И наша газета продолжает публиковать воспоминания детей военного времени и рассказывать читателям об участниках войны, проживающих в Володарском районе – тех, кто прошел фронтовыми дорогами десятки тысяч километров, кто ковал победу в тылу, кто выстоял и победил. Всем им – глубокий поклон за общую Победу!
Война в Решетиху ворвалась неожиданно со странным гулом самолетов. Как вспоминают жители нашего поселка, был летний солнечный воскресный день, люди шли семьями в красивую дубовую рощу, что за речкой Осовец. Там всегда по выходным отдыхали решетихинцы. Было весело, играли гармонисты. И вдруг кто-то прибежал и закричал это страшное слово: "Война"! Началась паника, все побежали домой.
С первых дней мужчинам начали приходить повестки в военкомат. Папа наш, Константин Александрович Лукин, работал мастером в сетевязальном цехе Решетихинской фабрики. Он как член партии ушел на фронт в конце июля в числе первых. Призван он был Дзержинским военкоматом, перед отправкой на фронт его отпустили с призывного пункта на денек домой.
Самому младшему ребёнку в нашей семье – Саше – было 10 месяцев.
Когда мама провожала папу, Аля, старшая наша сестра, закричала им в окно: "Мама, папа! Сашенька пошел!". Вот так сын сделал первые шаги, провожая отца навсегда… Хотя этого мы тогда еще не знали.
Родители радостное сообщение Али не услышали, были уже далеко от дома. Но брат, когда уже стал взрослым, всегда говорил: "Я помню папу".
Вот так началась наша жизнь в войну. Мама Надежда Петровна в свои 28 лет осталась одна с четырьмя малыми детьми. Старшей Але было 9 лет, мне – 4 года, Нине – 3 года и Сашеньке – 10 месяцев.
Наступили суровые безрадостные дни. Тревожные сводки по радио. Первые похоронки. Слезы. Мы, малые дети, еще не осознавали, что принесло нам это страшное слово "война". Никто не думал, что она будет длиться долгих четыре года. Война лишила нас отцов. Война лишила нас беспечного детства. Рано повзрослели дети той поры. Росли без родительского тепла: отцы были на фронте, а мамы наши помимо работы на фабрике должны были думать, чем нас накормить, во что одеть и обуть.
Но то еще было началом трудностей. Улица наша располагалась на краю поселка у железной дороги Москва – Горький. За линией в сосновом лесу находился санаторий, который в начале войны сразу был переоборудован в военный госпиталь. С первых же дней туда стали поступать раненые, много раненых. Мы бегали через линию к раненым, они нас угощали то сахаром, то хлебушком. Раненые бойцы просили нас спеть или сплясать, у них ведь дома остались такие же дети. И мы, как могли, веселили их.
В поселке от этого госпиталя осталось почитаемое место – "братское кладбище", где похоронены солдаты, умершие в нем от ран.
Фронт подбирался к Москве, оставляя за собой кровавый след. По всей стране были сожженные села и города, тысячи смертей. Всё больше мужчин уходили на фронт. Война уже чувствовалась и у нас в глубоком тылу. Стало не хватать продуктов, появились продовольственные карточки. За всем были очереди. Мама ушла с фабрики в детский сад ночной няней, чтобы побольше времени быть с нами.
Маленького Сашу тоже пристроила в садик. Ночью ей надо было начистить большой бачок картошки, везде вымыть пол. Старшая Аля часто ей помогала. Порой мама брала нас ночевать в садик. Ох, трудно ей тогда было!
Из Лукоянова, родины папы, приехала его сестра. Видя, как маме трудно, тётя попросила отдать им в Лукоянов нашу сестру Ниночку, она больше всех была похожа на папу. В Лукоянове жили бабушка и дедушка, и наша тётка Лиза. Они обе плакали, когда тетя Лиза уговаривала маму отдать Нину бабушке с дедушкой. Уговорила. Так сестру увезли в Лукоянов. И росла она там до окончания школы, приезжая
только на летние месяцы к нам. Став взрослой, Нина не обижалась на маму, понимая, какое тяжелое было время.
