Нет, они ни о чём не договаривались между собой, но пришли все, как будто это договорённость была. Они – это первый выпуск первой в районе средней школы, малопургинской, в которой учились парни и девчата со всего района. Шёл 1941 год, на календаре была дата 22 июня.
Военком района Муравьёв был в повседневной форме с тремя алыми кубиками в петлицах и с вышитой звездой ниже локтя на каждом из рукавов габардиновой гимнастёрки – знаки различия политрука. В ответ на требование парней – выпускников немедленно отправить их добровольцами в сражающуюся армию с солдатской прямотой рубанул:
- Вы не пушечное мясо для одного боя. Страна слишком много в вас вложила, чтобы вот так без подготовки бросать под пули. В армию вы попадёте все, но через военные училища. Каждого вызовут персонально. А сейчас…Кругом! Домой шагом… марш!
Замечу, добровольцев было много. Об этом свидетельствовало большинство собравшихся в этот день у военкоматов и на митингах. И не только в Малопургинском районе. Это потом начали утверждать, что в армию едва ли не отлавливали, а в бой наших солдат гнали пулемётными очередями. Авторы бреда о "Штрафбате" и прочей интеллигентской слизи вроде "Московской саги", "Сволочей" и прочего высера – пишущие, говорящие, снимающие – не могут себе представить, что 150-миллионный Советский Союз победил 500-миллионную Объединённую Европу.
Победил, опираясь на патриотизм, храбрость, любовь к Родине, cамопожертвование и героизм, стремление к свободе. "Мы - не рабы! Рабы - не мы!" Эти два предложения наши бабушки и дедушки, а для большинства прабабушки и прадедушки, читали в букваре, едва научившись это делать, после предложений "Мама мыла раму. Раму мыла мама" Победили вопреки всему, когда на победу казалось, нет ни одного шанса. Но понятия, составляющие фундамент нашей Победы (героизм, самопожертвование, патриотизм) этим авторам недоступны. И они, ставя себя на место наших отцов и дедов, задают себе вопрос: а сто могло заставить воевать? Ответ для них очевиден – воевали только тогда, когда в спину упирались штыки заградотряда. Отсюда и весь этот бред.
Цветочки учёбы и ягодки боёв
В училище Николай Корюков попал лишь в конце сентября 1941 года. По-видимому, он хотел стать лётчиком. Но что-то его подвело. То ли здоровье, то ли вестибулярный аппарат (на эту тему Николай Иванович говорить не любил), но кончил он Лучинскую школу авиамехаников в Кургане.
Обучение было ускоренным. Курс, на освоение которого до войны отводилось два с половиной года, парни, ставшие курсантами в первые месяцы войны, одолели за десять месяцев. Правда, и занимались по 15 часов в день. Теория (механика и пневматика, аэродинамика и химия, гидродинамика и баллистика), от которой пухла голова, сочеталось с практикой – зазоры и допуски, установка подшипников, регулировка зажигания двигателей типа "звезда", двухрядная звезда, v-образного вместо сердца пламенного мотора, если использовать слова "Авиамарша", сбитые в кровь пальцы и ноющие от тяжких усилий мускулы. Один двигатель снять и на место поставить – пупок развяжется. Но всё это были цветочки по сравнению с тем, что им пришлось испытать на фронте.
Правда, герой моего рассказа, да и многие другие выпускники училища попали на него не сразу, хотя и рвались. Николай Корюков был определён в полк штурмовой авиации Приволжского военного округа, на вооружении которого стоял самый массовый советский самолёт "ИЛ-2", выпущенный в количестве большем, чем все истребители и бомбардировщики вместе взятые. Это было лето 1942, когда враг рвался к Сталинграду. Усиление группировки наших сил потому было закономерным. Впрочем, такие высокие материи вряд ли доводились даже до командира полка, а тем более до лётчиков и механиков.
