Я помню себя с 5 лет. Жили мы на хуторе Александровском. Это была деревенька необыкновенной красоты. Мама и сёстры с утра до вечера были на работе, а я гуляла на пасеке. Раньше отец там держал ульи, были грядки и росли яблони, малина, черника. В голодные годы собирала на пасеке ягоды, щавель, цветки красного клевера, пестушки на поле.
До сих пор помню хлеб, который пекла мама, его запах. Только жаль, что зерна, выданного на трудодни, не хватало до нового урожая. Зерно шло не только на питание в семье, но и на продажу. Нужны были деньги, чтобы купить одежду, соль, сахар, мыло…
Я никогда не спрашивала маму про отца. В доме на стене висела большая фотография. Мужчина с густой шевелюрой, красивой бородкой. Одет по-деревенски: чёрный пиджак, белая рубашка, то ли галстук, то ли бабочка. Я однажды спросила маму, кто на фотографии? Мама обняла меня и сказала: "Это твой отец". Отец? Ничто во мне не дрогнуло, я не знала, что такое ОТЕЦ.
1946 год был очень голодный. Неурожай зерновых, а картофель сгнил прямо в земле, дожди не позволили его убрать. Добрым словом вспоминаю свою первую учительницу Елену Дмитриевну, эвакуированную в войну из Москвы. "Седушка" - так мы её прозвали за белоснежную седую голову. На переменках она уводила меня к себе и угощала белым хлебом.
1948 год. В семье пошли разговоры о том, что скоро возвращается отец (он был репрессирован по ст. 58-10 в ноябре 1937 года и 10 лет провёл на Колыме). Мне было любопытно, какой он, мой отец. Он вернулся в июне, они обнялись с мамой и долго так стояли. Потом мама подвела меня к нему. Папа обнял меня, я видела его заплаканные глаза, но не испытывала никаких эмоций. Было темно, когда мы возвращались домой, я дрожала от холода. Отец достал "колымский" бушлат и накинул на меня. И только тут я испытала чувство защищённости - когда у тебя есть папа.
После возвращения отца началась новая жизнь для нашего бабьего царства. Однажды с девчонками я ушла в деревню Заречье, вернулись поздно. Дома были встревожены, отец решил провести со мной воспитательную беседу, со мной так никто не разговаривал. И я просто сказала: "Приехал командовать, мама никогда меня не ругала". Отец застыл на мгновение, мама чуть не в обмороке. Я сама испугалась, чувствую - что-то не так. Отец подошел ко мне, рассмеялся, обнял меня, погладил на голове. А мама рассказала историю из моего детства.
В колхозе было 10 лошадей, и все были закреплены за конкретными семьями, которые отводили лошадей в ночное, а утром забирали их назад. Конюх Иван Платонович отдал мне Победу, внучку Ириски, лошади отца. Назвали её так потому, что она родилась 9 мая 1945 года. Это была белоснежная красавица, которую никто не рисковал объездить. Как я смогла усидеть верхом, как удалось доехать до места, а утром поймать её в лесу, надеть узду, забраться на неё и благополучно завести в стойло, до сих пор не знаю. От мамы попало и мне, и конюху.
После возвращения отца жизнь налаживалась, казалось, что нашей семье ничто не угрожает. Но тучи уже сгущались. В Кремле приняли решение всех, кто был осуждён в 30-е годы по политическим мотивам и, отсидев полностью, вернулся живым – выслать в отдалённые области пожизненно. Таких людей, кто отсидел 10 лет в Колымских лагерях и вернулся живым, были единицы. Видимо, советская власть так сильно боялась этих физически замученных, но сильных духом людей, что решила добить их.
Отец об этом узнал от сына Ивана, который служил во внутренних войсках НКВД. Эта новость сразила отца. В 1937 году сажали на 10 лет, была надежда вернуться, сейчас ссылка бессрочная. Поняв, что не переживёт, принял решение уйти из дома на нелегальное положение. Он ушёл в Ивановскую область, ходил по деревням, плотничал. Вскоре появились военные НКВД, спрашивали об отце, потом приходили с обыском.
Однажды с обыском они явились, когда я была дома одна. Зашли двое военных, спросили, где папа. Я не знала, где он, родные меня не посвящали в эту проблему. Они обыскали дом, чулан, двор, чердак, заглянули в подпол, спустились туда. И когда вылезли, на их фуражках, как вуаль, висела паутина. Я не удержалась и рассмеялась. Потом военные пошли в сарай, где хранилось сено. Я за ними. Они взяли длинные вилы и стали тыкать в сено. Никого не обнаружив, уехали злые.