Жили мы в коммуналке без удобств. Зимой было холодно, мама старалась всеми силами достать дров. И хотя лес был рядом, рубить его строго запрещалось. Можно было собирать только сухие сучки.
Женщинам давали железные крюки, которые они закидывали на сосну, увидев сухой сучок. Такая добыча дров была очень опасной – крюки иногда срывались с веток.
По железной дороге всё шли поезда и составы с солдатами из Горького. Ребятня подбегала к дороге, провожая составы, а солдаты нам кричали из вагонов: "Вернемся с победой!". Это было днем. А ночью по дороге шли составы с техникой: на Горький – с искореженной, из Горького – с новыми танками.
Народ работал день и ночь, чтобы поддержать фронт. Мы стали собирать посылки на фронт, кто что мог. На соседней улице у нас жили бабушка Мария с дедушкой Петром Ивановичем. Так вот эта бабушка ловко вязала носки и шила большие варежки, кисеты под табак солдатам.
Мы, дети, почти все время проводили около железной дороги. Поезда ходили медленно, часто останавливались. В основном теперь шли составы с беженцами. Многие были плохо одеты, грязные, утомленные дорогой. Запомнила я одного парнишку: он нам кинул из вагона шапку, а из нее вылетел голубь… Беженцы просили хлеба, а где нам было взять… Ничего мы не могли им закинуть из еды в вагон. Только спрашивали их: вы откуда? А нам отвечали: из Таганрога, из Ростова, из Гомеля…
С продуктами стало совсем плохо. Прилавки магазинов опустели. Для маленьких и грудных детей организовали молочную кухню, где по талонам давали манную кашу, сваренную на воде и чуть забеленную молоком.
Однажды меня послали на кухню за кашей для братика. Всю дорогу я лизала эту кашу, в результате пришла домой с пустой миской. Мама посмотрела на меня и грустно сказала: а братишка-то без каши остался. Я заплакала.
В войну мы питались очень скромно. Помню, ели тюрю – вода, забеленная молоком и немного хлебца. Весной в лесу набирали побеги сосны. Летом в лугах ели всю зелень: щавель, дикий лук, хвощ, черемуху. Шиповник приносили домой и парили. Бегали везде, никто за нами не смотрел. Когда собирались на речку, бабушка Мария вслед кричала: "Утонете, домой не приходите!" С соседями жили дружно.
У бабушки Марии была коза и она нас иногда подкармливала молочком. Мама изо всех сил старалась нас прокормить, чтобы мы не голодали. Многие семьи жили хуже нас, жарили картофельные очистки и ели. Часто из гнилой картошки, собранной в полях, пекли лепешки – "подыханки". Я их пробовала, но есть не стала. А вот щи нам бабушка Мария варила из крапивы и из щавеля.
Когда на Сейме немцы разбомбили 5-ю мельницу, наши матери ездили туда собирать горелую пшеницу, чтобы печь черные лепешки.
Вскоре над нашим поселком, в основном по ночам, стали летать немецкие самолеты. Они летели
бомбить Горький. Как объясняла нам мама, немцам надо было разбомбить мост через Волгу и автозавод. Ночью категорически запрещалось зажигать свет в домах. У домов в качестве убежищ начали рыть траншеи, землянки.
Когда завывал сигнал тревоги, а это было чаще всего ночью, нас, детей, будили, сонных одевали или закутывали в одеяла, и мы все бежали в убежище. Мы все плакали. В убежище сидели со свечкой. Да и дома вечером зажигали только свечки. А как выли немецкие самолеты! Они летали низко, страшный гул их моторов помню до сих пор.
В годы войны мама подорвала свое здоровье. Работая в детском саду нянечкой, ей приходилось ездить за продуктами в Дзержинск или Горький. При детском садике транспорта не было. Сотрудники таскали продукты в мешках на себе, доставляя их в сад на поезде и пешком. Поезда в то время были переполнены, платформы низкие, а ступеньки находились высоко.
