Недавно известный в республике хирург Виктор Иванович Мухин показал мне толстую школьную тетрадь. Мятая, желтого цвета обложка, потрепанные уголки страниц. Люди не задумываясь выбрасывают такие в мусор. Но эти потемневшие от времени листочки оказались бесценными. На них вместилась целая жизнь с ее страстями, горем и радостью, переживаниями, победами, трагедиями. Свидетельства эпохи. Записки принадлежат Ивану Павловичу Мухину, ветерану войны, многие годы отдавшему здравоохранению республики и закончившему трудовую деятельность на посту главного врача Козьмодемьянской ЦРБ.

«По каким-то неосознанным даже для самого себя причинам почти 40 лет назад я стал настойчиво просить отца записать свои воспоминания,- рассказывает Виктор Иванович.- Записи были начаты в 1980-м году, а закончены в 1982-м, уже после его выхода на пенсию. Долгое время тетрадь хранилась в Козьмодемьянске и оказались у меня только в 2015-м году.

Обычно мы с некоторой иронией относимся к людям, пишущим мемуары, потому что считаем, что это удел знаменитостей, проживших яркую жизнь. Это не так. У каждого за плечами остаются интересные люди, насыщенное событиями время. Если человек опишет эти события, то оставит на бумаге то ценное, что называется жизнью. Публикация необязательна. Записи наверняка будут интересны потомкам. Сохранится генетическая «цепочка» семьи».

И.П. Мухина давно нет с нами, и сегодня, в канун Дня Победы, мы можем позволить себе открыть одну из глав его жизни, главу, в которой он вспоминает о войне.

Иван Павлович очень детально описывает события Великой Отечественной. В армии он служил военфельдшером. Чтобы не утомлять читателя номерами частей, названиями городов и весей, фамилиями командиров, мы остановимся лишь на тех эпизодах, которые заставляют почувствовать, где в груди у человека находится сердце. Перечитывая военную главу, я всякий раз ловил себя на мысли, что все эти четыре ужасных года сверху за Иваном Павловичем присматривал ангел-хранитель, вел его через огонь, отгонял в сторону смерть, уже посчитавшую молодого солдата своей добычей. Ангел сберег его, метавшегося в тифозном бреду в нечеловеческих условиях немецкого концлагеря, на несколько миллиметров отвел пулю от сердца – и вернул матери единственного сына, дав ему прожить счастливую долгую жизнь и вырастить пятерых прекрасных детей.

Война

«В 1941 году мы уже думали о демобилизации, об окончании службы в рядах Красной армии. Зимой были на зимних квартирах в Саранске, а весной выехали в Гороховецкие лагеря. Шла напряженная учеба: марши, тактические занятия. В конце мая наш полк подняли по тревоге на лесной пожар. Тушили кто чем и кто как мог. Я оборудовал себе в отдалении от пожара медпункт, вывесил флаг с красным крестом. Пострадавших не было. День выдался жаркий, я прилег на траву и… не заметил как уснул. Низовой огонь ветром подогнало незаметно. Вдруг слышу сквозь дрему крики: «Доктор сгорел!». Я вскочил – все вокруг трещит, полыхает, гудит, из-за дыма ничего не видно. Схватил санитарную сумку – и наутек. Потом получил замечание командира: при пожаре нельзя отлучаться или оставаться одному.

22 июня было очень тепло. В армии по воскресеньям день отдыха. После завтрака мы с ребятами ушли на спортивную площадку играть в волейбол. Вдруг в 12 часов как-то особенно резко прозвучал сигнал боевой тревоги, аж волосы встали дыбом. Через несколько минут полк собрали в полевом клубе. У всех тревожное недоумение. В 13 часов по радио выступил министр иностранных дел Молотов. Начал медленно, с небольшим заиканием: «Граждане и Гражданки…….». С первых слов все сразу поняли: война. После его речи сразу же начался митинг. Выступали командиры, красноармейцы, клеймили немецких агрессоров. Все требовали скорейшей отправки на фронт.

Нам, фельдшерам и врачам срочной службы, присвоили звания, выдали новую военную форму, планшеты, полевые сумки, личное оружие, скрипящие ремни, сапоги и т.д. Мне на петлицы прицепили два кубика военфельдшера. Наш 409-й стрелковый полк сформировали в Саранске, и в начале июля 1941-го года он погрузился в вагоны и отправлся на фронт. Добрались до Брянска. Здесь хаос. Эшелонов на станции уйма, а неразберихи еще больше. Все пути забиты эшелонами, идущими на фронт.

