Напряженность современной языковой ситуации в последние десятилетия, обусловленная значительными изменениями в русском языке, бросающимися в глаза даже неспециалистам, – неоспоримый факт, требующий осмысления, описания, оценки и прогнозирования. Оказать помощь в сложившейся ситуации может только филолог.
Объективно все правильно: язык должен меняться, и он меняется. Более того, запаздывание изменений приносит значительные неудобства, так как не только обыватель, но и весьма образованный член общества не могут, игнорируя языковые инновации, понять и объяснить инновации в самом социуме. Но и очень быстрые изменения и не всегда оправданные могут мешать и раздражать. Не случайно все чаще говорят не только о порче, но уже и о… грядущей гибели традиционного русского языка.
Что же конкретно мешает и раздражает филологов? И не только их! Язык – это часть нас всех и то, что происходит в нем и с ним, задевает нас лично.
Особенно болезненными оказываются такие темы, как язык Интернета, погоня за броским изменением смысла слов, распространение брани, злоупотребление заимствованиями, жаргонизмами и просторечными словами.
Несколько конкретных ситуаций…
"Эксклюзивная баранина" и "элитные пельмени"
Ситуация первая. В один из выходных дней я отправилась за продуктами на рынок. Иду между торговыми рядами и вдруг натыкаюсь на броскую вывеску-плакат, этакую растяжку над прилавком: "Эксклюзивная баранина!"
– Совсем с ума посходили, – громко и непедагогично комментирует языковую новацию один из покупателей.
– А что вам, собственно, не нравится?! – удивляется продавец: он в явном недоумении.
На этом "эксклюзивная история" не закончилась: вечером, читая газету, встречаю в объявлении о продаже автомобиля фразу: "Машина находится в эксклюзивном состоянии".
Сравните также: элитные уроки, элитные рестораны и даже элитные пельмени, вареники и хинкали. Не знаю, как вы, а я чувствую некий стилевой диссонанс, который препятствует соединению книжных слов эксклюзивный, элитный со словами иного функционально-стилевого статуса, особенно со словами продуктовой тематики. Конечно, "язык неистощим в соединении слов", но едва ли следует спешить с одобрением подобных соединений.
Ситуация вторая. В один из летних вечеров жители так называемой Курской слободки, отдыхая после трудового дня, сидели на скамейке возле одного из домов и обсуждали план мероприятий по подготовке к свадьбе сына одной из соседок. Та же взахлеб рассказывала о том, какой у нее замечательный сын: скромный, ответственный и очень трудолюбивый. Вот и сейчас он приехал издалека: был на заработках и полностью материально обеспечил предстоящую свадьбу, не перекладывая груз забот на родительские плечи. На восхищенные возгласы соседей и связанный с ними вопрос о том, кто же по специальности этот замечательный молодой человек, мать с гордостью отвечала: "Он – рэкетир!" Дальше можно не продолжать…
Конечно, к заимствованиям быстро привыкаешь, и уже сейчас трудно представить себе русский язык без слова компьютер или даже без слова пиар (хотя многие его и недолюбливают). Согласитесь, что мы, например, давно привыкли и к слову менеджер, но очень трудно разобраться (и надо ли?) во всех этих сейлзменеджерах, акаунтменеджерах и им подобных. Я понимаю, что без "специалиста по недвижимости" или "специалиста по порождению идей" не обойтись, но ужасно раздражает, что одновременно существуют риэлтор, риелтор, риэлтер и риелтер, а также криэйтор, криейтор и креатор. А лингвисты при этом либо просто не успевают советовать, либо дают взаимоисключающие рекомендации.
Многие журналисты не любят переводить с английского на русский, а предпочитают сразу заимствовать. В репортажах о боксе появились загадочные панчеры и крузеры, о футболе – дерби, легионеры, монегаски и манкунианцы. Да что говорить… А как вам хоккейный репортаж, в котором было сказано о канадском хоккеисте, забившем гол и сделавшем две ассистенции!
Обилие иноязычных слов, которые очень часто неоправданы в своем появлении в русском языке, ибо представляют собой абсолютные дублеты, раздражает. Позавчера вы споткнулись на стритрейсерах, вчера – на трендсеттерах, сегодня – на дауншифтерах, и я точно знаю, что завтра, если ничего не изменится, будет только хуже. Почему? Ясно, что очень часто заимствование есть не что иное, как смена фирменных знаков, тем не менее для известной части общества это признак уважения, повышения в статусе. Даже в том случае, если говорящий не совсем понимает смысл англо-американского пришельца.
Лексика цифрового поколения
Ситуация третья (несколько виртуальная). Представьте, что вы попали в компанию современной молодежи; в процессе общения рассказали анекдот и вместо смеха в ответ услышали лол. Не пугайтесь – это вовсе не оскорбление. ЛОЛ – это аббревиатура от английской фразы laugh out loud – "смеяться в голос". Более загадочное происхождение у слова кек – оно также означает смех. Однако у этого слова оттенок более ироничный. Чтобы было понятнее, разъясняю: если вам отвечают "лол", значит, шутка удалась, а если "кек", то юмор не был оценен по достоинству.
