В памяти поклонников его творчества Станислав Петрович остался человеком активным, достойным, образованным, начитанным, весёлым и жизнерадостным. Однако не очень радостной и весёлой была его собственная судьба.

Счастливая пора детства была недолгой. Шестилетним мальчишкой встретил он войну. Сначала была оккупация, затем бегство от войны, от которой убежать не удалось. Во время эвакуации немцы разбомбили эшелон, в котором ехала семья Повных. Спасаясь от налёта, люди выпрыгивали из вагонов и убегали подальше от железнодорожного полотна. Убежали в степь и братья. А когда после бомбёжки вернулись к эшелону, не смогли найти мать. Несколько дней мальчишки скитались по степи, пока их не подобрали солдаты артиллерийского полка. Вот так и стали братья сынами полка. За два года братья с полком прошли путь от Кубани до берегов Дуная. В конце 1944 года начались бои за освобождение Будапешта. На его подступах мальчики попали под миномётный огонь. Олег погиб, а Станислав в результате тяжёлого ранения лишился зрения. Четыре месяца он провёл в госпитале, а ещё через два месяца, в августе 1945 года, нашлась его мать.

После войны подросток учился в спецшколе для незрячих детей, затем в обычной школе, окончив её с золотой медалью. После университета по распределению поехал в Амурскую область. Работал учителем истории в Шимановске, преподавателем в Амурском строительном техникуме, методистом кафедры культуры ДальГАУ, журналистом, занимался общественной и творческой деятельностью. Был вице-президентом Амурского общественного фонда имени В. Приёмыхова, долгие годы сотрудничал с газетой "Дальневосточный пограничник". Лауреат литературно-художественного конкурса "Золотое перо границы". Член Союза писателей России.

Литературным творчеством С. Повный начал заниматься в ранней юности. Первые стихи были опубликованы в 1953 году. Публиковался в газетах и журналах, коллективных сборниках, в альманахе "Приамурье".

Война оставила неизгладимый след в его душе, и Станислав Петрович неслучайно считал, что он "родом из войны". Характерная черта военной темы в творчестве С.П. Повного - это мотив памяти. Потомки не должны забывать, какой ценой досталась Победа, должны понимать, какой великий подвиг совершили их деды и прадеды. Эта мысль звучит в его стихотворениях "Обелиски", "Продолжение атаки", "Моим отцам", "Фронтовик", "Кипрей", "Фронтовикам опять весной не спится", "Память".

В апреле 2005 года, накануне празднования 60-летия Победы, вышла в свет автобиографическая повесть Станислава Петровича Повного "Моя война". Эта книга даже своим оформлением сразу привлекает внимание. На обложке - коллаж: в старческих, морщинистых руках потемневшая от времени фотография с изображением молоденького солдатика, а вокруг - страшное кроваво-красное зарево.

Оборванное, опалённое войной детство, незаживающая физическая и душевная рана - такова тема повести "Моя война". В книге рассказывается не только о судьбе автора, но и о том, что двигало нашими соотечественниками, когда они, не жалея своей жизни, шли в бой, в чём истоки массового героизма русского народа и каким было поколение сороковых годов, на долю которого выпало такое суровое испытание. Есть книги, которые обязательно должны были быть написаны. Повесть С.П. Повного "Моя война" - одна из них. Бесспорным достоинством повести является и то, что основана она на реальных событиях.

"Тот воскресный день, 22 июня 1941 года, запомнился мне во всех подробностях", - так начинается захватывающее повествование. Перед нами проходят картины эвакуации, когда растерянные люди, толком ничего не понимая, испытывая страх перед неизвестностью, вынуждены были оставлять родные места. Автору тогда было шесть лет, но он хорошо всё помнит. Помнит, как отец добровольцем ушёл на фронт, помнит, как плакала мать, помнит, как переживала бабушка… А главное, он помнит людей, которые помогали им в трудные минуты, зачастую делясь последним.

Станислав Повный прожил полноценную творческую и общественную жизнь. В багаже инвалида по зрению 12 поэтических сборников и три прозаических произведения: "Моя война", "У границы строгое лицо" и "Дойду до Берлина".