Потом была учебно-тренировочная эскадрилья московского военного округа, готовившая пилотов и механиков для перегона самолётов из США в нашу страну, по так называемому ленд-лизу (система передачи Соединёнными Штатами взаймы или в аренду вооружений боеприпасов, сырья, продуктов союзникам). Этим и занялись обученные пилоты механики. А прикреплены они были к 301 Московскому авиазаводу.
Летали механики вместе с пилотами, чтобы в случае вынужденной посадки отремонтировать самолёт. А при невозможности сделать это, помогать друг другу выбираться. Места под трассой перегона зачастую были глухими, малообжитыми. Промежуточные аэродромы, конечно, были близ населённых пунктов, а между ними нередко дремучие леса. Протяжённость их маршрута: Зауралье – Москва.
Сбросить их с неба
На фронт в составе 65 гвардейского истребительного авиационного полка механик Н. Корюков попал в разгар битвы за Днепр, когда велось расширение плацдармов захваченных нашими войсками на Правобережной Украине. Успех каждой из противодействующих сторон зависел от того, кто захватит господство в воздухе. Бои шли ожесточённые и на земле и в воздухе.
- Сбросить их с неба! – так сформулировал задачу генерал-лейтенант Е.М. Белецкий, командующий первым истребительным авиакорпусом, в состав которого входил и 65 авиаполк, в своём приказе.
Задачи перед полком были двух видов: сопровождение и охрана наших самолётов-штурмовиков или бомбардировщиков и защита наших войск и объектов от вражеской авиации, пилоты которой всячески препятствовали их выполнению. И главное здесь было не в том, чтобы сбить нападавшего, не сбросить на землю истребитель фашистов, который атакует наши ударные самолёты, а не дать ему их свалить.
- Если наш лётчик допустил, чтобы сбили сопровождаемых, ему, даже сбившему вражеский истребитель, не поздоровилось бы. Вполне могли под трибунал отдать, - рассказывал Николай Иванович.
Узнав от него, что полк был вооружён ленд-лизовскими самолётами "Р-39", известный более как аэрокобра, я спросил, ссылаясь на только что появившуюся книгу М. Спика, очень авторитетного западного авиационного историка, утверждавшего что "кобра" была самолётом, "годным для больших низких и медленных кругов". А вы называете её хорошим самолётом?
- Ну, если летать по их инструкции, то "Р-39" был, действительно, никчемным самолётом. Достоинство – мощная 37-миллиметровая пушка. Одного снаряда хватало, чтобы после попадания самолёт в воздухе разваливался.
Недостатки: самолёт был претяжелён. Четыре пулемёта Браунинга ещё к пушке. Мы их все снимали и ставили два "УБ" (12,7 мм пулемёт универсальный Березина), которые были легче американских. А ещё "Р-39" был "туповат" на разгоне – медленно скорость набирал. Слабая динамика разгона, а отсюда и низковатая боевая скорость, а она для истребителя главное. Потому наши лётчики стали держать обороты двигателя повыше. Вкупе с облегчением и работой двигателя газу до отказу получился хороший самолёт.
Наконец, сразу же дверцу кабины меняли, точнее петли на ней. Кобра была с дверцей, как у автомобиля, а на наших самолётах были сдвижные фонари, через которые сверху в кабину самолёта попадали пилоты. Дверца открывалась от себя – навстречу потоку воздуха. И если поврежденный самолёт входил в пике, дверь физически было не открыть. Так вот петли мы сразу переставляли и ставили обыкновенную защёлку-вертушку. Откроешь её и дверь просто срывало потоком воздуха.
Для нас механиков самолёт этот был морокой. От наших непредусмотренных инструкцией режимов эксплуатации двигатель быстро выходил из строя. 50 часов это предел, а реально и меньше, что для двигателя "Алисон", что для "Мерлина". А если по их инструкции, он должен был работать 120 часов, а второй даже 150.
А что такое 50 часов – пятнадцать-двадцать боевых вылетов. Рубка же в воздухе над Днепром была такая, что наши пилоты делали за день 3-4 боевых вылета. Вот и считай: неделя прошла – меняй двигатель.
