Приезд сюда, во Владикавказ, для графини Прасковьи Сергеевны не был первым. Здесь ее хорошо помнили и очень уважали. Жена известнейшего во всем мире археолога Алексея Сергеевича Уварова – президента Академии наук, она стала после смерти мужа его достойной преемницей. Во всем.
В свое время главным делом А. С. Уварова было создание Московского археологического общества. Он стал его первым председателем, сделал свое детище известным не только в России, но и за границей, связал его с археологическими съездами, которые тоже организовывал сам. После кончины любимого мужа (это было в 1884 году) на его место встала жена. И она, мать многочисленного семейства, взяла на себя все обязанности и обязательства. Прасковья Сергеевна создала специальные комиссии – Славянскую, Восточную – по охране памятников старины и изучению древней Москвы. Сверх того, открылись еще два новых отделения общества на Кавказе, в области, археологией которой особенно интересовалась и в которой особенно много проработала сама Прасковья Сергеевна.
Думаю, нет надобности перечислять здесь многочисленные печатные труды П. С. Уваровой. Достаточно указать на несколько больших статей в изданных обществом "Материалах по археологии Кавказа" и сборник ценных наблюдений – "Кавказ. Путевые заметки" (три тома – 1887, 1891, 1904 гг.). Кстати, до сих пор специалисты в этой области знаний безмерно благодарны графине и ее коллегам за исконно присущие русской интеллигенции интернационализм и альтруизм, за широту мысли, глубину познаний, за преданность идеалам гуманизма, добра и мира.
Вечер у Шредерс
Восьмидесятые – девяностые годы XIX века, к которым относятся научные экспедиции П. С. Уваровой, – годы, – решающие в истории развития русско-кавказских отношений. Кавказ был, по сути, только что замирен. Но в этой-то обстановке, обстановке едва притушенного вулкана, здесь оказалось множество русской прогрессивной интеллигенции. Академик Шегрен; лингвист и историк, профессор, позже тоже академик В. Ф. Миллер; правовед-социолог М. М. Ковалевский; ученый-педагог Я. М. Неверов; историки Ф. И. Леонтович, Д. Лавров и многие, помимо Уваровых, археологи, еще десятки ученых, литераторов, общественных деятелей и специалистов, поспешивших с гуманными своими миссиями: помочь горским народам и племенам создать свою письменность, разговорные словари, школы, собрать фольклор, написать историю происхождения каждой народности, способствовать становлению нарождавшейся местной интеллигенции, а через нее пробудить самосознание горцев, оказать им содействие, помочь обрести свое место в новом Отечестве, коим для них должна была стать не только Россия царей, но и Россия народа.
Узнав о приезде П. С. Уваровой, люди тут же отложили все свои дела. Да, Прасковья Сергеевна пользовалась совершенно особым почтением. Она была урожденной княжной Щербатовой, женой ученого с мировым именем. Но главным являлось совсем иное. Ведь именно она была одной из трех (Е. Р. Дашкова, С. В. Ковалевская, П. С. Уварова) русских женщин дореволюционной поры, состоявших почетными членами Российской академии наук, кроме того, она была и почетным членом всех тогдашних университетов России, благотворительницей, образованнейшим человеком своего времени. Широко известным был и такой факт: это в нее, княжну Пашеньку Щербатову, был влюблен Л. Н. Толстой, только что приехавший из Севастополя и позже обессмертивший ее юность своим гениальным пером в образе Кити Щербацкой в романе "Анна Каренина".
Оказавшись в доме гостеприимной В. Г. Шредерс, Прасковья Сергеевна была искренне рада, увидев здесь некоторых старых друзей-ученых.
Сама хозяйка, Варвара Григорьевна, просто покорила Прасковью Сергеевну, особенно запомнилось то, что говорила Шредерс: "Нет, варварами здешних туземцев при всем их языческом иноверье никак не назовешь – язык не повернется". Прасковья Сергеевна полностью разделяла такое мнение. А какой интересный круг друзей был у Варвары Григорьевны!
