Сегодня трудно даже представить, как она, будучи пятилетним ребенком, одна, без матери и отца пережила оккупацию. Как, забившись в угол на русской печи, дрожала от страха и боялась даже взглянуть на поселившихся в их доме фашистов.
- Началась война…. Мне было четыре года, а может и больше, или меньше… Кто его знает. Документы отец сделал только тогда, когда я в школу пошла учиться, прикинув мой примерный возраст. Помню, говорил он, была весна, праздник с флажками. Так в метриках и записали: 1 мая 1938 года, - не спеша ведет свой рассказ баба Люся.
- Маму совсем не помню, умерла она в 41-м, когда немцы напали на Советский Союз. Папу и старшего брата сразу забрали на фронт, а меня, малолетнюю, взяла к себе жить родная тетка.
Тяжело было, голодно и надеть нечего… Но не это стало самым трудным временем в жизни нашей героини, а 1942 год, когда немецкие войска захватили ее родной город.
Заняв Старый Оскол 2 июля, оккупанты стали устанавливать свой, "новый порядок": заработало фашистское Гестапо, тюрьмы были переполнены, жителей города арестовывали по малейшему поводу. За арестами следовали пытки, истязания, расстрелы. Люди жили в постоянном страхе, фрицы не жалели никого: ни стариков, ни женщин, ни детей.
- Дом тети Феклы был пятистенным, огромным по тем временам, стоял на окраине, - вспоминает Людмила Ивановна. - Его сразу присмотрели немцы и поселились в нем. Тетку и ее детей отправили жить в окопы, а меня туда не взяли, потому что заболела корью. Так и осталась, забившись в угол на русской печке, ждать своей участи: или убьют, или болезнь погубит.
Хоть Люся и была маленькой, но до сих пор помнит тот невыносимо жуткий страх, который испытывала, глядя на немцев.
- Как зайдут в дом в своих железных касках, начнут по-свойски разговаривать, сердце замирало. Боялась даже заплакать, подать голос, не говоря о том, чтобы что-то попросить у них. Все ждала, когда же меня убивать начнут, слышала ведь, как они издевались над людьми в городе, - продолжает собеседница. – Помню, на стене висела карта страны, в спешке оставленная при отходе нашими. Так немцы, тыкая в нее пальцем или палкой, злобно твердили: "Рус, рус"… В такие минуты становилось особенно страшно. Я старалась забиться на печке как можно дальше, накрывая с головою жесткими, колючими дерюжками свое израненное болезнью тельце.
Людмила Ивановна часто спрашивает себя: почему чистоплотные немцы, даже несмотря на ее вирусное заболевание, пожалели ее: оставили жить в доме, да и относились вполне сносно – не обижали, иногда подкармливали?
- То вареное яйцо мне кинут на печку, то сухарь или хлеба кусочек, - рассказывает она. – А вообще не все немцы зверьми были. Находились среди них те, кто сочувствовал и даже помогал.
Судьба к русской девочке была благосклонна. Один из таких сочувствующих недругов поселился в их избе.
- На печи я сидела совсем без одежды, носить в то время нам было нечего, - вспоминает баба Люся. – Прикрывалась грубым самотканым ковриком, на котором и спала. Телу, покрытому сыпью, было до такой степени неприятно и больно, что хотелось рыдать. Видя это, один из немцев пожалел меня и отдал свою нижнюю рубаху. Помню этот момент до мельчайших подробностей, как будто вчера было. Стоит передо мной фриц и снимает гимнастерку, потом рубаху одну, вторую... Я так напугалась, зажмурила глаза и сижу, жду, когда же бить начнет. А он что-то твердит непонятное на своем языке, но не трогает меня. Когда осмелилась посмотреть, вижу, рубаху мне сует, да такую белую, каких я еще и не видела. Показывает – мол, надевай на себя. А я сижу и рук поднять не могу, будто свинцом налились. Тогда он сам на меня свою одежку надел и отошел. А мне так хорошо телу стало, мягко, приятно… Кажется, даже боль проходить начала.
Потом этот немецкий солдат еще не раз выручал Люсю, спасал от голодной смерти.
- Что от еды оставалось – мне совал, даже сладости давал. Тогда я в первый раз попробовала леденцовые конфетки монпансье, они у них в красивых железных коробочках лежали. Ароматные, душистые… Казалось, ничего вкуснее в жизни и не ела.
Тетка Фекла навещала Люсю, старалась ей молочка парного принести, чтобы она не обессилила и выздоравливала скорее. А как донести молоко до приемной дочурки, чтоб его не отобрали по дороге оккупанты, ей тот же немец подсказал. Обмажь, говорит, снаружи банку или ведерко навозом, немцы народ чистоплотный, пить молоко из такой посуды не будут. Так Фекла и делала. Солдаты ей брезгливо плевали вслед, оскорбляли, а тетка шла к Люське и в душе радовалась, что напоит ее полезным теплым молочком.
