Сергей Миронович КИРОВ и Евгений Багратионович ВАХТАНГОВ... Как много общего у этих людей. А вот дорога единой так и не стала. Но почему? Почему? Ведь, казалось бы, все могло сложиться совсем иначе.

Во Владикавказе прекрасно знали обоих. Профессиональный революционер С. М. Костриков (с 1912 года здесь он подписывал все свои материалы фамилией Киров, придуманной друзьями-единомышленниками. Она-то и стала с тех пор его партийным именем). Довольно долго (десять лет) успешно трудился в местной газете "Терек". Издатель Сергей Иосифович Казаров доверял ему. Сам он мало интересовался содержанием статей, потому что главной его заботой был тираж. И, конечно, количество подписчиков. Ну, разве что еще реклама, которая тоже приносила определенный доход. А Мироныч (так частенько служащие газеты называли своего нового ответсекретаря) вполне отвечал всем запросам Казарова. И, что самое главное, по мнению издателя, материалы Кирова пользовались большим успехом.

В городе Мироныча действительно знали все – от "герольдов прессы" (именно так он именовал шустрых мальчишек – разносчиков газеты) до жителей рабочих кварталов и людей из окрестных сел, неравнодушных ко всему тому, что делалось здесь, в Терской области. Киров бывал везде, где что-то происходило или только готовилось к этому, дружил с молодежью Владикавказа, активно налаживал контакты не только с интересными людьми, но и с теми, кто стоял у власти, что вовсе не характеризовало его как человека, идущего в чем-то важном, главном на те или иные уступки. Все было как раз наоборот. Может, именно за несговорчивость его так и ценили. Профессиональный революционер, прибывший сюда из Иркутска, где жандармы пытались его найти, по поддельному паспорту, он носил фамилию Миронов, именно ею первые три года службы в "Тереке" он и подписывал свои эссе, фельетоны, рецензии. Мироныч часто посещал рабочие кружки, бывал на маевках. А театр и все, что было связано с искусством... Ко всему этому он тянулся всем сердцем. Пожалуй, поэтому отзывы на новые постановки, отклики на выступления многочисленных гастролеров (а их во Владикавказе действительно было немало) за его подписью появлялись в "Тереке" гораздо чаще, чем то, чем делились другие журналисты. Кстати, в драматическом театре для прессы в зрительном зале были даже отдельные места. И Киров неизменно с большим интересом использовал свое служебное положение.

А Евгений Вахтангов... Он родился и вырос здесь, во Владикавказе, в семье дочери зажиточного купца Василия Лебедева – Ольги и владельца табачной фабрики Багратиона Вахтангова. Единственный сын, надежда амбициозного отца – человека сурового, вспыльчивого, деспотичного, крепко державшего в кулаке не только рабочих своего предприятия, но и собственную семью. Вахтангов считал, что у него нет наследника. Именно об этом он часто сетовал, рассказывал с неприкрытой горечью, даже цитировал своего сына Евгения, говорящего, что ему претит фабрика, что он ненавидит любую эксплуатацию, что в жизни он хочет только одно – создать СВОЙ ТЕАТР.

Е. Вахтангову

Он вернулся домой.

Он пришел после долгой разлуки.

После трудных дорог

Он приехал в родные места…

Здесь он всеми любим,

Его встретили здесь, словно друга,

Подарили высокий,

Достойный его пьедестал.

И впервые, быть может,

За долгие-долгие годы

Он почувствовал легкость,

Вдохнув запах бурной реки…

Рядом встали знакомые

С детства родные высоты –

Это горы коснулись

Дыханием свежим руки…

Может, только теперь

Понял он, как ценна альма-матер,

Как всегда он скучал:

Ему снились гимназия, сквер,

И любимый проспект,

И ни с чем не сравнимый театр,

Где он взял самый трудный

И самый желанный барьер.

А вокруг льется жизнь!

Рядом новые стройки и люди,

И старинная церковь

Все так же спокойна, чиста…

Пусть же в жизни его

Это все совместится и будет!

После трудных дорог

Он вернулся в родные места…

Да, единственный сын пошел вовсе не по пути отца: он всерьез увлекся искусством. Музыка, танцы, пение... Но более всего Женя любил, по выражению Вахтангова-старшего, "проклятое лицедейство". Так и только так Багратион Сергеевич характеризовал театр и все, что с ним было связано. Отец тогда откровенно негодовал. Однако... Сын не сдавался.