Намерено привожу такую обширную цитату, как очень ярко характеризующую его. О технике, о других Николай Иванович рассказывал охотно. О себе – информацию клещами не вытащишь. Её я получал, спровоцировав его на подобный этому рассказ.
"Железные ангелы"
Мало кто знает, что лётчики в авиационном полку – меньшая часть его личного состава. Чтобы самолёт мог действовать в небе, совершенно недостаточно лётчика и трёх механиков. Кроме них требуется слаженная работа ещё 30 специалистов. И не всего, а на каждый самолёт. У бомбардировщиков или штурмовиков таких слаженно работающих даже больше. Это водители, потому что самолёт по сути большая летающая бочка с бензином, требующая сотен литров горючего, десятков литров масел, спирта, глицерина, других технических жидкостей, а ещё к каждому самолёту надобно доставлять сотни килограммов снарядов и патронов. Требуются они и для зенитных установок, прикрывающих аэродром. А ещё нужны оружейщики, связисты, электрики, инженеры, компрессорщики ( на самолёте широко используются сжатый воздух), медики и повара, зенитчики, бойцы охраны (аэродром – лакомый кусок для диверсантов).
Но и за пределами полка были люди на него работающие. Скажем, метеорологи и разведчики, забрасываемые в тыл врага, чтобы сообщать, какая там погода, от которой авиация здорово зависит, и даже агроном и сеяльщики, обеспечивающие подготовку полевых аэродромов. Они засевали поля смесями трав с такой мощной корневой системой, что на эту дернину самолёты могли приземляться и после дождя, без риска увязнуть.
Большая часть людей, обслуживающих самолёты, была одета в комбинезоны – чёрные или серые. Однажды командир корпуса назвал их тёмной силой. Название это было остроумным, быстро прижилось и применялось почти официально.
Оно относилось и к механикам, но их один из самых уважаемых и заслуженных лётчиков полка назвал "железные ангелы". И он был прав. Для пилота механики действительно были ангелами - хранителями. От состояния самолёта, от того, как механики поработают, во многом зависела жизнь лётчика в бою.
Но и аэродром отнюдь тылом не был. И на нём гибли в том числе и "железные ангелы". Нередко прорывались к аэродрому вражеские самолёты. Бомбардировщики – редко, а вот истребители, и штурмовики чаще. Так что и под бомбёжками Николай Корюков побывал и под обстрелами. А однажды только чудом уцелел.
Как обычно механики встречали своего лётчика в обычном строю: старший механик Н. Корюков - посредине, механики - справа и слева от него. Знали, лётчик ранен, потому бежали быстрее обычного. Шла машина в воздухе, мотаясь из стороны в сторону. Но остальное было в штатном режиме: вышла стойка носового колеса, стойки колёс на крыльях. Колёса коснулись земли, потом оторвались (лётчики о такой посадке говорят "дал козла"), снова коснулись земли и побежали по траве. До машины оставалось метров 70. И вдруг ожили крыльевые пулемёты, порвав в клочья двух встречающих. Пуля 12,7 миллиметра и одна руку отрывала. А тут – очередь, при которой из ствола за секунду больше 15 пуль вылетает…
Когда распахнули дверцу кабины, увидели, лётчик мёртв. Поразило всех, что на лице его была счастливая улыбка: он долетел, он приземлился, он от конца до конца, сжигая себя, сделал этот полёт. А в смерти механиков его вины не было. В действие пулемёты привёл разрушающийся планер самолёта, который и натянул спусковые тросы крыльевых пулемётов.
Их принимали за смертников
Узнав, что он и механиком штурмовика "ИЛ-2" был, я спросил:
- Николай Иванович, а что, немцы и вправду называли "ИЛ-2" "чёрной смертью" или это просто агитка?
- Читать я об этом читал, но на фронте слышать не доводилось. Но я, учти, все же истребители обслуживал. Впрочем, одну историю расскажу, сам рассудишь.