Людмила Ивановна часто вспоминает того немца, до сих пор благодарна ему, что пожалел и помог выжить, хоть и была она дочерью его врага.
Освобождение города началось 24 января 1943 года и длилось почти две недели, пока бойцы 107-й стрелковой дивизии 40-й армии решительным штурмом не выгнали недруга из Старого Оскола. На башне почты водрузили Победное Знамя. Жители ликовали, стали возвращаться в свои дома.
- Вернулась и тетка Фекла с сестрами и братьями. Как мы радовались, что живы остались! Как обнимали друг друга, плакали, вспоминая о пережитом в разлуке! - говорит Людмила Ивановна.
После освобождения города начала возрождаться мирная жизнь. Но легче не стало – за семь месяцев оккупации Старооскольскому краю был нанесен большой урон. Бедность, нищета, голод… Люди выживали кто как мог. Несладко приходилось и семье Людмилы Ивановны.
Отец-фронтовик забрал Люсю сразу после войны, поселившись в селе Троицком Алейского района.
- Вернувшись с фронта, он поехал во Фрунзе на стройку, - продолжает рассказ Людмила Миллер. – Но когда поезд стоял на станции Алейская, его вместе с товарищем какая-то шустрая бабенка уговорила пожить в Троицком. Мужиков в то время было мало, рабочие руки – на вес золота, а папа строителем очень хорошим был, да и грамотным. Его потом председателем колхоза "День Парижской коммуны" назначили. Работал на совесть, старался изо всех сил хозяйство поднимать. Строил дома добротные, себе не сделает, а другим завсегда, да и получше. Мы жили в избе, где пол земляным был, а другим такие просторные хоромы возводил, и настил под ногами – уже деревянный. Стыдно было на себя тянуть, не привык к роскоши. Да и нас, детей, не баловал излишествами, жили скромно.
Приехав однажды в Троицкий, Людмила Ивановна так и осталась в нем на всю жизнь. Окончив местную четырехлетнюю школу, хотела поехать учиться сначала на проводника поезда, потом мечтала стать ткачихой и жить в Барнауле, но отец не отпустил свою младшенькую никуда. Перечить Люся не смела. Лишь однажды она пошла против его воли, когда вышла замуж… за немца.
- Немец он был по отцу, - рассказывает баба Люся. – Мать – украинка, ее с двумя сыновьями в войну эвакуировали из Люксембурга. Отца посадили. Через десять лет, освободившись из концлагеря, он их нашел и тоже приехал жить в Троицкий. С Виктором, моим мужем, мы в школе вместе учились, только он на класс старше меня был. Четыре года дружили, присматривались друг к другу, ну а когда пожениться вздумали, папа и его мать против нашей свадьбы стали. Сколько я слез пролила, но все-таки сумела переубедить отца и ушла жить к Виктору. Свекровь тоже была недовольна выбором сына, все по началу твердила мне, что каждый должен знать свое корыто, а потом и сама смирилась. Плохо ли хорошо, всякое было, но так и прожили мы вместе с Виктором почти сорок лет.
Ругаться и выяснять, кто был прав, а кто виноват в той войне, ворошить память предков: русский ты или немец, молодым было некогда, да и не к чему. В Великой Отечественной пострадали миллионы неповинных людей, в том числе и немцы. Жизнь в селе никогда не была легкой. Люди выживали физическим трудом. Чтобы прокормить детей, Виктор и Людмила работали на износ. Он - всю жизнь трактористом в местном хозяйстве, потом конюхом, она - с пятнадцати лет дояркой.
В поселке знали: в любом деле на Люсю можно положиться. Она не боялась даже самой трудной и пыльной работы. В колхозе шла на посев свеклы, обработанной дустом, потом сама же ее и полола. Наматывала десятки километров на бричке, запряжённой лошадью, чтобы накормить обедом три десятка приехавших в район целинников. С материнской теплотой ухаживала за малышами, когда ее попросили быть нянечкой в детском саду.
Веселая, добрая, безотказная, открытой души человек, - Людмила Ивановна была такой всегда, таковой она осталась и в свои 82 года. Несмотря на пережитое в жизни горе, потерю мужа, ее глаза светятся теплотой и любовью, а объятия открыты для пришедших навестить ее детей, внуков, родственников, односельчан. Оптимизмом, радостью и желанием к жизни она заражает всех вокруг.
И только ночью, когда не спится, баба Люся позволяет себе тихонько, чтобы не разбудить домочадцев, всплакнуть, напевая слова известной песни: "Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война".