- А мой папа на "катюше" воевал, - как мог, выставлялся я перед мальчишками. Больше хвалиться, оказалось, нечем, мы были компанией голодной мелюзги, промышлявшей, чем только могли. Иногда удавалось пробраться в госпиталь. В детской памяти отложилось, что самые добрые люди - раненые. Уж они-то всегда угостят - кто сахарком, кто кусочком хлеба. Обнимут нас, наверное, о своих детях вспоминают.
А вот санитарки с ними не церемонились, мигом выгоняли из палат. Тогда уж один путь - на свалку. В те времена, понятное дело, они были не столь обильны, как в наше время, и если удавалось найти что-то съедобное, то - скорей в рот. Потому что за нами охотились мальчишки постарше.
Нам, пацанятам, на которых одежонка висела, как на вешалке, так хотелось быть вместе с этими сильными парнями, какими нам казались тогда 12-13-летние. Мечтали им пригодиться, но, как правило, они на нас обращали внимании только тогда, когда им хотелось дать кому-то из нас затрещину.
Однажды я заметил: стоят трое таких мальчишек и внимательно разглядывают отверстие в крышке подвала. Спросить не спросишь, сразу шуганут. Но один вдруг сделал мне знак рукой:
- Эй, ты, как тебя там, подойди…
Я с опаской подошёл. И тут они посвятили меня в свой план. Там, в подвале, лежит то, чего вкуснее нет на свете - колба, так у нас называли подсолнечный жмых. Осталась щель, в которую пролезет разве только котёнок. Да еще я, заморыш, потому-то они меня и высмотрели.
- Полезай туда, - объяснили мне мои новые "приятели". - Во-он там дверь, ее открыть надо…
Пролезть-то я пролез, и даже, хоть и с трудом, открутил толстую проволоку, которой была замотана дверь. Но открыть её - никак, силёнок не хватает.
- Лом возьми, лом, - горячились сверху. - Да скорее, а то увидят!
Закусив губу, я всё же отодвинул дверь тяжёлым ломом. Передал наверх шапку, доверху наполненную жмыхом.
- Ладно, - скомандовали мне. - Давай, вылезай.
Когда я предстал перед ними, взмокший и перемазанный, один из мальчишек скользнул по мне презрительным взглядом:
- А чего ж ты себе-то не взял? Насовал бы в карманы. Эх, ты… Ну ладно уж, бери.
Мне сунули кусочек колбы. Я грыз и облизывал потихоньку твердую, как камень, плитку - вкуснотища, подсолнечным маслом пахнет. Это была моя жгучая тайна от строгой бабушки. Если бы она узнала, что её внук украл… Об этом лучше и не думать. Ведь, по её мнению, эти мальчишки - настоящая шпана, и их всех пересажают. Но самое главное - переполняла гордость, что на меня обратили внимание большие и сильные, и я смог быть им полезным! Но только этим случаем наша "дружба" и ограничилась.
Уже взрослым я прочитал воспоминания Людмилы Гурченко - в военном, голодном Харькове она была в стайке ребят, которые подворовывали на базаре съестное у чуть зазевавшихся торговок. И каково было ей, известной актрисе, когда к ней подошёл взрослый мужчина, который, смущаясь, произнёс:
- Как бы это сказать… Мы с вами вместе воровали…
Это был бывший предводитель "гоп-компании", а теперь геолог с высшим образованием. И я подумал: вдруг встретился бы мне, скажем, солидный профессор, и я услышал бы от него напоминание о той ворованной колбе! Но вряд ли: бабушка-то оказалась права. Мальчишки из тогдашней дворовой компании действительно угодили за решётку.