и у взрослых находилось время поиграть в футбол и особенно в волейбол, причем нередко команды набирались из родственников. Тогда уж азарту не было предела – борьба шла, как говориться, не на жизнь. Неудивительно, что уже осенью этого года наша колхозная команда по волейболу стала призером среди ДСО "Урожай" края.

Василию предложили в тот же год перейти на работу в райком комсомола, но он категорически отказался. Согласился бы он тогда, наверное, и не было бы той ужасной трагедии, которая не заставила себя долго ждать.

А случилась она в праздник Октябрьской революции. В наших краях природа почти выработала такую закономерность – выпавший на октябрьские праздники снег не таял уже до конца зимы. Это теперь ничего не разберешь в природе. Зимой мороз до -40 градусов не дотягивает, а летом отогреваться не успеваем.

В деревне никто не знал, когда и почему Петр с Василием договорились поохотиться вместе. Ранним утром, увидев, что Петр берет ружье, Валентина спросила его:

- Куда это ты собрался?

Перт как-то уклончиво сказал, что пойдет с Василием побродить по лесочку, может зайчика к праздничному столу удастся добыть. С охоты к вечеру братья не вернулись. Обеспокоенные Тимофей с Сергеем и их сыновья отправились на поиски братьев. Они бродили по лесу и оврагам, вернулись глубокой ночью ни с чем. Ранним утром председатель колхоза и участковый милиционер организовали на поиски все население деревни, многие взяли с собой собак. Вскоре собаки взяли след пропавших. Следы вели в Архипов лог, это километрах в трех- четырех от деревни. Это была сухая балка, которая собирала в себя только вешние воды. Посередине балки возвышался как бы островок, скрепленный кустарником, а слева и справа размытая земля была гораздо глубже этого островка.

Первыми нашли Петра и Василия их собаки, которых, кстати, они почему-то на охоту не взяли, и подняли жуткий лай с подвыванием. По этому лаю люди сразу догадались, что случилось самое худшее. И, к сожалению, не ошиблись. Братья шли параллельным курсом по скатам этой балки. Как потом объяснял следователь, злополучный заяц был поднят с лежки в кустарниках островка Петром. Видел его Петр или нет – неизвестно, да он и не думал стрелять по зайцу, как потом установило следствие, его ружье не было даже заряжено. Заяц, поднятый Петром, перемахнул через возвышающийся островок и оказался на стороне Василия. Василий стреляет, убивает этого зайца (он там на месте и оставался до прихода людей). Вместе с трофеем Василий, каким уж там образом, обнаруживает, что ранил Петра. Этот островок и заяц, как потом показало следствие, и стали виновниками большой трагедии. Братья, как я уже сказала, шли по краям балки и друг друга не видели из-за заросшего кустарником островка. Когда Василий выстрелили в зайца, то часть дробин, а это была самодельная картечь, перелетела островок и ранила, одна единственная, Петра в шею. Надо же было угодить в сонную артерию, чтобы такого парня одной дробинкой свалить насмерть.

Василий на внутренней части развернутого конверта, письмо было из той воинской части, в которой он служил, пишет небольшое письмо, адресованное Валентине и всем односельчанам, и прикалывает его складным ножом к ложе ружья.

“Милая Валюша, люди добрые! Поверьте, я ружья на Петра не поднимал. Перед своей смертью не буду кривить душой, что порой возникала недобрая мысль, желание, чтобы случилось какое-либо несчастье с братом. Однако в данный момент произошел несчастный случай, и не более. Почему наступила столь быстрая смерть Петра – не знаю. Когда я подбежал к нему, его последними словами были: “Ваську-то… не обижай…”, а глаза выражали не боль и страдание, а презрение ко мне. Его последние слова и взгляд потрясли меня, а посему я делаю вполне осознанный выбор – надо уйти из жизни и мне. У нас с братом была одна любовь на двоих, и, несмотря на ее трагический конец, с братом мы были счастливее многих живущих на земле. Валюша, любовь ты наша, и счастье, и горе, прости меня, береги Васька – сына Петра, моего тезку, нашу родственную кровинушку. Милые папа и мама, дядя Тимофей и тетя Анфиса, братья поймите меня, если сможете. Последняя просьба: у нас с Петром было все общее, не могли поделить только одну любовь. Похороните нас вместе, в полном смысле, в братской могиле. Василий”.

Сестра последние слова говорила с трудом, ее душили спазмы. Закончив озвучивать предсмертное письмо Василия, она еще некоторое время всхлипывала. Я молчал и не задавал ни вопросов, не говорил и слов утешения.

Проплакавшись, сестра продолжила:

- Хоронили братьев на четвертый день. Горе охватило всех людей деревни. Плакали и старые, и малые. Братья-красавцы не были похожи на покойников. Казалось, они только вздремнули богатырским сном и вот-вот кто-нибудь из них поднимется, а за ним другой и скажут: “вы чего тут собрались и нюни распустили?”