Было это поздней осенью 1944. Мы уже в Польше были. А работали наши с 828 ГШАП (гвардейский штурмовой авиационный полк ред.). И стояли мы рядом, и взлетали самолёты с одного шоссе. Наши лётчики в одну сторону бетонки, они – в другую. Самолёты стояли, замаскированные, конечно, мы- слева, они – справа от дороги. По ленд-лизу поставили нам специальную сетку. Такую разложишь и даже с пашни самолёт способен вырулить на бетонку – взлётную полосу.
В этот день наши не летали. И соседи тоже, хотя "ИЛ-2" мог и в 50 метрах от земли воевать. Но не в этот день, когда тучи едва ли не за верхушки берёз цеплялись. Ну у нас, тёмной силы, дел было выше головы. А лётчики отдыхали. И вдруг прибегает дневальный от соседей:
- Вашего немца офицеры к себе требуют.
Немцев у нас не было, а был Витя Иванов. Но жил он до войны в немецкой республике немцев Поволжья и по ихнему весьма прилично шпрехал. Пошли с ним и мы - любопытно же, для чего им переводчик понадобился. Выяснилось, скучающие офицеры, увидели пленных, которые в наш тыл шагали. И решили они выяснить, как противник их работу оценивает. Быстренько с конвоем столковались и "одолжили" у него десяток пленных солдат и унтеров.
Шли они, переговариваясь и даже посмеиваясь (война для них кончилась) пока штурмовики не увидели (это я рассказ коллег-соседей привожу). Так вот, как только их за маскировкой разглядели "одолженные", так сразу и встали. Не идут дальше, хотя охрана их штыками уже подталкивает. А один и вовсе, на бетонку упавши, орать начал, что говорится благим матом – форменная истерика. Нашего "немца" пригласили, чтоб их ответы перевести, а пришлось ему выяснять, о чём крик.
- Он просит не пытать его, а сразу расстрелять.
У наших пилотов естественно челюсти до земли отвисли, что их за каких-то палачей принимают. И что выяснилось?
Боевая пропаганда у них здорово работала и ихние "политруки" постоянно внушали солдатам: один немецкий солдат не справится с десятью русскими, но десять немецких побьют сто русских солдат. Потому что русские слабаки, трусы и вообще недочеловеки. У немецких солдат же вопрос: а пилоты штурмовиков? Из всех стволов по ним лупят, крылья уже в дырах, но они на четвёртую атаку заходят? Спасения от них нет? По каскам колёсами самолётов почти стучат! Звери!
- Звери и есть – такую байку немецкие политработники для немецких солдат сочинили. Мол, русские лётчики на штурмовиках-смертниках это. Их на штурмовиках летать приговорили. И вообще летает на "ИЛах" такой сброд, такая отъявленная сволочь, что в любой другой армии, вроде немецкой, так бы перестреляли, как бешеных. Им и в своей жизни не жаль лишь бы убить кого-нибудь. А чтобы они на своих не бросались, им каждый день пленных пригоняют попытать-помучить.
Наших, конечно, более всего заинтересовало, почему немцы их за смертников принимают. Витя и перевёл: что нормальный человек, который хоть немного бережёт свою жизнь, летать так, как это делают лётчики-штурмовики, не будет. Атаковать со сверхмалой высоты раз за разом, наплевав на лавину огня с земли, могут только смертники, который в этой жизни и терять уже нечего. Самый опасный самолёт для них "ИЛ-2" был, немцы утверждали. Обманывать нас у них резону не было.
Какое из дел главное?
Войну Николай Иванович закончил в Германии. Даже на рейхстаге имел счастье расписаться. Сегодня эти надписи можно увидеть только на фотографиях. Просвещённая Европа закрасила, заштукатурила автографы победителей. Наверняка тогда он, как и многие другие фронтовики, подумал: "Всё, конец войне! Победа! Домой!"