Чтобы выразить сильные негативные эмоции, поколение молодых людей, родившихся в начале 2000-х годов (так называемое поколение Z), использует фразу словить кринж, то есть испытать чувство стыда; похожий оттенок у модного слова зашквар: его используют, чтобы передать ужас, негодование, отвращение к какому-либо явлению.
А вот если в разговоре с представителем поколения Z речь зашла о любви, то без знания следующего слова вам не обойтись: краш – это "предмет романтического увлечения или обожания". Современные молодые люди, вместо того чтобы говорить "мой парень" или "моя девушка", употребляют выражение мой краш.
Поколение Z – это первое по-настоящему цифровое поколение, которое считает гаджеты чем-то вроде продолжения собственной руки. Лол, кек, краш, трэш, рофл, ор, азаза, хайп, зашквар – данные "слова" именно они "притащили" из Интернета в язык. Эти обыватели соцсетей живут в очень стремительном и мутном информационном потоке и с утра до ночи серфят по волнам Всемирной паутины в поисках смысла.
Конечно, сегодня мы уже не можем не замечать активного влияния Интернета на нашу речь, который предлагает новые слова и постепенно замещает русские оригиналы их английскими альтернативами. Многие из этих слов быстро приживаются в нашем словарном запасе и обретают большую.
Не секрет, что Рунет стал полигоном экспериментов над русским языком. Сейчас результатом этих экспериментов стало создание так называемого олбанского языка – исковерканного русского, придуманного в свое время группой энтузиастов, называвших себя падонками. Кстати, для непосвященных: название олбанский восходит к прилагательному в словосочетании албанский язык, которым в шутку был назван русский некоему американцу, возмущающемуся, почему на американском сайте функционирует какой-то непонятный для него язык; впоследствии название албанский было намеренно искажено с орфографической точки зрения и послужило названием нового стиля употребления русского языка с фонетически почти верным произношением, но орфографически нарочно неправильным написанием слов (так называемым эрративом), частым употреблением ненормативной лексики и определенных штампов, характерных для сленгов. Таким образом, основной концепцией этого так называемого езыка является альтернативное правописание, при котором слово пишется нарочито неправильно, максимально непохоже на словарное написание при сохранении фонетического образа: ржунимагу, ниасилел, убейсибяапстену. По сути перед нами новая форма языкового взаимодействия, а именно письменная разговорная речь. Главная причина ее возникновения – это требования к ускорению коммуникации.
Дело в моде или в низкой культуре?
Ситуация четвертая. Если вы окажетесь в компании, речь которой будет изобиловать словами типа крышевать – "обеспечивать защиту бизнеса, в том числе незаконную", фильтруй базар – "думай, что говоришь", наезд – "посягательство на чьи-либо интересы", распальцовка – "жест, символизирующий принадлежность к криминальному миру", мерин – "мерседес", не пугайтесь. Эта лексика, конечно, бандитская, но, пожалуй, самое интересное состоит в том, что многие из "бандитских" слов оказались востребованы языком после того как сама бандитская действительность если не исчезла, то хотя бы затушевалась, стала менее заметной. Употребление этих слов отчасти можно списать на моду, причем моду, на мой взгляд, не слишком приятную. Многие люди (небандиты) научились разговаривать так, как бы шутя и иронизируя, а отучиться никак не могут, тем более что бандитский жаргон успешно мутировал, смешавшись с "новым русским" языком чиновников и бизнесменов, в котором фигурируют такие слова и выражения, как коммерсы, откаты, пилить бюджет – незаконно распределять бюджетные деньги и т.п. Конечно, недопустимо, чтобы такие слова и еще более сниженные звучали с экрана телевизора, произносились политиками: такое словоупотребление свидетельствует не о свободе, не о демократии, а о недостатке культуры или просто о невоспитанности.
Все вышесказанное вовсе не случайно. Это свидетельство серьезных проблем, связанных с состоянием и функционированием современного русского языка.
Как в свое время отмечал известный историк языка В.В. Колесов, налицо лексикологическая, то есть словарная, проблема, которая состоит в том, что в русском языке уже имеются слова того же значения, даже заимствованные, вытесняемые не оправданными ни внешними (социальными), ни внутренними законами развития языка инновациями. Тут дело моды, которая постоянно меняется и не всегда имеет объективный характер: смена словесных знаков становится признаком уважения и престижного статуса. Именно этот психологический фактор поддерживает употребление таких слов, как фейковый, то есть ложный, недостоверный, сфальсифицированный; зашкварный – позорный, отвратительный; мейкап – макияж и т.п.