Однажды, рассказывала мама, поехали они вдвоем в Горький за флягой с топленым маслом. Выдали им флягу. Еле дотащили они ее до поезда. А залезть в поезд никак не могут, очень тяжелая фляга. Подбежал к ним мужчина и кричит: "Бабы, залазьте!". И флягу закинул. Поезд-то уже тронулся. Хорошо, что человек оказался честным, не утащил флягу. По тем строгим законам за потерю фляги с маслом им бы грозила тюрьма.
У Решетихинской фабрики в войну было подсобное хозяйство. Овощи выращивали у самой Оки, в пяти километрах от поселка. Работники детского сада ходили туда пешком за овощами, таская на себе тяжелые мешки. Дрова тоже заставляли заготавливать женщин. В общем, работали за себя и за мужчин, на износ.
По выходным зимой женщины ходили через Оку пешком на горы за картошкой. Надо было перейти по льду Оку, влезть на гору и там ходить по деревням. Слава Богу, кто-то давал полмешка картошки, а уж если мешок, так это была радость великая. Картошку не покупали на деньги, а меняли на что-то. В годы войны мама и бабушка все, что было в доме, выменяли на картошку.
Помню, была сильная метель. Старшая сестренка одела нас потеплее, и мы пошли встречать маму к мосту на речку. Женщины плетутся с саночками, измученные, уставшие, голодные. Горе сплачивало людей. Мы на нашем старом поселке жили всегда дружно.
Однажды соседский паренек влез в дом через форточку, украл все наши продуктовые карточки и выпил молоко. Так потом нас все соседи подкармливали, кто чем мог.
От папы с фронта приходили письма, ласковые и заботливые. В одном письме он написал маме: "Надюша, крепись, я знаю, как тебе трудно". Старшей Але наказывал хорошо учиться. А мы в ответные письма вкладывали рисунки, обведенные на бумаге ладошки, и писали, что очень его ждем.
Последнее письмо от папы получили перед новым 1943 годом. Он писал, что поздравляет нас с Новым годом и очень скучает. А мне прислал отдельно открытку с белой лебедушкой и, зная, что я часто болею, наказывал не хворать. Наказал хранить эту открытку до его возвращения. Папа не вернулся с войны, а открытку я храню всю жизнь.
В феврале 1943 года в нашу семью пришла страшная весть. Папа погиб 27 февраля. Друг папы писал, что они пошли в разведку, пуля попала папе в сердце. Получив похоронку, мама от горя рвала на себе волосы. Она не плакала, а билась в истерике. Мы ревели и жались к ней.
Сбежались соседи, все плакали. Папа погиб, как было написано в похоронке, у деревни Широковка Орловской области. А в 1957 году он и многие другие бойцы были перезахоронены на Братском кладбище в деревне Дуниги Смоленской области по Московско-Калужскому шоссе.
После похоронки мама часто плакала по ночам, у нее ослабли нервы, и она заболела. Врача-невропатолога, к которому попала на лечение, до последних дней вспоминала добрым словом.
Война шла. Мы росли. Хватили мы лиха в годы войны, хотя были в тылу. А какие жуткие факты помнят дети, находившиеся на захваченных немцами территориях… И разве можно забыть наше состояние, когда пришла Победа? По поселку бежала женщина и кричала: "Победа! Победа!" И плакала… А как не плакать, когда в семьи мало кто вернулся из отцов, братьев.
Помню я горечь тяжелой разлуки
В самом начале суровой войны.
Помню отцовские сильные руки,
Грозные годы, суровые дни.
Только при жизни мы виделись мало,
Поезд растаял в суровой дали.
Если б вы знали, как мне не хватало
Нежной и доброй отцовской любви!
Там, где Курская битва кипела,
Светится золотом черный гранит,
Долг перед родиной выполнив честно,
В братской могиле отец мой лежит.
Память героев священна повсюду,
Годы пройдут – не остынут сердца.
Я никогда, никогда не забуду
Крепкие, добрые руки отца!