Было понятно, что НКВД не оставит семью в покое. Сын Иван написал отцу письмо, в котором просил его сдаться. Получив письмо, тот написал ответ, что он всё понимает и, чтобы не страдала семья, возвращается домой, чтобы опять повторить тот страшный путь.
16 октября 1950 года отец добровольно явился в Ковернинский РО УНКВД по Горьковской области, оттуда его переправили в Горький. Никаких допросов, осуждён по Постановлению Особого совещания при Министерстве Государственной безопасности СССР от 16.12.1950 г. по статье 58 "10" ч. 1, 58-11 УК РСФСР к ссылке на поселение в Акмолинскую область Казахской ССР. Осуждённый дважды по одной и тоже статье: связь с немецкой разведкой – нонсенс. Без суда и следствия!
Отца этапировали в Казахскую ССР, Акмолинскую область, село Вознесенка. Это большое село, на берегу широкой реки. По прибытии отцу предоставили жильё, небольшой домик, который назывался мазанкой, т.к. сделан из кирпичей самана (смеси из глины и соломы). В нём были две комнаты и кухня. Предоставили работу – столяром в отделе коммунального хозяйства. Раз в месяц отец должен был отмечаться в милиции. Стали думать, как восстановить семью. Это право было предусмотрено. Старшие дети не поехали, на родине у них была своя жизнь.
В августе 1951 года к папе на жительство поехали мы с мамой. Но как ехать? Мама никуда и никогда не ездила, а я еще маленькая. Старший брат Иосиф захотел проводить нас до Семёнова, посадить в поезд и погрузить багаж. А в Семёнове решил нас проводить до места. У нас мамой были документы - куда и зачем мы едем, а у брата не было ничего. На границе с Казахстаном пограничники стали проверять документы у пассажиров. Долго нам пришлось объяснять, почему нет документов у брата, и куда он едет. Мама готова была расплакаться, всё же потом брата пропустили. А на обратную дорогу отец взял в местной милиции соответствующую справку.
Хорошо помню, как всю дорогу я смотрела в окно поезда. Меня поразила бескрайняя степь, которая весной превращалась в море цветов. Лесов практически не было.
В Вознесенке у меня началась новая жизнь. Отец отвёл меня в школу, в 6 класс. Школа была десятилетка, большое двухэтажное здание. Начался учебный год. Классы большие - по 30-35 детей. По составу - многонациональные, как и население села. Были русские, немцы, украинцы, а вот из казахов только один Лёша Бактыбаев, тихий, добрейший мальчик…
Я училась хорошо. По характеру человек скрытный, я никому свою дружбу не навязывала. Никаких комплексов по поводу своей биографии или потому, что одевалась более чем скромно, не испытывала. Тем не менее многие искали дружбу со мной. Выбрали старостой класса, позднее - комсоргом.
В 7 классе нас начали готовить в комсомол. Учили, кроме устава, политическую карту мира, государственное устройство всех стран, знали лидеров всех государств, секретарей компартий во всём мире. После такой подготовки нас принимала комиссия райкома комсомола. Задавали вопросы, смотрели характеристики из школы. В глубине души были сомнения, что меня, дочь политического ссыльного, могут не принять в комсомол.
Страхи оказались напрасными, никто не заострил на этом внимание. Я решила, что никто не знает о моём отце. Но через некоторое время комсомольские билеты нам вручал секретарь райкома партии. Думаю, уж он-то меня не пропустит. Зашла в кабинет (вызывали по одному), немолодой мужчина вручил мне билет, обнял меня и негромко сказал: "А папой своим гордись!" Сколько в этой фразе скрыто! Это и был ответ отца на мой вопрос ему: "За что тебя, папа, сначала посадили и за что потом сослали?" Он серьёзно со мной эту тему не обсуждал, отшучивался, но однажды всё же ответил: "За то, что не подлец и не дурак". Поразительно, но отец никогда мне не рассказывал о лагерной жизни. Не проклинал ни советскую власть, ни коммунистов. Став взрослой, спросила его, почему он мне не рассказывал обо всех тех ужасах, о которых теперь пишут и которые он сам пережил. Он задумался, потом сказал: "Не хотел, чтобы незрелая душа жила в двух противоположных мирах. Теперь ты сама во всём разобралась и понимаешь". Я ему очень благодарна, что он оберегал меня от того, что могло осложнить мою жизнь.