Самая же главная проблема носит общекультурный характер. Открытость системы языка, особенно его лексики, ведет к тому, что многие новшества, особенно иноязычные слова, преобразуют основу российской ментальности. Данный процесс происходит медленно, но происходит. В частности, наблюдается скрытое смягчение характеристик: преступник, вымогатель – рэкетир: банды рэкетиров в погонах; необъективный, предвзятый, нанятый, продажный – ангажированный: ангажированный журналист. Конечно, слова ангажированная пресса или мой сын – рэкетир звучат гораздо приятнее, чем исконные номинации, отражающие русское представление о названных явлениях.
Нетрудно также заметить вызванное такими "престижными" заменами понижение статуса привычного слова, пришедшего, как правило, из высокого стиля: область теперь называется регионом (устранение идеи власти), общество – социумом (устранение такого важного компонента смысла, как соборность, являющегося важным признаком российской ментальности в противоположность западному эго), любовь – сексом (отсутствие духовного и душевного начала). Всем известно, что язык есть непосредственная действительность мысли. Значит, мы начинаем мыслить на западный манер? Теряем свою национальную самобытность? Не перегибаем ли мы палку, протежируя так активно иноязычным вхождениям?
В России в любой проблемной ситуации обычно задают два вопроса: "Кто виноват?" и "что делать?" А может, лучше спросить: "А что, собственно, случилось?" А случилась гигантская перестройка языка под влиянием сложнейших социальных изменений. Русскому языку, чтобы адаптироваться в новых условиях, пришлось сильно измениться. Впрочем, как и всем нам.
Безусловно, русскому языку не страшны грандиозные изменения, которые в нем происходят. Он "переварит" все это, выработает, наконец, новые нормы, и на место хаоса придет стабильность, хотя и в хаосе есть нечто положительное, поскольку в нем ярко реализуются творческие возможности языка, не сдерживаемые строгими нормами...
И все-таки о русском языке надо беспокоиться, потому что особенностью состояния сегодняшней языковой ситуации является тенденция к деградации языка как системы и структуры и снятию важных национальных образов мира. Проблема очень актуальна, не случайно многие государства запретили бездумное употребление нежелательных словарных инноваций в системе своих национальных языков. И дело здесь не только в процессе глобализации на языковом уровне, но и в активном формировании и внедрении цифровой культуры, которая меняет язык гораздо радикальнее, чем предыдущие исторические периоды.
Никто не сомневается в том, что цифровизация – благое дело, главным достоинством которого являются простота и точность получения услуг и товаров, автоматизация рабочих процессов, избавление от обилия бумажной документации благодаря хранению данных в электронном формате, то есть сведение к минимуму влияния человеческого фактора.
В цифровом мире нет боли…
А что же параллельно происходит с языком, словом?
Общеизвестно, что именно слово – материал для выражения мыслей, поэтому только человек обладает уникальной возможностью облекать свои мысли в слова. Киберпространство ведет к "умиранию мыслей", потере многообразия, нелинейности бытия, "принудительной" линеаризации. Есть только контент: информация и посты. Мыслей уже нет. Но информация без людей не имеет никакой ценности. Всегда необходим человек, который смог бы ее интерпретировать.
Одно и то же понятие значит абсолютно разное в зависимости от того, кто говорит, кому говорит, как образован этот человек, после чего это сказано, зачем это сказано. У человека, в отличие от компьютера, есть множественность путей решения одной и той же задачи, в том числе инсайты. Разные типы мышления, обусловленные кросс-культурными различиями, привычками, тоже неподвластны цифровым машинам.
Непонятно также, сможет ли искусственный интеллект испытывать эмоции, ведь в цифровом мире нет боли и смерти, и это кардинально меняет всю картину. Компьютеры работают в измерениях, в которых живое не живет: они существуют в нанометрах и наносекундах.
Между тем наука уверенными шагами идет вперед, разрабатывая все более мощные цифровые технологии. Не исключено, что в будущем за искусственным интеллектом будут стоять ответственные решения, влияющие на жизнь людей. Именно поэтому сегодня так важно осознанно подойти ко всему, что происходит в мире, и осознать, что для гармоничного существования необходим не только ум, но и человечность, культура, образованность.
Филологи! Настоящие и будущие, любящие язык и литературу! Мы же понимаем, что не русский язык находится на грани нервного срыва. Переживаем и нервничаем мы сами, и, наверное, это правильно. Только не надо переходить через ту самую разумную грань. Просто о русском языке и о других, в частности, осетинском, родном для всех, живущих в Осетии, надо беспокоиться. Сложившейся ситуации им не избежать.
Вот почему язык надо любить. О нем надо спорить. Но главное – на нем надо говорить, писать и читать. Великие поэты и писатели восхищались своими национальными языками, клялись в вечной любви и верности им. Давайте мы не будем Иванами, не помнящими родства…
Елена СЕНЬКО,
доктор филологических наук, профессор СОГУ