Коротко опишу один трагикомический эпизод на станции. Начался налет немецкой авиации. Поднялась невообразимая паника. Кто-то бросился к своему вагону, кто-то рванул прочь от составов. Каждый старался спастись так, как мог. Один из наших санитаров бежал, задрав голову, следя при этом за самолетами. И вдруг ухнул в глубокую яму туалета, развороченного взрывом. Успев ухватиться за торчащее бревно, стал громко звать на помощь. А кругом все рвется, гремит, и тонет в ужасном сортирном запахе. Наконец нашли длинную жердь и с ее помощью вытащили бедолагу. Отмывали его после налета под краном, из которого заправляют водой паровозы. Вот такая грустная и одновременно забавная случилась история. Человек мог погибнуть на войне не от пули, а в туалетной яме.

Крещение огнем

Наши полковые эшелоны потерялись в этой кутерьме. Часть полка ушла на Смоленск, наша же проследовала в сторону Могилева. Но до Могилева мы даже не доехали, а на какой-то станции начали отступление, так и не вступив в бой. Под Кричевом попали под сильнейшую бомбежку. Осколком убило нашего врача. Это была первая потеря. А сколько их будет впереди… Похоронили мы его на опушке леса.

Вся дорога была забита беженцами из Белоруссии и отступающими войсками. Двигались только ночью. Помнится, в каком-то селе мы остановились около маслозавода, на котором остался лишь сторож. Он умолял нас забрать сыр и масло, чтобы продукты не достались врагу. Санитары нагрузили полные повозки провизии.

После 10 июля мы воссоединились с нашими потерявшимися батальонами. Полк с трудом отбивал натиск немцев на Варшавском шоссе. Мы развернули свою санчасть и приступили к приему раненых. Вечером к нам пришел командир полка полковник Корниенко. Он поужинал, присел на пенек и разговорился с нами. Я рассказал ему, как мы искали полк, как разжились маслом и сыром. Комполка похвалил нас за сметливость и двинулся на передовую. Едва наш полковник подошел к командному пункту, как его прямым попаданием разорвала немецкая мина.

Пока мы отбивали атаки, фашисты нас обошли, и бои отодвинулись на восток. Все повозки у нас были загружены ранеными. Утром на рассвете наша пехота пошла в атаку на прорыв, а уж за ней двинулись и обозы. Артобстрел начался сильнейший. Больше половины повозок проскочили линию огня, а в моей упряжке прямо посреди болота убило лошадь. Мы перенесли всех раненых на телеги, которые уже пересекли низину. Над головой свистело так, что дальше мне пришлось ползти по-пластунски. Как я ни вжимался в землю, осколком зацепило правую пятку. Сапог разорвало, и его пришлось бросить. Портянкой я перевязал себе ногу, но она быстро распухла, появилась сильная боль. А на следующий вечер мы нарвались на засаду. Бежать я не мог: на ногу не приступишь. Так и попал в плен.

Потом, анализируя первые недели войны, я понял нашу главную ошибку. Голодные, оборванные, ослабшие, мы пытались вырваться из кольца и найти своих, пробовали выбраться поодиночке. А ведь по лесам бродило много окруженцев. Надо было собрать все силы в кулак, организовать партизанский отряд и вести борьбу в тылу.

Сон Обломова

Я оказался в лагере для военнопленных под Рославлем. Ранеными заполнили два больших двухэтажных здания и два барака. Это был своего рода госпиталь. Люди лежали на голых дощатых нарах. Я и сегодня с благодарностью вспоминаю молодого врача Ивана Сергеевича Тищенко. Он оставил меня работать с ранеными. Это меня и спасло, так как для физического труда я не годился.

Кормили ужасно. Выдавали по котелку баланды на 3х-4х человек. Неусвояемая для организма жижа варилась на птичьем корме: немного муки, смешанной с молотыми костями и речным песком. Такая пища для людей непригодна. Пленные страдали тяжелейшими запорами. Помочь мы им могли только очистительными клизмами. Многие погибали.

Медикаментов для лечения больных и раненых не было. Иногда привозили с фронта бинты и лекарства, оставленные нашей армией при отступлении. Ни о какой стерильности, кипячении инструментов и речи не было: у раненых под повязками копошились черви. В октябре месяце начались холода. Было плохо всем, но особенно страдали раненые. В ноябре тех, кто остался жив, перевели на чердак второго корпуса. Я стал фельдшером этого отделения, а врачом назначили моего спасителя Тищенко. Раненые лежали на соломенных подстилках. От пола шло хоть какое-то тепло от людей снизу, но дырявая крыша пропускала холод.

Больных в палате было более 150 человек, а в корпусе было 4 таких палаты. В декабре начался сыпной тиф. В январе заболел я. Температура поднялась под 40, начались провалы памяти, а затем бред. Сыпнотифозных очень боялись. Ребята, зная, что я в бреду могу сказать лишнее, положили меня между двумя надежными выздоравливающими товарищами. Если нужно, подадут воду, надо – вовремя закроют рот. Под голову мне положили томик Гончарова «Сон Обломова». Немцы его не запрещали. Так я 2,5 месяца «читал» эту книгу.

