К этой знаменательной дате народный писатель Осетии Дамир ДАУРОВ завершил работу над рукописью документального повествования под условным названием "Билар глазами друзей". Она состоит из авторских размышлений, из воспоминаний самого Билара и людей, которые хорошо его знали по совместной работе, встречались с ним в быту, были свидетелями его взаимоотношений, теплых и не очень, с Никитой Хрущевым, Кубади Куловым, Владимиром Агкацевым, Владимиром Одинцовым, Виктором Касабиевым, Бибо Ватаевым...
Предлагаем читателям отрывки из будущей книги.
"Умел выслушать,
был рассудительным..."
Эльбрус Кучиев, бывший министр здравоохранения республики:
– Об этом говорят его поступки. Вот послушай-ка, Дамир, что я тебе расскажу, а выводы делай сам...
Помнишь, как раздавали правительственные награды в советские времена? ЦК диктовал: это русскому, это осетину, такого-то возраста – столько, комсомольцев, беспартийных – столько-то и т.д. Однажды решили наградить меня орденом Трудового Красного Знамени. Самих представленных к награде на бюро не приглашали. После меня позвали в отдел обкома и говорят:
– Вас самого поздравляем, а вот вторая ваша кандидатура не прошла.
– Почему?
– Это лучше спросите у первого секретаря.
Я к нему.
– Не ту кандидатуру подобрали.
– Как же так? – удивился я. – Наши документы и характеристики прошли проверку во всех инстанциях, в том числе в КГБ, он старый заслуженный врач...
– Это не главное, – прервал меня Билар, – говорят, что во время оккупации Моздока он лечил раненых немцев.
А я ему:
– Правильно делал! Врач обязан лечить всех, независимо от того, враг он или же друг...
– Вот здесь философствовать ни к чему, – снова оборвал меня Билар. – Мы приняли решение наградить вместо него другого врача, если не возражает министр здравоохранения. Я поручил, чтоб тебя пригласили на следующее заседание бюро, и мы рассмотрим эту кандидатуру.
И назвал мне фамилию главного врача спецбольницы Грибанова. Я тогда промолчал.
На заседании бюро инструктор доложил данные о награждаемом, затем документы положили на стол первого секретаря. Билар встал, смотрит на меня, ждет, что я скажу. А я стою где-то в конце зала заседания и молчу. Мне характеристика на Грибанова не понравилась. Во-первых, больницу он возглавил всего-навсего полгода тому назад, на прежней своей работе в поликлинике ничем особо себя не проявил, разве что... слишком усердно обслуживал семью Билара, прикрепил к его пожилой матери женщину из медперсонала, которая ухаживала за ней, убирала у нее в квартире, ходила за продуктами на рынок и т. д. Что тут скажешь, все мы, в конце концов, люди. И все же мне это не нравилось, не воспринимал, характер у меня такой. Поэтому я не стал дальше молчать:
– Билар Емазаевич, вашу характеристику на Грибанова мы не разделяем. И на награду орденом Ленина мы его не представляли. Но если бюро обкома партии утвердит своим решением эту кандидатуру, то я обязан буду согласиться с ним, так что делайте так, как считаете нужным...
Билар смотрел на меня, смотрел, потом на миг наклонил голову, снова посмотрел на меня и вдруг неожиданно для меня и для всех принял единоличное решение:
– Тогда, товарищ министр, представьте характеристику на другого человека, достойного этой высокой правительственной награды...
Никто из членов бюро возражать не стал. Как всегда.
Просьбу Билара мы выполнили уже на второй день, и орден Ленина получил другой врач, женщина, участник Великой Отечественной войны. А после того бюро меня в коридоре окружили несколько человек:
– Что ты делаешь?.. Как ты себя ведешь с первым секретарем, почему ты не думаешь о последствиях?
Но я никогда не был подхалимом. Боже упаси!
Работал, к примеру, у меня в министерстве один русский, Сабатеев, очень усердный молодой человек, аккуратный во всем, и я решил сделать его своим заместителем, благо Москва требовала, чтоб один из замов был не коренной национальности. С этим предложением я пошел к Билару, дал своему протеже положительную характеристику, но пояснил: меня смущает, что он инвалид. Он, конечно, человек заслуженный, прошел войну с первого до последнего дня, вся грудь в орденах, но ведь, говорю, ходит на протезах, как это Москва воспримет?
– И что, – удивился Билар, – это мешает ему в работе? Да лишь бы голова варила! А ну-ка приведи его на ближайшее бюро...
