Родился я незадолго до войны (3 марта 1938 года – прим. редакции), но так врезалось навсегда в память ее начало. Утром 22 июня я проснулся и увидел взволнованных родителей, они с тревогой слушали радио, а диктор отрывисто передавал: "Сегодня, 22 июня, гитлеровская Германия без объявления войны напала на Советский Союз...".
Все были напуганы, разговаривали вполголоса. Мужчин, достигших призывного возраста, забирали на фронт. Шло время, положение усугублялось. Наши войска несли большие потери, а фашисты захватывали новые города и сёла. Всё чаще стали приходить "похоронки", люди жили в постоянной тревоге.
Помню нашу соседку – тетю Лену – это была женщина с добродушным, но твердым характером. Все её уважали, но немного побаивались: тётя Лена была уполномоченным в нашем посёлке, а значит "властью". Особо грамотных людей в то время было мало, и к ней приезжали за советом, как разрешить ту или иную проблему, или как написать какое-то заявление.
У тёти Лены была внучка Вера, которая работала почтальоном. Но разносила Вера только газеты и письма, "похоронки" разносила людям сама тётя Лена. Увидев её на улице, женщины уходили домой и ждали, когда она пройдет мимо дома, боясь получить из ее рук страшную бумагу.
Как-то вечером мы с другом Колей, увидев тетю Лену на улице, решили за ней проследить. Она свернула в переулок, где жила с четырьмя детьми совсем молодая женщина – Анастасия Горбачева. Муж её Иван был на фронте. Разговор двух женщин начался издалека, но интуицию не проведешь: взглянув на письмоносицу, Анастасия всё поняла, упала на землю и громко заплакала, держа в руках похоронку. На крик прибежали дети. Словно маленькие птенчики они облепили мать... Все громко плакали и что-то кричали. Рядом стояла тетя Лена, у нее не было слов, а мы с полными глазами страха смотрели поодаль на всё это. И таких случаев было много.
При такой жизни мы рано взрослели и понимали весь ужас войны. И в наш дом тоже пришла смерть: 25 марта погиб отец, через полтора месяца умерла младшая сестренка Валечка. Осталось нас у мамы трое. Мама целыми днями работала, чтобы нас как-то прокормить. А мы целыми днями были на улице, летом ходили на речку и в луга, чтобы что-нибудь поесть. Кроме щавеля и дикого лука в наших желудках иногда ничего больше и не было.
Как-то рано по весне ко мне пришел мой друг Юра Венедиктов и позвал на совхозное поле копать прошлогоднюю картошку. Взяли ведерко и саперную лопату, пришли на поле... А там уже было очень много людей, копавших землю в надежде найти картофель, пусть даже и полугнилой. Минут через двадцать на лошадях подъехали двое мужчин и стали всех прогонять. Мы с Юркой стояли с полными слез глазами и не знали что делать. Дядьки посмотрели сверху на нас, и не стали прогонять: "Копайте, копайте, мальцы".
Копошились мы на краю поля долго. Накопав совсем немного картошки, двинулись по домам. Дома мама, несколько раз промыв эту полугнилую картошку, разорвала кожицу и выпустила в тазик картофельную жижу, добавила отрубей и испекла что-то вроде лепёшек. Лепешки были черные и невкусные, и после них болел живот. Но кушать хотелось сильно.
Вечером я побежал к своему Юрке – жил он через несколько домов от нас. Дверь открыла его старшая сестра Валя и сказала, что Юра умер: организм не справился с гнилой картошкой…
Положение на фронтах ухудшалось. Немцы продвигались вглубь страны. В один летний день, как всегда находясь на улице, мы услышали страшный гул – немцы. Немецкий самолет летел так низко, что когда он приблизился к нам, мы увидели летчика. А он, увидев нас, пустил вдоль дороги пулеметную очередь. Мы, конечно, в страхе попрятались, но за самолетом продолжали наблюдать.
Самолет подлетел к железнодорожному мосту и сбросил бомбу. Не попал – бомба разорвалась в нескольких метрах от моста, и переправа не пострадала. Самолет развернулся и направился к мельзаводу. Раздался мощный взрыв, и завод загорелся. До поздней ночи было видно, как горел мельзавод.
Людей охватывала паника, враг приближался. Но это было не самое страшное. Самым страшным был голод.
...Мама несколько дней приходила домой голодная и уставшая, ничего не заработав, а мы уже просто лежали и не просили еды... И только слёзы сами по себе текли из глаз. Нам было жалко маму, в тридцать лет она из молодой красивой женщины на наших глазах превращалась в старуху. Только повзрослев, я понял, каково было матери смотреть на голодных умирающих детей.
Однажды ночью мама встала с постели и куда-то пошла. На улице было тихо и темно. Потом мама рассказывала нам: "Я сама не знала, куда иду и зачем иду. Подойдя к мосту через речку Сейму, увидела белый предмет, приближающийся к мосту. Спустившись к речке, увидела около воды мешок муки. Оторопела, не зная, что делать. Потом оттащила мешок в кусты и забросала травой". Прибежав домой, мама рассказала о находке и мы все вместе, набрав наволочек, перетаскали муку домой. Впервые за долгое время мы наелись чистых лепешек.
Шло время, в войне наступил переломный период: в сводках с фронтов стали появляться хорошие новости. Наши войска начали освобождать нашу страну от фашистов. Люди стали чаще улыбаться.
Приближался конец войны, к нам в посёлок Сейма стали пригонять военнопленных. Они ходили под конвоем на работы. Мы к пленным немцам относились с недоверием.
Шел 1944 год, пленные работали на стройках и в сельском хозяйстве. Многие из них были хорошими специалистами: механиками, строителями, электриками. Наблюдая за их работой, мы многому научились. К пленным у нас не было ни злобы, ни ненависти, местные начинали с ними потихоньку общаться. Учили немецкие слов, а их обучали русским.
Однажды я показал пленным, как развалилось крыльцо у нашего дома. Они всё поняли, нашли два бревнышка, обтесали с двух сторон и собрали новую лестницу из четырех ступенек. Лесенка получилась хорошая, но отблагодарить и заплатить им было нечем. Военнопленных кормили два раза в день, а вот курить им было нечего. Тогда мама натрясла из мешка две больших пригоршни табака и отдала им за новое крыльцо. Мужчины были очень довольны. Прошло много лет, а крылечко служило нам исправно.
Вскоре прогремели фанфары Победы, военнопленных начали отправлять назад в Германию.
Прошло 75 лет после окончания войны. Мне исполнилось 82 года, но я никогда не забуду того, что пришлось пережить. Мы не хотим, чтобы наши дети и внуки испытали то, что выпало на нашу долю...
Может тот мешок муки спас нас от голодной смерти? Кто знает, может быть. Лишь бы не повторилось.
Всех участников Великой Отечественной войны, всех работников тыла и детей войны я хочу поздравить с великой датой, которую мы отмечаем в этом году, – 75-летием Великой Победы.