Когда валяешься без сознания, умирать легко, а вот когда очнешься, то чертовски хочется есть, и страшно болит голова. Надо начинать ходить – а сил нет, ты слаб от болезни и истощения. Ты лишь тень живого человека. Ребята не дали мне погибнуть. Помню друга, фельдшера Ваню Захарченко. Он каким-то чудом раздобыл немного картошки и кусочек сала. Сварил суп и накормил меня. После этого я и пошел на поправку. Такого вкусного супа я не ел ни до, ни после этого.

Смертность от тифа была колоссальная. В день на санитарных двуколках, запряженных пленными, вывозили из лагеря по 20-25 человек. Хоронили в ямах где-то около кирпичного завода. А сколько людей расстреляли? Наши врачи и фельдшеры в основном держались стойко. Немцы очень поощряли слежку, шантаж и предательство. Ухо надо было держать востро. Иуды находились, но их знали и обходились с ними соответствующим образом. Перемещаться из одной зоны в другую категорически запрещалось. Ходили только полицаи с дубинками. Били истощённых, еле передвигавшихся людей нещадно.

Ауфвидерзеен, Шперл

В сентябре одного врача и нас, двух фельдшеров, увезли на машине из лагеря оказывать медицинскую помощь в деревне. Мы воспряли духом. Через местных жителей сумели связаться с отрядом майора Данченкова, действовавшего в брянских лесах. Создали патриотическую группу из 13 человек во главе с Володей Верховым. У нас была строгая конспирация, состав группы знали только Володя и я. Встречались у меня в медпункте, связь с отрядом осуществлялась тоже через меня. Связные приносили записки из отряда, через них же мы отправляли информацию о немцах.

Была определена дата нападения партизан на деревню. Партизаны получили достоверную информацию о силах гарнизона. Последнюю ночь перед атакой все 13 человек не спали, каждый прокручивал в голове свою задачу. Очень боялись разоблачения, ведь в случае провала всех ждал расстрел. Мне предстояло подготовить медпункт для перехода к партизанам. Жил я в доме рядом с больничкой, в нем же обитал и немецкий унтер-офицер Шперл. Домой я вернулся в 11 часов вечера, так как упаковывал медикаменты. Винтовка Шперла стояла рядом с кроватью. Не раздеваясь, я залез под одеяло и сделал вид, что быстро заснул.

Ровно в час ночи над деревней вспыхнула ракета, началась стрельба. Я мигом схватил оружие немца и выскочил на улицу. Немного погодя выбежал Шперл, и я свалил его выстрелом из винтовки, бросился в медпункт и начал выносить медикаменты и инструменты. Командир отряда Данченко приказал подогнать повозку к медпункту, что бы забрать все. Партизаны очень нуждались в лекарствах. Батальон фашистов был разгромлен. Потерь со стороны партизан не было, так как мы сумели застать немцев врасплох. Мы, все 13 пленных, остались живы. Партизанский отряд пополнился 13 бойцами.

Партизанский фельдшер

Так началась новая для нас жизнь в брянских лесах. На партизанах лежала очень ответственная боевая задача - блокировать немецкий тыл, уничтожать боевую технику и живую силу. Я стал партизанским фельдшером. Нам разрешили писать письма. Я послал весточку матери. Она получила мой треугольник и была без памяти от счастья. Шутка ли – больше года не было вестей от сына!

Днем я занимался своими медицинским делами, а в ночь уходил на задания. Сам просился на дело: ужасно хотелось посчитаться с немцам за сгинувших в лагере товарищей, за свои страдания и унижения. Мы минировали дороги, проводили разведку в окружающих деревнях.

Хорошо помню крупную операцию в поселке Раздора. Партизаны должны были уничтожить важный немецкий объект, расположенный на пути снабжения фронта. Наша разведка выявила огневые точки, скопление автомашин (более 400), склады боеприпасов, вещевого и фуражного снабжения. Командир бригады под видом немецкого офицера лично побывал в этом местечке. На операцию шли ночью, бесшумно, обходя селения. После полуночи окружили деревню, перекрыли все выходы на большак, перерезали связь. Штурм начался по сигналу зеленой ракеты. Немцы выскакивали из окон и дверей в одних кальсонах и попадали под шквальный огонь партизан. Склады боеприпасов и штаб взлетели на воздух. Полыхали склады с горючим. Гудели горевшие автомашины, словно прощались с жизнью. Мы открыли хлебные амбары, и крестьяне сразу начали вывозить зерно.