Разговор был о серьезном последнем труде Миллера – осетино-русско-немецком словаре, к участию в котором он в свое время привлек некоторых сидевших сейчас тут же осетин-интеллигентов. Были это Иналуко Тхостов, полноватый и благодушный с виду человек лет сорока, по должности большой чиновник в канцелярии самого начальника области, а по призванию – этнограф своего края; Савва Кокиев, учитель реального училища, тоже этнограф и публицист; Ибрагим Шанаев, лесничий; седоголовый, но темнобородый, туго затянутый в щегольской мундир своего лесного ведомства. Как и три его двоюродных брата-этнографа – Гацир, Гуцир и Джантимир – был Ибрагим увлеченным собирателем устного народного творчества. В таком же лесническом мундире сидел рядом другой добровольный сотрудник Миллера – Соломон Туккаев.
А потом пришли Адиль-Гирей Кешев – редактор "Терских ведомостей" – главной, передовой газеты всей области, студент Петербургского университета Георгий Цаголов и поэт Коста Хетагуров, о котором Уварова была уже достаточно наслышана: Варвара Григорьевна только что, буквально полчаса назад, показала ей вывешенную в центральном простенке гостиной необычную картину. Девушка, характерно по-кавказски черноокая, с головкой, плотно укутанной платком, выписанная маслом в реалистической манере современного русского портрета на фоне горного пейзажа, изображала обобщенный тип горянки, – картина так и называлась: "Горянка". И подарена она была В. Г. Шредерс самим автором – Коста Хетагуровым, о чем свидетельствовала дарственная, которую Варвара Григорьевна тут же прочитала с нескрываемой горделивой ноткой: – "Вы первая заронили луч света в наши темные аулы. Вы первая призвали нашу горянку к учению..."
А Коста явно пришелся графине по душе. Особенно когда начал по просьбам собравшихся читать свои стихи – "На смерть молодой горянки", "Кубады", отрывки из "Фатимы", "Я смерти не боюсь".
Закончился вечер в доме Шредерс очень неожиданно для Прасковьи Сергеевны: ряд именитых гостей добровольно, без всякой агитации вызвался помочь ей в организации экспедиции в Кобань. Негласным инициатором этого, конечно же (Уварова все поняла), стала все та же Варвара Григорьевна. Прасковья Сергеевна сияла от радости. Потом, уже в гостинице, она все вспоминала слова начальницы прогимназии: "Вы нуждаетесь в сотрудниках и черных рабочих в предстоящей экспедиции. У многих из нас начинается каникулярное время, и вот мы изъявляем желание использовать его и сопровождать вас в горы. Мы готовы быть вам помощниками на ролях, какие угодно вам будет назначить. Смеем заверить, ваше сиятельство, белоручек среди нас нет..."
Эврика!
И ведь действительно поехали. И помогали. Да еще как! Много позже, вспоминая эту поездку во Владикавказ и экспедицию в Кобань, Полина Сергеевна говорила, что в те дни она была необыкновенно счастлива. Даже, наверное, как никогда! После кропотливого нелегкого труда наконец пришло то, ради чего, собственно, она и предприняла саму экспедицию. Это были непередаваемые мгновения. Сначала в толще земли был найден топор... За его очистку она взялась сама.
– Отец святой! Неужто... – в великом волнении, боясь еще верить, пробормотала Прасковья Сергеевна и, затаив дыхание, смахнула с топорика последние следы земли. Островками открылась патина, блестящая, густозеленая, и стало определенно видно, что бугорки – именно то, что она так жаждала увидеть, – следы отливки, наплывы, застывшие капли пролитой бронзы, которые случаются при выходе вещи из формы и обычно прибираются потом мастером путем обточки. Да, их зачищают обычно после, особенно если вещь предназначается для продажи – у нее ведь должен быть привлекательный товарный вид...
... – Господа, господа, ведь это то, что я поставила целью искать в Кобани на сей раз! – торжественно заговорила Прасковья Сергеевна. – Как вы думаете, что означают вот эти шершавины?
– Дефект отливки? – неуверенно высказался Савва Кокиев. – Я уже видел такие на двух-трех кобанских предметах.
Но Полина Сергеевна хорошо понимала и сама: нужны и другие доказательства. Нужны как воздух. Иначе... Иначе все не то! Не поверят...