"Моя война"

(отрывок из книги)

Мы жили в поселке под названием Свободная Жизнь. Отец наш работал бригадиром на каолиновой шахте. Мать заведовала поселковым детским садом. Сам я провел в этом учреждении всего полтора дня, когда мне было лет пять. Там все заставляли делать по режиму: играть, есть, ходить на речку под присмотром воспитательницы, которая разрешала купаться всем вместе и только у самого берега, где воды даже по колено не было. И в довершение ко всему после обеда еще и спать укладывали. А я любил свободу, всяким там режимам и распорядкам предпочитал беготню по улицам и огородам, лазанье по оврагам и, конечно же, игру в казаки-разбойники со старшими ребятами. Они охотно принимали меня в свою компанию, - наверное, потому, что я был довольно сообразительным и выносливым.

Тот воскресный день, 22 июня 1941 года, запомнился мне во всех подробностях. Проснулись мы с братом рано, тихонько оделись, выскользнули во двор, взяли удочки и банку с червями. Огородами выбрались за поселок, по заросшей молочаем тропинке спустились к речке и, усевшись под старой вербой, забросили удочки. Первому повезло Олегу. Он выхватил здоровенного окуня. Шлепнувшись на песок подальше от воды, горбач запрыгал, отталкиваясь от земли двуязыким ярко-красным хвостом и тараща на нас похожие на птичьи золотистые глаза. У меня клева почему-то не было. Но минут через десять поплавок резко дернулся и ушел под воду. Я подсек, медленно повел добычу к берегу, а когда леска натянулась, рванул удилище на себя и вытащил такого же горбача.

К тому времени, когда начало припекать солнце, на куканах у нас было уже по десятку жирных окуней. Выбросив удочки на берег, мы искупались, позагорали.

- Есть хочется, - сказал Олег. - Айда домой.

- Айда, - подражая старшему брату, согласился я.

Открыв дверь, мы так и застыли на пороге, держа перед собой куканы с окунями. В комнате была очень странная картина: мать с испуганным лицом сидела за швейной машинкой, бабушка, стоя у окна, фартуком вытирала бежавшие по щекам слезы, а отец, облокотившись на стол, мрачно смотрел на черную тарелку репродуктора на стене. В нем что-то щелкнуло, и раздался густой мужской голос: "Важное правительственное сообщение. Сегодня, 22 июня, в четыре часа утра Германия...". Я улавливал только отдельные слова: "Без объявления войны... Самолеты... Города Киев, Минск, Одессу...". До моего детского сознания почти не доходил смысл того, что говорил диктор, но было ясно: произошло что-то страшное. Когда черная тарелка умолкла, отец подошел к нам и, положив руки на головы, сказал:

- Война началась, хлопцы.

- Почему? - невпопад спросил я.

- Потому, что мы мешаем фашистам, - глухо обронил отец. - Хотят одни хозяйничать в мире. - И он вышел из комнаты.

- Что ж теперь будет? - тихо причитала бабушка. - Что будет? Отец чуть ли не каждый день ездил в райцентр и почему-то возвращался оттуда мрачный, неразговорчивый. Но однажды все-таки сказал:

- Идет мобилизация. - И отвел глаза в сторону. Потом, вздохнув, добавил: - Всех берут, а меня забраковали. Из-за правого уха. А, может, я одним левым слышу лучше, чем кто-нибудь двумя.

Уловив в голосе отца раздражение, мать принялась его успокаивать:

- Это ты сам так решил, а комиссии виднее, кого на фронт отправить, а кого дома оставить.

- Дома? - не спросил, а удивился отец. - Ты думаешь, что говоришь? Как я после войны посмотрю в глаза тем, кто сейчас уходит на фронт? Спасибо, мол, товарищи, за вашими спинами я чувствовал себя в полной безопасности.

- Но ведь ты не уклоняешься, - стояла на своем мать. - Тебя признали непригодным для фронта. Значит, здесь ты больше принесешь пользы.

- Где это - здесь?

- Ну, здесь, дома, значит.

- Да ты, оказывается, ничего не понимаешь. Через несколько дней дома у нас может не быть.

- Почему? - испугалась мать.

Отец посмотрел на нее с сожалением и пояснил уже спокойнее:

- У немцев пока больше сил. Они теснят наши войска.

- Ты думаешь, их не остановят? - еще больше испугалась мать.

- Остановят. Только неизвестно, где и когда.

В последних числах августа из района пришло распоряжение об эвакуации, и поселок загудел, как разбуженный улей. Одни поспешно собирали вещи, другие впадали в отчаяние, что придется бросить дом, хозяйство. Но были и такие, которые на все происходящее смотрели с ухмылкой, даже и не думая трогаться с места. Дескать, мы не коммунисты, нас немец убивать не станет. А послужим ему верой и правдой, поможем в чем - так еще и добро, глядишь, наживем.

