И даже сейчас, спустя семьдесят с лишним лет, Нина Петровна Дёмина, жительница села Молоканщина, не может сдержать слёз, рассказывая о своём детстве, и голос её предательски дрожит…

Место рождения — Ленинград

В её свидетельстве о рождении значится: 1934 год, город Ленинград. Родители были родом из разных мест: отец — из Рамзы Кирсановского района, мать — из Новоузенска Саратовской области, а познакомились они в Саратове, где в то время работал отец. В Ленинград молодая семья попала по вербовке, уехали работать на завод.

— И ведь жили мы тогда хорошо, — вспоминает Нина Петровна. — Навсегда в памяти осталось, как отец водил нас с сестрой на ёлку, в цирк, как ели пирожные, которые он нам всегда приносил после работы. А потом началась война.

Помню, лежим мы все трое в комнате на кровати в нашей коммунальной квартире, а мама на кухне кушать готовит. Радио висело прямо над нашей кроватью. Слышу: передают, что началась война. Сразу все забегали, засуетились, все кричат, женщины плачут. Потом отец с работы пришёл, стал сумки собирать, узлы вязать. Больше мы его и не видели. Он погиб на фронте где-то в лесах возле Ладожского озера.

Мать с тремя маленькими детьми осталась в Ленинграде, она так и продолжала работать на заводе, только изготавливала теперь снаряды для фронта. Нина была самой старшей, сестре Гале было пять лет, брату Вове — около года. Целыми днями дети оставались одни, и только соседка иногда приходила их навещать.

Чёрные страницы жизни

А вскоре начался самый чёрный период в истории Ленинграда — блокада. На долю Нины Петровны и её родных достались самые тяжёлые дни — осень и зима 1941 года.

— Недавно прочитала в газете, что первое время блокады город продолжал жить своей обычной жизнью, — говорит Нина Петровна. — Что за ерунда? Голод, холод, ни света, ни воды — ничего не было. Ночью на улицах непроглядный мрак. Бомбили постоянно, и земля, и небо — всё было в огне. Мама на работу уходит, запрёт нас на ключ и наказывает никуда не выходить. Придёт с работы, а мы есть просим, она растопырит руки, сама плачет и кричит: "Меня ешьте!". Мы же маленькие, не понимаем, что еды взять неоткуда.

Везде пишут, что хлеба давали 125 граммов, а рабочим 250 граммов. Было бы хорошо, если б так! Давали 70 граммов, а то иногда и совсем не было хлеба. Да и хлеб был угольно чёрный, вязкий, как глина, хрустел на зубах. Воды не было, натаем снега, а он был копчёный, весь в осколках, подождём, пока всё осядет, вот это и пили. Нам ещё повезло, что отец, до того как его забрали на фронт, принёс откуда-то мешок отрубей и соль-лизунец, какую скотине дают. Может, через это и живы остались. Мама растопит снег, заварит крупы щепотку, посолит немного, хлеба накрошит — вот это ели. Но всё равно опухали от голода, дошли до такого состояния, что и двигаться не могли. Как живы остались, ума не приложу.

А бомбили как! Снаряды, осколки так и сновали. Мама на работу утром из дома выходит и бежит до соседнего дома, потом к стене прижмётся, переждёт и дальше бежит, до другого угла. Мы жили возле морской казармы. И однажды во время бомбёжки соседний дом целиком рухнул, а жители, спрятавшиеся в подвале, так и остались под ним. Там стон такой был ужасный, а потом тише-тише, и затихло всё. Сколько народу враз погибло! Я это никогда не забуду…

Как раз в это время пришло известие о гибели отца. Мама Нины Петровны, оставив детей на попечение соседки, уехала его хоронить. Думала, обернётся за два-три дня, а пришлось добираться до дома больше месяца.

— Мама уехала, мы остались одни. Соседка приходит нас проведать — а у нас все окна взрывом повыбивало, ветер по дому гуляет, снега нанесло полкомнаты, а мы лежим втроём на кровати под одеялом. Хорошо ещё, на своей кровати спали, если б на маминой легли, нас бы всех троих осколками убило. Соседка нас тогда к себе взяла.