В школе работали прекрасные учителя-профессионалы. А какой был драматический кружок, которым руководил ссыльный артист МХАТа! Это он увидел меня на перемене и пригласил на главную роль в спектакле, который готовили к Новому году. Я играла слепую девочку, а моего отца играл десятиклассник Алёша Терешков.
В марте 1953 года приехали первые отряды целинников – комсомольские отряды для освоения целины. Мне и ещё одному мальчику поручили выступить с приветственным словом на митинге. На площади выстроились отряды - каждый под названием города, где формировался отряд. Считалось, что все приехали по зову сердца, по комсомольским путёвкам, передовики, патриоты. Но были среди них и антисоветские элементы, которые не прочь были нарушить закон. Поэтому если учащиеся задерживались в школе до вечера, мальчики провожали девчонок до дома.
У меня имелась личная, крепкая охрана: два соседа-чеченца 13-15 лет. Семья этих мальчишек была очень бедной. Отец не мог найти работу, а мать тяжело болела. Однажды мама увидела за забором маленькую девочку, измождённую, в грязном рваном платье. Мама вынесла ей кусок белого хлеба, и девочка ела с такой жадностью, что мама заплакала. Собрала целую сумку еды и отнесла им домой. То, что она там увидела, её потрясло. После этого она часто носила им еду. Отец наш работал в больнице, по строительству. У него были очень хорошие отношения с главным врачом больницы. Он попросил принять на работу соседа-чеченца. Его взяли на работу в качестве водовоза. Дело в том, что в колодцах и реке вода была солёная, поэтому для кухни воду брали только из родника и возили на лошади. С родника в больницу сосед-водовоз проезжал мимо нашего дома и наливал нам пару вёдер воды.
В ссылке мы жили спокойно, не чувствовали себя изгоями, нас окружали доброжелательные люди. Отец пользовался большим уважением. Лучшей подругой мамы была жена начальника милиции. Меня уважали в школе, я училась на круглые пятёрки, отец гордился мною. Привыкла к новой жизни и никогда не спрашивала родителей о возвращении на родину. Да и они на эту тему не разговаривали.
5 марта я как всегда утром пришла в школу. Время начинать урок, а звонка нет, учащиеся разбрелись по коридору. Наконец, звонок прозвенел, все разошлись по классам. К нам зашёл директор школы, был его урок, и сообщил о смерти Сталина. Все притихли, кто-то всхлипывал, на лицах ребят был шок, страх. Что же теперь будет?
Уроки отменили, и я пришла домой. Вернулся с работы отец, совершенно спокойный, хотя новость уже знал. А я начала рассказывать ему со слезами на глазах об этой ужасной новости. Он посмотрел на меня и тихо сказал: "Не плачь, мы скоро поедем домой". И продолжили жить, как жили раньше.
И только в июне 1954 года к нам в дом пришел казах в милицейской форме. Я в это время поливала огород. Я его узнала, это он приходил в наш класс, чтобы отметить присутствие всех детей, кто из них должен был отмечаться в комендатуре. Шёл урок Конституции, была такая дисциплина по школьной программе того времени. Это я ему сказала: "А нельзя было устроить эту перекличку не на уроке Конституции? Мы сейчас говорили о свободе личности и её правах". Он так растерялся, что ничего не сказал, только, как маленькой, погрозил мне пальцем. Все засмеялись, моя дерзость сошла за шутку. Вслед за ним я вошла в дом. И увидела такую сцену: казах зачитывает какую-то бумагу, мама стоит и плачет, а отец спокоен.
Как всё просто: арестовали без суда и следствия и освободили просто так. Не думаю, что об освобождении отца пришла персональная бумага из Москвы. Как сажали людей оптом по пресловутой статье 58-10, так оптом и освобождали. Персональные разбирательства дел начались позднее, когда встал вопрос о реабилитации.
Выписка из справки, полученной в 1994 году в Управлении Министерства безопасности РФ по Нижегородской области: "…Дело по обвинению Ильичёва С.Г. пересматривалось Президиумом Горьковского областного суда 24.04.57 г. и 20.03.57 г. Постановление "тройки" УНКВД по Горьковской области от 20.11.37 г. и Постановление Особого Совещания МГБ ССР от 20.11.50 г. отменены, и дело о нём производством прекращено за недоказанностью обвинения. Ильичёв Савва Григорьевич реабилитирован. Начальник управления Булавин В.И.".