Из истории знакомства

А познакомились С. Киров и Е. Вахтангов в редакции газеты "Терек". Евгений буквально ворвался в кабинет, где собралась вся журналистская молодежь коллектива, и обрушил на нее упреки за то, что его статья – спор с главой города Гаппо Баевым – не была опубликована вовремя. Он же так "бился" с А. Лукашевичем – одним из сотрудников "Терека" – буквально за каждое слово. Никакие аргументы, приведенные корреспондентами, среди которых был и Сергей Миронович, не убедили Евгения. Разгневанный и раздосадованный, он помчался доказывать свою правоту Казарову. Смелость, горячность юноши, увлеченного театром, до самозабвения преданного своему делу, уверенного в личной ответственности за каждую свою строку в принесенном материале, сразу покорили Мироныча. А потом были их встречи и разговоры об искусстве, о местном театре, об актерах, о драмкружках Вахтангова, о рецензиях Кирова в "Тереке" не только на творческие работы Владикавказской труппы, но и заезжих гастролеров, их антрепренеров, реакцию здешней публики. Глубокие знания молодого Вахтангова, его неиссякаемое трудолюбие, искристая фантазия, умение создавать особую ауру, сплачивать молодежь вокруг определенной идеи, бескорыстие, огромное желание помочь нуждающимся, готовность идти через все препятствия напролом во имя чего-то большого, святого, выбранного раз и навсегда, – все это импонировало ответсекретарю. Их разговоры часто превращались в жаркие споры и заканчивались явным несогласием с позициями друг друга. Но то, что обоих интересовало и обогащало такое общение, было бесспорно. Кстати, понять друг друга помогала и музыка: Сергей Миронович играл на гитаре, а Евгений – практически на всех инструментах, хотя в последнее время предпочтением пользовалась мандолина. Кроме того, оба люто ненавидели пошлость, духовное убожество. Мироныч, образованный, обожающий русскую литературу, часто публиковал в "Тереке" интереснейшие эссе о Пушкине, Л. Толстом, Лермонтове, Белинском, Гоголе, Чернышевском, Салтыкове-Щедрине и других писателях. И Вахтангов, естественно, не мог пройти мимо таких статей. Особенно остро он реагировал на все, что касалось Л. Н. Толстого, который был кумиром Евгения с давних пор. Статьи Кирова, посвященные смерти Льва Николаевича, необыкновенно взволновали его. Но... и опять это "но"... Их дороги никак не сходились. Возможно, потому, что сами пути были разными. А вот цель одна – обоим очень хотелось изменить мир, сделать людей счастливыми.

Последняя встреча

Особенно запомнилась тому и другому их последняя встреча (эх, знать бы тогда, что она последняя...). Киров шел на нее, испытывая какое- то волнение: он хорошо понимал, что перед ним неординарная личность. Скольких молодых людей приобщил Евгений к искусству, скольким юношам и девушкам распахнул дверь в новое, интересное, прекрасное будущее, заставил их взглянуть на самих себя иными глазами, поверить в мечту, в свои силы. А благотворительность... Он же никогда ее не выставлял напоказ, не выпячивал. Взять хотя бы последнюю его постановку с драмкружковцами, показанную в здешнем Летнем театре. Билет стоил чисто символически – всего-то пять копеек. И, хотя отец по-прежнему не мог смириться с выбором единственного сына, тот и не думал отступать со своего пути. Недаром даже лояльный издатель С. Казаров так характеризовал молодого Вахтангова: "Если бы революция 1905 года победила, кто знает... может, стал бы недоучившийся студентик Женя Вахтангов каким-нибудь здешним Маратом или Сен-Жюстом. Ну а так как революционная карьера не удалась, пошел в актеры..." В голосе Казарова всегда появлялись нотки иронии, когда ему случалось в разговоре коснуться недавних революционных годов. И как же недальновиден, как же не прав был издатель "Терека"! Он-то как раз и не представлял, какую революцию в искусстве еще тогда задумал и исподволь готовил сын фабриканта, как решительно и бескомпромиссно был он настроен. Он, Казаров, не мог даже предположить, как покорится через годы этому настойчивому талантливому человеку сама несговорчивая, гордая Мельпомена, как назовет его, Вахтангова, своим лучшим другом и учеником, подающим самые что ни на есть большие надежды, сам Константин Сергеевич Станиславский – патриарх всего театрального мира России, как слава театра, созданного Евгением Багратионовичем, станет поистине мировой. Но нет. Пока всего этого и предположить было невозможно. Хотя о его редчайшей одаренности знали многие из тех, кто когда-либо с ним встречался. Необыкновенный дар перевоплощения, глубокое и точное восприятие эпохи, ощущение пульса своего времени, скромность, горячее желание построить собственную систему в искусстве, не слепо подражая даже выдающимся авторитетам... Нет, нет! Мироныч до встречи с этим юношей никогда еще не видел ничего подобного. Вот почему его и волновала так предстоящая беседа. И как было ему, честному газетчику, не высказать своего уважения и искренней признательности такому талантливому режиссеру, успевшему в его-то возрасте уже сделать для людей столько доброго и полезного.