В том бою отряд потерял замечательного политрука. Мы с ним рядом ползли к складу боеприпасов, когда его наповал сразила пуля. Я успел метнуть противотанковую гранату – и склад взлетел на воздух. Политрук умер у меня на руках. В 3 часа ночи взмыла в небо красная ракета, и мы отошли в лес, унося

раненых и убитых. Потери наши оказались небольшими, зато ни один фашист не сумел вырваться из деревни. Огромный гарнизон был разгромлен. Немцы были настолько напуганы, что объявили: русские выбросили десант в количестве 5 тысяч солдат. За тот бой командир объявил мне благодарность в приказе.

Ангел-спаситель

С частями нашей армии мы соединились 17 сентября. Радости не было предела. А вскоре всю бригаду (600 человек) перебросили обратно через линию фронта, чтобы навести переполох в немецких тылах. Мы перерезали связь, минировали дороги, взрывали склады и мосты, обстреливали посты и уходили в родные леса. Немцы думали, что у них в тылу действуют огромная сила. После этой операции нам учинили персональную проверку, а затем направили в действующую армию. Выдали обмундирование, ППШ – и на фронт.

Я попал под Могилев, который мы должны были взять. Это был уже конец октября. После артиллерийской подготовки в предрассветной мгле наши двинулись в атаку, быстро овладели первой траншеей противника. Между первой цепью и местом, где мы оказывали медицинскую помощь, расстояние было не более 100 метров. Вдруг, откуда ни возьмись, на нас выскочил немец. Видимо, отсиделся где-то, пока наши цепи преодолевали их траншею. Я ему «Хальт! Хенде хох!» – а он бежит и бежит. То ли ошалел от страха, то ли ориентацию потерял. Я начал стрелять, и после третьего выстрела он упал. А мог бы сдаться в плен и остаться живым. Мы заняли второй ряд траншей и пошли на третью, но силенок не хватило: фашисты опомнились, пошли вперед. Завязался рукопашный бой. Я вытаскивал на себе раненых, их было очень много. И здесь сам получил пулю.

Я спешил перебежками по траншее к командиру батальона. Внезапно как будто кто-то камнем ударил меня в грудь. Я скатился в окоп, изо рта полилась кровь. Смотрю, фуфайка разорвана, из нее торчит кровавая вата. Разрывная пуля прошила грудь навылет, как потом оказалось, в считанных миллиметрах от сердца. Сознание ушло быстро. Смутно помню, как несли на носилках через реку и я просил пить, как со мной прощался командир батальона. Довезли живого до медсанбата. Холодная дрожь, сознание обрывками. И вдруг в какой-то момент мелькает видение: надо мной склонилось знакомое лицо моего учителя анатомии в медучилище. В голове пронеслась мысль: «Ну все, уже на том свете. И Вольф Маркович Каплун здесь». А доктор щупает мне пульс и внимательно на меня смотрит. И вдруг слышу: «Мухин! Это ты?». Шепчу: «Я, Вольф Маркович». И понял, что рано себя похоронил.

Только ангел-хранитель мог среди тысяч солдат и десятков медсанбатов отыскать учителя, чтобы он спас своего ученика от неминуемой смерти!».

«Эта мистическая история имела продолжение уже в наши дни, - рассказывает Виктор Иванович.- Ранение дало себя знать, когда отцу было уже семьдесят. Огромный рубец в подмышечной области осложнился воспалением плечевого сустава и сепсисом. Отец был в очень тяжелом состоянии, и теперь уже мне пришлось его оперировать. Я своими глазами увидел, что натворила немецкая пуля. А в операционную его привез мой сын Максим, ученик 11-го класса, подрабатывавший санитаром операционного блока. Он дежурил именно в этот день. Ангел-хранитель не оставил отца и в этот трудный час. К счастью, он быстро поправился».

Иван Павлович долго провалялся в госпиталях, но вернулся в строй. Еще не раз был на волосок от гибели. Освобождал Белоруссию, Прибалтику, воевал под Кенигсбергом. Здесь в марте 1945 года его еще раз ранило. Осколок мины остался в ноге на всю жизнь. День Победы военфельдшер Мухин встретил в далеком тылу, в Вологодской области. Весь госпиталь ликовал. Кричали «ура», плакали и смеялись. Плясали даже те, кто едва передвигался на костылях.

Читаешь воспоминания Ивана Павловича Мухина и ловишь себя на мысли: немногим выпали в жизни такие испытания. Но он сам удивительно скромно оценил свой вклад в общую победу. «Я не герой, – написал он в своих мемуарах. – Герои мои товарищи, которые полегли в сырую землю».

Валерий Кузьминых.

https://www.marpravda.ru/news/religiya/pod-diktovku-smerti/