В 1954 году мы сразу стали собираться на родину. В августе я уехала в Тюмень к брату Ивану. Там я заканчивала 9 класс, родители приехали в конце сентября. Им нужно было решить вопрос с оформлением документов, всё имущество отдали соседям- чеченцам. Нас они провожали со слезами на глазах.
На хутор мы приехали только через год.
Я вернулась в родную Большекрутовскую школу, в 10 класс. Это стал первый выпуск десятиклассников (всего было 3 выпуска, а потом школа стала восьмилеткой). Ребята в основном знакомые, с ними я училась с 1 по 5 класс, но, тем не менее, смотрели на меня настороженно, с интересом. Я отличалась своим произношением – сильно "акала". Одевалась более приближенно к школьной форме, другие же девочки были одеты в цветастые платья. В этой школе я тоже была лучшей выпускницей. На выпускном вечере ко мне подошёл гость Н* из сельсовета. Спросил, чем дальше я собираюсь заниматься. Я ответила, что буду поступать в институт. Ехидно улыбаясь, он заявил, что это невозможно, придётся остаться дома, так как в колхозе некому работать. Я, улыбаясь, спокойно ему ответила: "Почему некому, у вас шесть дочерей. Всех на ферму - и проблема решена". Он вспыхнул: "Никуда не поедешь, паспорт не получишь!". С торжеством я сказала, что паспорт у меня уже в кармане, я его получила в Тюмени. Для него мы были и оставались врагами народа.
С этим человеком мне пришлось встретиться ещё раз. Уже на работе у меня был студент-заочник, который работал в "органах". Я попросила его устроить мне возможность познакомиться с делом отца. Тогда это уж было официально возможно, но на практике - непросто. И всё же мне устроили встречу со страшным прошлым отца. Меня провели в очень маленькую комнату, без окна. Стояла тумбочка с настольной лампой, стол, стул. На тумбочке лежали три толстых тома. В них были материалы не только об отце, но и других людях. Среди них братья Орловы из деревни Заречье, братья Жоховы из деревни Бобыльск. Ничего нового в них для меня не было, но поразил один документ, имеющий отношение ко второму аресту и ссылке.
Оказывается, несмотря на вышедшее постановление о новых арестах и ссылке 1950 года, формально требовался повод для нового ареста. Такую услугу НКВД предоставил тот самый гость Н* с выпускного. В доносе сказано, что Ильичёв С.Г. - сын кулака, хотя никогда деда не раскулачивали. Что использовал наёмную рабочую силу, а была только няня для маленьких детей. Является попом, руководил сектой. Видимо, под сектой подразумевалось, что отец был старовером, что защищал от сноса церкви, уничтожение икон и книг.
Жизнь - удивительная штука. В наши дни одна из дочерей доносчика является ведущей во всех богослужениях староверческой веры, а я стою рядом. Со старшей его дочерью мы вместе посещаем староверческий храм здесь, в Нижнем. Удивились бы наши отцы!
В 1958 году я поступила в педагогический вуз, на историко-филологический факультет, сдав все экзамены на "5". Учиться было тяжело, но очень интересно. На втором курсе вышла замуж за Рябкова В.Ф. После окончания вуза работала методистом заочного факультета в политехническом институте им. Жданова.
Работа методиста непростая: расписание занятий, учебные поручения на кафедре, работа со студентами – контроль над успеваемостью, переводы, отчисления. На факультете было 18 специальностей, около 4500 студентов. Да еще общественная работа – председатель профбюро, народный контроль. И, конечно, награды: присвоено звание и вручена медаль "Почётный работник высшего профессионального образования", звание "Победитель социалистического соревнования", медаль "Ветеран труда", медаль "За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина".
Жизнь прошла интересно и трудно, впрочем, как у всех. Были в жизни и радости, и трудности, и горе. И чем старше становлюсь, тем больше вспоминаю всё то, что пришлось пережить нашей семье. Собираясь вместе с сёстрами, тоже всегда возвращаемся к тем годам. И понимаем, что всё позади, жизнь другая. Но почему-то один вопрос все эти годы у нас в голове: "За что?". Тоталитарный режим, репрессии… Не дай Бог что-то подобное испытать новым поколениям. И пусть рассказанная история будет напоминанием, что этого нельзя больше допустить.
Мой отец Ильичёв Савва Григорьевич умер в 1987 году. Ему было 93 года.
Записала Н. Красильникова