– Вы накануне заставили зрителей искренне возненавидеть пошлость, подлость, злобу. Вчера Вы провели перед ними целую галерею тех, кого так презирает владикавказское общество. И ведь все злодеи были узнаны.

Но для Евгения такая признательность даже уважаемого всеми Мироныча являлась, казалось бы, обыденной: он считал, что именно так и должно было быть в жизни, потому что порядочность непременно должна объявить войну всякой мерзости.

Кстати, о Кирове у Вахтангова тоже сложилось собственное мнение. Каждый свой приезд он сопровождал чтением любимого "Терека". Благо Наденька Байцурова, его жена, когда-то работавшая там, собирала для мужа все номера газеты. Так что Евгений имел полное представление о журналистской деятельности Сергея Мироновича. Вот почему его суждения были вовсе не голословными. Вахтангов говорил о том, что ему близки такие точные, профессионально написанные рецензии автора, его взгляды на искусство.

– Но мне кажется, что Вы все же подчиняете искусство чему-то, что находится вне его. А так нельзя.

Услышав это, революционер Киров откровенно поразился проницательности молодого режиссера. Уж о чем о чем, а о последних политических событиях в стране и вообще о политике они почти никогда не говорили. Но в этот раз... Да, осторожный Сергей Миронович решился на некоторые отступления от своей конспирации.

– Но разве не в том главное свойство искусства, что оно вызывает горение духа, – то же, что в речи трибуна и в деятельности ученого? Ведь все, что Вы с таким блеском вчера показывали, критикуя отдельных своих земляков, – все это, переводя с языка искусства на язык публицистики, есть борьба с реакцией... И неловко бывает за тех людей, которые постыдно бегут после первого поражения революции.

Вахтангов пристальнее обычного всматривался в эти минуты в лицо своего "визави". Но молчать не стал.

– Все проявления отступничества от революции, духовного распада мне отвратительны. Если бы не искусство, не знаю, смог ли бы я пережить поражение революции. Но я ушел в искусство, и это, честно говоря, спасло меня. И скажу со всей откровенностью: о политике я сейчас не думаю... стараюсь не думать. Я искренне верю в то, что именно прекрасное призвано сделать нашу жизнь счастливой, одухотворенной. За это борется мой учитель в искусстве – великий Станиславский, который ведет меня, как Данте, через ад, отвратительный ад повседневности.

Кирову пришлось по душе такое откровение Евгения. Подумалось, что тот по-настоящему доверяет ему, понимает то, что Мироныч явно не договаривал, но что было и без того понятно благодаря контексту. И, будто предчувствуя, что они прощаются навсегда, Киров сказал Вахтангову, глядя прямо в глаза:

– Я не знаю, удастся ли нам еще когда-нибудь увидеться вот так, наедине, но мне очень хочется Вам сказать, как представителю революционной молодежи: какую огромную роль ни играло бы для Вас искусство, помните, пожалуйста, что источники Вашего таланта лежат вне его, в стихии революции, – даже и тогда, когда сами Вы этого не сознаете. И имейте в виду, что, хотя реакция сейчас существует, даже торжествует, подспудные силы революции живы, и они победят. Рабочий класс, с которым Вы так близко общаетесь и делали это всегда, пусть даже через все то же искусство (вели драматические секции, кружки, глубоко интересовались нелегким, непростым бытом тружеников фабрики отца), так вот именно этот рабочий класс не поддался ни пессимизму, ни упадочничеству. Он готовится к новой революционной схватке с самодержавием и капитализмом. И он, да, и никто другой! – поведет за собой страну.

Пути-дороги

Да, друзьями в узком понимании этого слова они так и не стали. А вот понимание чего-то главного, большого, волнующего осталось в жизни каждого. Киров – один из самых выдающихся лидеров советской России, организатор революционных событий на Кавказе, никогда не забывал ни о нашем Владикавказе, ни о своих замечательных товарищах из редакции газеты "Терек", из рабочих окраин, из среды осетинской интеллигенции, из сел. И всегда-всегда с неподдельным интересом следил за развитием нового искусства, рожденного революцией. Того искусства, которому преданно и самозабвенно с юных лет служил Вахтангов, возглавивший революцию... в искусстве, верный своему давнему принципу – "художник должен творить вместе с народом". И Евгений Багратионович осуществил свою мечту – он построил совершенно новый отечественный театр, который и сегодня, через столетие, идет в авангарде всего нашего искусства и гордо носит имя своего создателя.

Огромное доверие, взаимное уважение, умение оценить, понять друг друга – все это и оставалось с ними до последней минуты в жизни каждого.