Привел, охарактеризовал его как одного из самых ценных работников министерства. Когда я закончил, то члены бюро некоторое время молчали, но потом их прорвало: этого нельзя делать, Билар Емазаевич, ему по работе надо будет выезжать в Москву, в Ленинград, встречаться с большими людьми, как он будет выглядеть со своими костылями, что там о нас подумают, не скажут: неужели в Осетии нельзя найти одного здорового человека?
Билар прервал их:
– А что тут такого? Инвалидом он стал на фронте, а не в набегах на чужой скот, не зря вся его грудь в орденах не в пример некоторым из нас...
А потом поведал им вот о каком случае. Во время войны освободили от занимаемой должности командующего Северным флотом, контр- адмирала, фамилию его не помню, за неудачно проведенную военную операцию. Подбор кандидатуры на его место затянулся, Сталин был этим недоволен и пригласил Жукова объясниться... И тот сказал ему:
– Товарищ Сталин, есть у нас подходящая кандидатура, но ходит на протезах, и мы никак не решаемся поставить перед вами этот вопрос.
– А что, вам мешают его протезы? – удивился вождь. – У него голова работает или нет?
– Работает, товарищ Сталин, еще как работает.
И тогда Сталин попросил пригласить его к нему, а после беседы утвердил, и он так и командовал до конца войны знаменитым Северным флотом. На протезах, между прочим, ходил по скользким палубам...
Вот так и наш Сабатеев...
И еще... Я вспоминаю, как Билар, уезжая 12 февраля 1982 года на пленум ЦК КПСС, где его должны были освободить от должности за известные события октября 1981 года, по дороге в аэропорт позвонил мне и поручил сделать все возможное для спасения жизни Эммы Абхазовны Тотровой, ректора медицинского института, которую накануне привезли в больницу с тяжелым диагнозом. К сожалению, спасти Эмму Абхазовну нам не удалось, несмотря на все наши усилия.
15 февраля Кабалоева снимали с работы здесь, дома. Вечером того памятного дня он позвонил мне. "Чем занимаешься, Эльбрус Борисович? – услышал я в трубке усталый голос. От неловкости ситуации я не мог ни пошутить, ни найти слов, чтобы выразить ему сочувствие. – Если свободен, давай сходим выразить соболезнование родным Эммы Абхазовны, а то мне неловко, я ведь не был на ее похоронах..."
И Билар Емазаевич заехал ко мне, в руках у него был портфельчик с книгами, которые он забрал из своего кабинета, где он столько лет просидел, мы пошли к Тотровым и, как положено, помянули Эмму Абхазовну.
Меня, честно говоря, тогда это потрясло. Кто бы из нас, думал я, пережив подобную стрессовую ситуацию, вспомнил о чужом горе? Вот такой урок человечности преподнес мне сильный, незаурядный руководитель, каким был Билар Емазаевич Кабалоев...
"Одинцов на меня
обиделся..."
Виктор Вахнин, шахтер из Садона:
– Я хорошо помню страшные события октября 1981 года. На третий день мне как члену пленума обкома КПСС на работу позвонили из Алагирского райкома партии: надо вечером ехать в обком, проводится республиканский актив. Приехали, а там усиленное оцепление войсками, плиты с памятника Орджоникидзе вокруг разбросаны, камни, палки, окна на первом этаже разбиты. Словом, жуткая картина. Митинговавших ни там, ни на проспекте мы уже не видели.
Зашли в зал, смотрим, появляется Соломенцев, Председатель Совмина РСФСР, хмурый, насупил брови. Был у него какой-то неприятный взгляд, от него исходил холод, и я понял, что все это добром не кончится. Это когда он уже на трибуне стоял. Совсем другое впечатление произвел на меня Чурбанов, замминистра МВД СССР, зять Брежнева, стройный, круглолицый, наглаженный, отутюженный, на происходящее смотрел как бы равнодушно, на лице – улыбка, он как бы насмехался над нами. По-моему, это все заметили...
Так сложилось, что через несколько дней после этого у меня умерла мама. Ко мне в Мизур приехали почти все члены правительства республики, выразили свое соболезнование, не было только Кабалоева, и мне объяснили, что его срочно вызвали в Москву. Туда же после похорон летел и я на очередную сессию Верховного Совета СССР, взял с собой и сестру. И вот неожиданно встретились там с Биларом Емазаевичем. Он первым подошел к нам, обнял нас, выразил по-осетински соболезнование. Сестра от такого внимания расчувствовалась, расплакалась, сердце слабое у нее было.
