Сталин
Если я кому-то в раннем-раннем детстве завидовала, то, наверное, той девочке, которую Сталин поднял высоко на руках и поставил потом рядом с собой на трибуне Мавзолея во время очередного праздничного парада на Красной площади. Отец, возвратившись с войны, рассказывал: "Сидим в окопе, пули свистят, так и хочется голову ниже пригнуть. Но как только раздается "За Родину! За Сталина!" – неведомая сила поднимала нас в бой". Слушала я, и, может, поэтому несколько первых моих детских стихов были посвящены вождю.
Все чаще раздаются голоса о том, что ежели бы сейчас мы жили припеваючи, с достойными зарплатами и пенсиями, просыпаясь утром под гудки заводов и фабрик, а простые люди могли б за небольшую сумму посещать курорты СССР и зарубежья (например, в 60-х я всю Италию проехала по комсомольской путевке за 90 рублей), то тогда, дескать, о Сталине и не вспоминали бы. А почему? Из-за репрессий? Так я беседовала с одним из бывших узников ГУЛАГа, и он рассказывал, что, во-первых, в лагерях действительно оказалось немало настоящих врагов советской власти, а во-вторых, обычными словами Сталина, когда ему докладывали об очередном "враге", были: "Надо разобраться…" Увы, на местах за считанные минуты "разбирались" ссылкой или расстрелом.
Конечно, не политик я, не историк и не экономист, и не могу верить или не верить уважаемым ученым, открывшим скифо-арийско-аланские корни и предпочтения Иосифа Виссарионовича ("Северная Осетия", 27 мая этого года); ведь если очень захотеть, то можно доказать, что первый человек на Земле – Адам – был явно осетином. Просто мне лично важнее другое: чтобы перестали мазать черной краской одно из главных светлых лиц и имен нашей с вами Победы. Хорошо помню день смерти Сталина, это неподдельное горе, охватившее всех, от меня, восьмиклассницы, до глубоких пенсионеров. Тогда же буквально выдохнулись на бумагу стихи, опубликованные потом в газете "Молодой большевик". Приведу лишь два четверостишия:
В строгом молчании замерли классы.
Долго, тоскливо уроки текли.
Детям минута казалась часом.
Нет, заниматься они не могли.
Выйдет с указкой девочка к карте,
Голову низко опустит, молчит…
Вспомнит об ЭТОМ и кинется к парте –
"Сталина нету!"… и плачет навзрыд…
Левитан
Вот тут придется, уж простите, немного похвастаться. Когда в "Литературной газете" несколько лет назад опубликовали мое стихотворение "Голос Левитана", позвонили из Совета ветеранов Ленинграда-Петербурга и спросили, не буду ли возражать, если на памятнике Левитану выбьют несколько моих строк. Но это, подождите, еще не хвастаюсь. Отправила стихи самому Юрию Борисовичу, не зная адреса: Москва. Радио. Левитану. И получила от него письмо: "Дорогая, милая Ирина, спасибо за прекрасные стихи… Их будут читать мои правнуки…" Отдала это письмо перед одним из девятомайских праздников в краеведческий музей, забыв сделать с него ксерокопию. Думаю, не пропадет…
… Он с нами был на выжженных полях
И над вдовой заплаканной склонялся.
Был тверд и вечен в этих хрупких днях…
Нет, он не говорил , он простирался…
Словами словно раздвигая мглу,
В смертельный час он был наполнен жизнью.
Он голосом солдатским был в тылу
И был на фронте голосом Отчизны.
Не помогали мимика и взгляд…
Был просто Голос, маршал и солдат…
И правда, я, малышка, слышала этот Голос по несколько раз в день и видела, как мама и бабушка не отрываются от радиоприемника. Нет уже с нами Юрия Борисовича. А стихи заканчивались так:
… Не ставят памятников голосам.
Как втиснешь в камень Голос Левитана?..
Симонов
Почему-то при произнесении этого имени – Константин Симонов – тут же встают перед глазами не повести его "Живые и мертвые" и другие, не пьеса "Парень из нашего города", не статьи в "Лит.газете", а "Жди меня – и я вернусь. Только очень жди…" Это была заповедь, гимн верности, вера в победу… Переписанные от руки, хранящиеся в карманах гимнастерки строки были стимулом для каждого воина, верящего, что "ожиданием своим" его спасет любимая. Потом еще – стихи, стихи, стихи… От "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?.." до безумно искренних, теплых стихов о Любви. Да, с большой буквы, ибо:
"…есть на Земле такая дружба,
Такое чувство есть на Земле,
Когда воркованье просто не нужно,
Как рукопожатье в своей семье…
И знай: что б ни случилось с тобою,
Какие б ни прокляли голоса,
Тебя, с искалеченною судьбою,
Все те же теплые встретят глаза…"
Он пережил предательство в любви, и остались строки, посвященные главной женщине в его жизни:
"…И вдруг – вокзал. Отъезд. Перрон,
Где и обняться-то нет места.
И дачный Клязьминский вагон,
В котором ехать мне до Бреста…
Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,
Не спутал с прежними словами,
Ты вдруг сказала мне "Люблю…"
Почти спокойными губами.
Такой я раньше не видал
Тебя, до этих слов разлуки.
Люблю… Люблю… Ночной вокзал…
Холодные от горя руки…"
* * *
Три имени. Три лица. Их – тысячи. И тысяч уже нет. Так поклонимся живым…