"Мне бы их еще два-три найти, и я тогда смело, на весь мир, смогу заявить: бронзовое литье Кобани производилось тут. Тут, на месте! Не привозили его сюда, не покупали на стороне. Ибо кто же станет покупать и везти откуда-то вещь с дефектом!?... Вы можете спросить, господа, почему ж в таком случае никем из нас еще не найдено тут ни горнов для выплавки, ни льячек, ни самих форм? Да потому, я считаю, что раскопки-то наши на могильниках, а все это – весь рабочий инвентарь – дело живых, и искать его надо на месте, где люди жили и работали.
А главное состоит в том, что кобанские могильники отличаются особым богатством и роскошью инвентаря – вы сами убедитесь в этом, когда копнем поглубже и войдем в древние и древнейшие слои, в века этак девятый-десятый до Рождества Христова... Такого множества прекрасных вещей положить с усопшим для загробной жизни, конечно же, не могли бы жители, которые не сами их производят, а довольствуются привозными, покупными! Кстати, и состав кобанской бронзы указывает на ее глубочайшую древность. Когда-то профессор Зелинский по моей просьбе сделал ее химический анализ. И что же? Меди в ней девяносто три и три десятых процента, а олова – шесть и четыре десятых. Такое количество ни одна древняя бронза не превзошла...", – в голосе Прасковьи Сергеевны слышалось сразу все: и вопросы, и сомнения, и ликование, и надежда...
А потом... Потом события развернулись совсем неожиданно, удивительно и, конечно же, запомнились действительно навсегда.
Вечерело. Уставшие рабочие уже сложили инструменты. А она, одна, все продолжала долбить землю. Какое-то предчувствие обуревало ею. Это было непередаваемо... И вдруг... да, свершилось настоящее чудо! Могильник, открывшийся ей, разрешил все сомнения. Она лихорадочно сама делала замеры, не тратя времени на то, чтобы звать помощников, полезла вниз по раскисшим рубленным в земле сходням. Помогала себе обломком рабочего тесака и голыми ладонями. Скоро промокли ноги в кожаных ботинках, замерзли руки, отсыревшая бурка давила на плечи, стесняла каждое движение. Но все бывает нипочем в минуты таких редких удач! Так что все чувства сосредоточились на одном... Эврика! Значит, все было не зря!
Это все для людей!
Прасковья Сергеевна любила тот народ, в среде которого ей доводилось жить и работать, уважала его традиции, фольклор, законы, язык. Подолгу слушала осетинские песни, исполняемые под струны фандыра. Это были мелодии, рожденные в горных трущобах, среди неприступной и суровой природы. И думала... Ловила себя на том, "что проясняется в ней, формируется, облекаясь в точные слова, давнишняя, из собственных наблюдений народившаяся когда-то мысль. Заключалась она в том, что главные нравственные категории, главные понятия о добре и зле, чести и долге, верности в любви и дружбе, несмотря ни на что, одинаковы всюду. Они, эти категории – в самих истоках духовности всех народов, великих и малых; ими народы сильны, ими живучи. Те же, кого не эти, а другие понятия – вроде культа мускульной силы, властолюбия, националистической спеси и нетерпимости – вдохновляли и порой, бывало, подхватывали, даже выносили на гребень истории, – все равно рано или поздно скатывались с этого гребня, все ушли и уйдут без следа, без семени, разве что звук от проклятого имени своего оставив... Геростраты..."
А сама она оставила после себя такой добрый след... И еще славное имя, которое мы помним и почитаем.
P.S. Впервые о графине П. С. Уваровой и ее бесценном вкладе в нашу национальную и отечественную культуру я услышала от Виталия Тменова, когда мы учились еще на первом курсе историко-филологического факультета СОГПИ имени К. Л. Хетагурова. В дальнейшем В. X. Тменов стал доктором наук, автором десятков серьезных трудов по истории и археологии.
Книгу Л. Е. Храповой (в 60-е годы ХХ в. она, кстати, работала в "СО") "Одна страница сиятельной жизни" – об академике графине П. С. Уваровой – я прочла уже после написания этой статьи. Конечно же, многое пересмотрела в своей работе, что-то добавила, на что-то вообще взглянула под иным углом. И очень благодарна автору.