Мы отошли в сторону, разговорились, мне он показался расстроенным, и я спросил его, как дела. Он сказал:
– Дела у меня плохи, Виктор. Вчера меня вызвал к себе Суслов... Наверное, у тебя скоро будет новый первый секретарь. Готовься к пленуму...
И вот после этого тот злополучный пленум нашего обкома партии состоялся. Был на работе, работал в тот день наверху шахты. Смотрю подъехала до боли знакомая мне райкомовская черная "Волга". Шофер объяснил, что меня срочно вызывают к директору комбината Баликоеву и секретарю парткома Карацеву. Я всегда старался шутить и спрашиваю его:
– Что опять случилось, война что ли?
– Тебя ждут в обкоме партии, – объяснил он, – наверное, мне придется тебя отвезти туда.
Так и случилось. Уже там, в обкоме, меня встретил Субботин, заведующий общим отделом. Ничего не спрашивая и ничего не объясняя, он повел меня по знакомому мне темному коридору, и мы зашли в самый крайний кабинет у окна. Там, оказывается, ждал меня знакомый инструктор ЦК КПСС Бессарабов.
– Готовится пленум вашего обкома партии и тебе придется выступить там с критикой в адрес вашего первого секретаря, – почти приказным тоном сказал он.
Для меня это было неожиданно, я сначала растерялся, но потом взял себя в руки.
– А с чего это я против Кабалоева должен выступать?! Я не буду этого делать...
Понял: они хотели, чтоб я их устами, как бывало и раньше, сказал слово от имени рабочего класса республики.
Бессарабов всмотрелся в меня, потом позвал за собой и завел в кабинет нашего второго секретаря Чельдиева, начал меня уговаривать сделать это, а в конце сказал:
– Кабалоев тебя поймет...
– А я не хочу, чтоб он меня понимал, – в категорической форме сказал я, – ничего плохого о нем сказать не могу...
На этом и расстались. Да, Билар Емазаевич меня бы понял, но совесть-то у меня еще есть. Я всегда говорил и сейчас повторю, что он был большим руководителем, внимательным. Помню, в Москве, во время сессии Верховного Совета мы всегда обедали за одним столом – Олег Басиев, Билар Емазаевич и я. И я всегда шутил:
– Дайте мне, садонскому шахтеру, хоть один раз расплатиться за обед. У меня ведь зарплата выше, чем у вас...
Смеялись.
Я еще раз повторяю: Кабалоев мудрый был человек, очень красиво и тактично вел заседания бюро обкома, а еще красивее любые застолья, особенно, осетинские. Возглавившему потом республику Одинцову было далеко до него...
Уже после всех этих событий мы ехали в Москву на празднование 50-летия образования СССР. В одном вагоне поезда. И Одинцов там же. Ко мне он относился неважно, взгляд у него всегда был холодный. И я догадывался, что он знал о том, что тогда, на пленуме, я отказал Бессарабову...
От автора. Я был свидетелем настоящей мужской дружбы Билара Емазаевича с моим бывшим одноклассником по хумалагской школе, другом юности Бибо Ватаевым. Это он, Билар, был инициатором возвращения его из далекой Средней Азии, это он выделил ему квартиру в столице республики, это он помог ему приобрести первую легковую машину. Представители старшего поколения Осетинского театра часто вспоминают, что первый секретарь обкома партии ходил на все спектакли с участием Бибо...
Когда ушел в мир иной великий Савкудз Дзарасов, то у его гроба от имени друзей выступал и Бибо. Как всегда душевно, эмоционально, не стыдясь своих собственных мужских слез. Когда гроб с телом вынесли на улицу, погрузили в кузов машины, то к нам подошел Билар Емазаевич, приобнял Бибо:
– Дорогой мой друг, вот что я тебе завещаю: когда и меня не станет, то, пожалуйста, скажи слово и у моего гроба... А вас я попрошу напомнить ему об этом...
Нас было трое: Камал Ходов, Тамерлан Тотиков и я.
Помню, великан Бибо посмотрел на него сверху вниз, попытался улыбнуться, а потом грустно, но уверенно сказал:
– Билар, дорогой мой старший, единственный Бог знает, кому суждено уйти раньше в тот мир...
В 2000 году в день похорон Бибо тысячи людей на площади у Осетинского театра видели, как Билар Емазаевич наклонился над гробом молодого, не дожившего свой век друга и, всхлипывая, долго плакал, как дрожали его низенькие плечи, пока к нему не подошел и не успокоил незабвенный Бексолтан Тулатов...