Но армейская служба затянулась. В сентябре 1941 он надел форму, а снять потом (форму-то он ещё долго носил, пока штатскую одежду не приобрёл) довелось лишь в сентябре 1948. Уезжал он из Германии старшина Н. Корюков, и на груди его сверкали медали "За боевые заслуги", "За взятие Берлина" и "За победу над фашистской Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г."
Как и многие фронтовики в тот день у рейхстага он считал, что главное дело в жизни он уже сделал. И это тоже было не так. Во-первых, надо было учиться. Поступил на заочное отделение исторического факультета Ижевского пединститута, закончив его в 1954 году. Причём, одновременно в этом же году завершил обучение в двухгодичной республиканской партийной школе. Человеку, которому за тридцать, семейному, отцу двух сыновей (на тот момент, а всего у четы Корюковых три сына) это было непросто.
Работал в райкоме партии, причём рос по служебной лестнице, но попросился в школу в 1959 – учителем истории. А с 1962 года до выхода на пенсию по состоянию здоровья возглавлял педагогический коллектив.
Благодаря его, как директора школы, усилиям в Малой Пурге построено здание школы №1. Это уже по его следам шли другие. А в итоге построено ещё 13 учебных корпусов в районе. По одному зданию школы каждые три с половиной года.
Последователям, замечу, во многом было легче. А ещё, отмечу, сделано Николаем Ивановичем много главных дел. В их числе и сотни выпускников, ушедших из школы в большую жизнь. Это сегодня в школе №1 чуть более полутора десятков выпускников. А тогда их было от 60 до 100 в год. Это данные 1967, когда сам выпускался, и 1968 годов.
О "мы" и "я"
Возвращая добытую мною в Казани раритетную книгу воспоминаний "Крушение империи" М.В. Родзянко – того самого, что в феврале 1917 года возглавил Временный Комитет Государственной думы, которая была одним из учредителей Временного правительства, Николай Иванович заметил:
- Очень полезно взглянуть на проблему глазами противоположной стороны, глазами противника.
И потом совершенно не в тему (а может мои постоянные вопросы о военном времени подтолкнули) сказал:
- Знаешь, наконец, у меня сейчас есть время подумать над вопросами, о которых в обыденной жизни и не задумываешься. Вот и этот – почему мы победили? Ведь жили мы плохо и, что скрывать, хуже, чем немцы. Не спорь! У меня то была возможность сравнить. Хуже жили. Тогда вопрос: зачем же нужно было защищать такую страну, такой строй, бросаясь с гранатами под танки, закрывая собой амбразуры, идя на таран – самолётный и танковый, идти в безнадёжные атаки?
Мы защищаем Русь! А то, что происходило и происходит в нашей стране, это наше внутреннее дело. Плох тот хозяин, который ждёт чужого дядю – соседа, чтобы тот пришёл к нему в дом, починил крышу, поправил забор, вывел клопов и тараканов, приструнил строптивую жену и озорных детей, навёл бы в доме хозяина неумехи полный порядок.
Как историк, могу сказать, не было за годы существования человечества такого, чтобы пришельцы просто так, из любви к ближнему, благоустроили чужую страну и ушли, предоставив местным жителям жить да радоваться. Нет, чужой дядя не уйдёт – он будет спать с твоей женой, а твои дети будут звать его "папой". А сам ты станешь его слугой, и будешь подметать двор у нового хозяина твоего бывшего дома, если тебя вообще не погонят со двора, и ты превратишься в бездомного бродягу.
Мы это понимали, потому и дрались и победили. Немецкие солдаты тоже дрались отчаянно, храбро, умело, а всё-таки победили мы, а не они. Победили потому, что есть у русской души одна странная и непонятная иноземцам особенность: в годину страшных испытаний "я", бесценное "я" отходит и прячется, уступая место общему "мы". И пока живо это "мы" будут жить и множественные "я". Но если "я" презрительно отвергнет "мы" и будет думать только о себе…
Он замолчал, впрочем, и без слов всё было ясно.