Помню, плачет брат Вовка, есть хочет, да и озяб. А он маленький, ему же не объяснишь, что война. Мы-то побольше, бумагу жевали, клей столярный варили и ели. А маленькому клея не дашь, если только хлеба крошечку. Как его успокоить? Но вот как-то, слава Богу, все живы остались. Мама потом до 86 лет дожила. И брата тоже я допокоила.

Из огня да в полымя

22 января 1942 года Государственный комитет обороны принял решение об эвакуации из Ленинграда 500 тысяч человек, преимущественно семей с детьми до 11 лет. Как раз в эту первую волну эвакуации попала семья Н. П. Дёминой. Ленинград они покидали "в чём были", взяли с собой только одну сумочку, в которой были документы, чашка и три ложки. На дорогу им дали "усиленный" паёк: полбуханки хлеба и 200 граммов сахара. Добирались долго: где на поезде, где пешком, а через Ладожское озеро — на автомобиле.

— Видели, может, кино, как машины переезжают через Ладожское озеро? — спрашивает Нина Петровна. — Первая машина проскочила, выехала на берег, а остальные немцы стали бомбить, и они ушли под лёд. Вот мы были в этой первой машине. Остальные из нашей колонны погибли. Вот так нас Бог уберёг.

Из дальнейшего рассказа Нины Петровны становится понятно, это был не последний раз, когда судьба хранила их семью. Ведь после блокады они попали на Кубань, прямиком в оккупацию к немцам, занявшим в то время юг России.

— После эвакуации мы два месяца жили на пункте приёма эвакуированных в городе Гаврилов-Ям в Ярославской области. Спали в подвале на голых партах, даже постелить было нечего, — вспоминает Н. П. Дёмина. — Потом нас повезли куда-то в закрытых товарных вагонах, в каких телят возят. Как оказалось потом, останавливались в Кирсанове. Если б мы тогда знали, то пошли бы к бабушке жить, но нас даже из вагонов не выпустили. А потом привезли на Кубань, куда вскоре пришли немцы.

Шесть месяцев семья Дёминых находилась на оккупированной территории. Жили в землянках, немцы заставляли детей искать и убирать с поля боя убитых бойцов, всячески издевались над ними.

Неугодных расстреливали без суда и следствия. Не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. И вот однажды матери Н. П. Дёминой сообщили, что настал черёд и их семьи.

— Мама пришла к нам, плачет, — рассказывает с дрожью в голосе Нина Петровна. — Накупала нас, одела в чистенькое, а у самой слёзы так и льются — завтра нас вести на казнь. Утро подходит — тишина. Никто не идёт. Днём — тоже. Вечером — что такое? — немцы засуетились, забегали, в бинокль на горы смотрят. А в полночь, смотрим — наши в станицу заходят. Вот мы живы и остались. А так бы нас тоже расстреляли.

А я потом из-за немецкого языка школу бросила: стану его учить — у меня слёзы наворачиваются, не могу и всё тут. Как вспомню, как они нас, детей, пинали, как пистолет наставляли, как в Ленинграде бомбили — плачу. Так и закончила только пять классов.

Мирная жизнь

Освободившись из оккупации, мать с тремя детьми уехала на родину мужа, к его матери, потому что у неё не осталось других родных. Конечно, в кирсановской деревне военная жизнь была ненамного слаще, но всё-таки не так голодно, как в городе.

Потихоньку жизнь налаживалась. Мама работала в колхозе дояркой, Нина, когда подросла, тоже пошла работать в колхоз — поначалу на тракторе, потом, уже после замужества и рождения детей, — свекловичницей. Муж, Владимир Дмитриевич, тоже работал в колхозе на разных должностях. У супругов Дёминых родились один за другим пятеро детей: трое дочерей и два сына. Сейчас у Нины Петровны 11 внуков и 11 правнуков.

И несмотря на то, что воспоминания детства до сих пор приносят ей боль, Нина Петровна Дёмина считает себя счастливым человеком, ведь её близкие живут рядом с ней, постоянно навещают её и трогательно о ней заботятся. И, на мой взгляд, она заслужила это счастье — больше, чем кто-либо ещё.

Фото автора.