Валя… все мы думали не выдержит – тронется… почти все время была в обмороке. Да и не удивительно, если даже дед Бесфамильный и тот сказывали, заболел и поминки пропустил. Васек и тот заревел, когда опускали гробы в могилу. Бабы подняли такой вой, от которого и у несмышленыша тревога в душе возникла. Загадкой в деле по этой трагедии и на сегодня остается то, почему у Петра на охоте ружье было не заряжено? На мой взгляд, Петр сознательно ружье не заряжал, памятуя народную мудрость, что ружье само один раз в год стреляет. Вот, видимо, чтобы не быть беде, чтобы рука не поднялась на брата, он его и не заряжал…

Вскоре пришла беда для всего союзного крестьянства, резко сменив тему рассказа, продолжила свои размышления Александра. Началась политика укрупнения базовых деревень. Крестьяне, стронутые с мест, вместо базовых деревень, поехали в города. Потом добавили еще укрупнение сельских районов, вот и осталось, немного погодя, от нашей таежной деревни три дома, три старухи да один дед Вечканов. У Вечкановых же на все три хозяйства держим одну корову. Сено ставим сообща, объединяемся в маленький колхоз. Да беда этим летом случилась и с нашей буренкой – не стельная осталась. С бычком промашка вышла давно, да ветфельдшер искусственное осеменение делал по нашему приглашению. А теперь нет ни бычка, ни фельдшера. Да что там и говорить, разве нашему правительству до проблем с буренками, когда вымирание нации не чувствуется проблемой государства. Без помощи государства крестьянину, в том числе и хваленому фермеру, не выжить. Раньше-то семьи были поболее современных бригад, да и тяговая живность в каждом единоличном хозяйстве была. А нынче ни людей, ни живности, ни техники подходящей нет. Растащили колхозное и совхозное по дворам местного начальства. Стоит, в основном, техника под открытым небом, ржавеет, работать на ней некому и денег нет купить запчасти, горюче-смазочные материалы, нанять рабочую силу. Прикинь-ка сколько стоит К-700 или наш АТЗ, крестьянину не под силу купить и “прокормить” такую технику. Слышала я, что некоторые фермеры в городе на лето нанимают бомжей. Делают чуть ли не лагерь с колючей проволокой и лагерной дисциплиной. Спаивают подневольных рабов, обманывают при расчетах, или просто в конце сезона освобождаются от таковых без расчета. И нет людям ни защиты от произвола новых господ, - ласково называемых работодателем, с бесконтрольной властью крепостника-помещика. Можно представить, какова, при такой организации, производительность труда и как мы обеспечим себя хотя бы, не говоря уже о товарной продукции, о конкуренции в рыночных отношениях с товаропроизводителями зарубежья. И последний довод. У русского мужика, особенно сибирского крестьянина, психология предрасположена к объединению, взаимопомощи, а ему в голову вбивают прямо, что по одиночке и жить, и работать лучше. Ведь почему Столыпинская хуторская система у нас не прижилась? Именно потому, что она шла вразрез с мыслями сибирского мужика-крестьянина. Нынешний раздрай, вселяемый на селе принудительно государством, приведет нас не только к продовольственной зависимости от запада, но и голоду…

Так вот лет через 10 после той трагедии и распада деревни Валентина поставила каменный памятник братьям Южаниным с вмонтированными фотографиями Петра и Василия в военно-морской форме. Почему в военной форме – толком не знаю. Завтра, вернее уже сегодня, у самой Валентины спросишь. Думаю, она с сыном не нарушит сложившуюся традицию - в день гибели братьев быть на их могиле, как бы это сложно не было до нас добраться. Валя больше не выходила замуж. Чувствуется, хорошо воспитала сына. Механиком работает в городе и еще большой спортсмен по мотогонкам.

И вдруг ко мне с вопросом:

- Вот, брат, тебе бы и была пара до конца жизни. Хватит холостяковать, пока совсем не состарился. Как Лидия-то умерла, прошло три года.

И как бы предупреждая мои возражения, подала как команду:

- Ну, а теперь спать.

Сестра скрипнула кроватью, глубоко вздохнула и затихла.

Я, наверное, тоже недолго полежал, пытаясь прокрутить рассказ сестры через свою голову. Приснился мне сон, я четко слышал резкий треск мотоцикла, везшего Валентину в направлении могилок, но впереди сидел и вел мотоцикл не Василий-младший, а я сам…

Когда я проснулся, в избе было светло. Отворилась входная дверь и вместе с клубом холодного наружного воздуха вошла сестрица. И сразу, с порога:

- Вставай, брат! Судьба уже твоя приехала! На мотоцикле, по льду Чулыша!

Я понял разгадку своего сна…

- Валя с Васей поехали на могилку, а я пообещала, что с тобой сейчас подойдем. Давай собирайся побыстрей. Завтракать будем потом, всей нашей деревенькой, отметим и праздник октября и нашу встречу. Я уже всех оповестила.

Вскоре мы вышли во двор, и я невольно зажмурился от белизны свежего снега, выпавшего этой ночью. Тихо падали уже редкие, задержавшиеся в небе снежинки, искрившиеся своими алмазными гранями на утреннем солнце.

Земля на глазах почти приобрела не только нарядный вид, но и новую жизнь. Сестра прикрыла входную калитку во двор, и мы шибким шагом направились на встречу с живыми и мертвыми героями ее рассказа, и еще я подумал, а может быть и своей судьбы?