Первыми из поселка Свободная Жизнь собрались уезжать мы и жившая по соседству с нами еврейская семья Гудовичей. Я дружил с их младшей дочерью, семнадцатилетней Ривой. Несмотря на разницу в возрасте, нам всегда было весело. Летом мы вместе загорали на речке и собирали полевые цветы, а зимой играли в снежки и катались на санках. Общение с Ривой для меня всегда скрашивало те горькие минуты, когда старший брат не брал меня с собой в компанию своих ровесников.

Так вот, наши семьи должны были отправиться в дорогу вместе, но в последний момент бабка Ривы, властная и несговорчивая старуха, запротестовала - решила дождаться старшую дочь, которая проводила отпуск в Бердянске и теперь, вероятно, не могла оттуда выбраться. Бабку уговаривали: мол, лучше дать Фаине телеграмму, чтобы она эвакуировалась из Бердянска вместе с тамошними родственниками, но старая Ханка и слушать не хотела. Если бы она знала, какая участь ждет все еврейские семьи нашего поселка, то не стала бы упрямиться.

Прощание с соседями было таким печальным, женщины так безутешно плакали, что даже у нас с братом задергались веки. Поеживаясь от утренней свежести, мы стояли у калитки, ожидая, когда отец уложит последние узлы на подводу, запряженную двумя низкорослыми жеребцами - Серым и Летуном. Тем временем наша бабушка Пелагея привела из сарая корову Зойку и привязала ее к заднему борту.

- Вот это уже ни к чему, - возмутился отец, - мешать она в дороге будет.

- А ты что, германцу хочешь оставить кормилицу? - вскинулась старуха. - Пои, Зойка, молоком иродов проклятых!

- Но ведь нам, скорее всего, придется в эшелон перегружаться, - поддержала отца мать.

- Вот когда придется, тогда и оставим корову добрым людям. Все поняли, что бабка не уступит, и спор прекратился. В это время с улицы кто-то позвал:

- Дмитрич, ты готов? Пора трогать.

- Готов, - ответил отец и повел лошадей к распахнутым воротам.

Мимо, нарушая утреннюю тишину негромким скрипом колес, медленно двигалась вереница подвод. Это ехали мобилизованные. Им было велено догонять военкомат, эвакуированный из райцентра двумя днями раньше. К ним и присоединилась наша семья, единственная покинувшая поселок в то осеннее утро.

Пусть говорят

Кто говорит, что в мире нет добра,

Что счастье в жизни - эпизод случайный?

Тогда зачем же с самого утра

Приветствием друг друга мы встречаем?

Зачем, комфорт оставив городской,

А вместе с ним идиллию покоя,

В таежной глухомани вековой

Дорогу люди к океану строят?

Мне говорят, что в мире нет добра.

Тогда зачем же, сердцем замирая,

Влюбленный рыцарь с нашего двора

Стихи прекрасной даме посвящает?

Зачем соседки под моим окном

Цветы на клумбе каждый год сажают,

А в майский день за праздничным столом

Друзья здоровья мне всегда желают?..

Да я и сам, испытанный судьбой,

Захваченный водоворотом буден,

Добра желаю тоже всей душой

Моим друзьям и незнакомым людям.

Когда ж мой стих сердечной теплотой

Согреет хоть кого-нибудь в ненастье,

Бываю рад я радостью земной.

Не в этом ли, скажи, поэта счастье?

Пусть говорят, что в мире нет добра,

И пусть исходят злобою кликуши,

Но мы-то знаем, как земля щедра,

И видим, как светлы людские души.

Не верю я, что в мире нет добра!

Перед экзаменом

На землю спускается сон,

Луна тихий свет разливает,

Часов переливчатый звон

Пропал, в тишине замирая.

Весь город в молчанье немом

Прилег отдохнуть до рассвета,

И вы лишь с подругой вдвоем

Листаете Блока и Фета.

Поспать бы немного… и вдруг

Мгновенно ты все забываешь.

И, выронив книгу из рук,

Невольно глаза закрываешь.

Усни, отдохни от забот,

Пусть сны тебе светлые снятся,

А утром ты встретишь восход

Под белой метелью акаций.

Но завтра экзамен сдавать.

Ты сон от себя отгоняешь,

Встаешь, и опять, и опять

Строфу за строфой повторяешь.

(Из книги С. Повного "В кругу друзей").