Марта Альбертини приехала из Швейцарии рассказать о своей работе, ставшей итогом изучения в Государственном музее Л.Н. Толстого в Москве архивов своей бабушки Татьяны Толстой-Сухотиной и матери Татьяны Альбертини. Марта – приветливая европейская дама, которой никогда не дашь ее 87 и не представишь мамой четверых детей, бабушкой и прабабушкой. Она знает не так много русских слов, но одно употребляет всю жизнь, сколько себя помнит, проговаривая с легким европейским акцентом: Baboushka.

– Марта, а почему – "Бабушка"?

– Маленькой девочке мир представляется таинственным, а она была для меня персоной мистической. Оставалась такой много лет. И слово Baboushka казалось мне этаким таинственным, мистическим... С тех пор, с детства, так и повелось.

– Ваша книга очень личная. Вы приводите факты из жизни мамы и бабушки, объясняете их поступки, иногда даже кажется, что оправдываете их, проживших жизнь в непростом ХХ веке...

– Этой книгой мне хотелось просто отдать дань уважения бабушке Татьяне Львовне. Она умерла, когда мне было 13, но успела научить многому. Я очень хорошо помню время, когда она приютила нас с братом в Риме во время немецкой оккупации. Тогда наши родители были в подполье. После войны мы ходили в лес собирать желуди, из которых она варила кофе. Учила меня вязать – это было непросто, но бабушка всегда хотела, чтоб ее понимали мгновенно, сразу же. Когда умер отец, я ощущала себя потерянной, открыла магазин шерсти в Риме и на заказ вязала шали – бабушкины уроки очень помогли мне тогда. А еще – играла на пианино. Она меня учила играть и петь "Чижик-пыжик, где ты был..."

– Но при этом не учила говорить по-русски. Дочь Льва Толстого!

– Да. Моего отца звали Леонардо Альбертини, и я всегда чувствовала себя итальянкой, говорю больше по-французски, и родители дома говорили по-французски. И с Бабушкой я говорила по-французски. Она постоянно отодвигала от себя все, что связано с Россией. Ведь семье пришлось отрываться с корнями, уезжая отсюда, и они словно боялись разбередить рану, им было слишком больно.

– Но ваша мама, которую в семье Толстых называли "ребенком-чудом", приезжала в СССР...

– Бабушка хотела иметь много детей, но у нее родилась только моя мама, Татьяна Михайловна, остальные шесть беременностей заканчивались выкидышами. Так что для семьи Таня с самого начала была ребенком-чудом и по жизни соответствовала этому имени. А это, в том числе, давало ей возможность чувствовать себя свободнее. Она была – как ветер и душой рвалась в Россию. Ее хорошо знали в здешней семье Толстых. Петя, Володя, Фекла очень любили маму, и она была привязана к российским родственникам. Там она была странником, а здесь – своей.

– А вы спрашивали маму, почему она не учила вас русскому и ничего не рассказывала о России?

– Конечно, и ответ был ужасным: "Тебя это не касается". Меня это действительно не интересовало, потому что я ничего не знала. В 1979-м, когда мне было 42 года, мы с мамой по приглашению Советского правительства приехали в СССР и с отцом Владимира Ильича Толстого посетили в Ясную Поляну. С той поездки я и начала интересоваться историей семьи. А потом в мои руки попала книга Льва Львовича Толстого "Правда о моем отце" на французском. Я перевела эту книгу на итальянский и поняла, что это такое – род Толстых. И что надо наверстывать...

– И нашли чемодан...

– Да, в 1996 году, когда умерла мама, мы с братом Луиджи обнаружили чемодан, в котором были сотни ее писем на русском. В 2008-м я приехала в Россию, поговорила с Володей Толстым и поняла, что письма нужно обязательно перевести. Мне помогали их переводить и датировать. На письмах не было марок, а мне хотелось знать даты... И мне взялась помочь Фекла Толстая.

С Бабушкой я говорила по-французски. Она постоянно отодвигала от себя все, что связано с Россией. Ей было слишком больно.

– Вы три года работали в архивах Государственного музея Толстого...

– Я получала в руки уникальные, прежде совсем не публиковавшиеся письма, фотографии, дневники, документы... Фекла и сотрудники музея переводили их на английский, а потом в отеле я переводила все это на французский либо на итальянский.

– Среди первых документов был дневник мамы 1917 года...

– Увидев его, я просто ахнула. Там как бы две мамы: молодая, наивная девушка и человек, который прекрасно понимает, что происходит в стране и мире. Вот она пишет, что большевики на крестном ходе убили "от 8 до 15 человек", а двумя строчками ниже идет рассказ о том, как она играла в бумажные куклы, которые ей сделала мама.

– Россия стала вам сейчас ближе, чем была до книги?

– Конечно! И теперь я хочу узнавать о ней все больше. Хочу больше знать про то время, про писателей и поэтов, живших в 1920-х, когда Толстые покидали Россию. Хочу попасть в дом Марины Цветаевой, женщины очень трудной судьбы, я много читала о ней и ее сыне. Возможно, напишу когда-нибудь и о нем.

– Уверен, ваша книга о двух Татьянах расширит наши знания о семье Толстых.

– В России Толстой интересен людям гораздо больше, чем в Европе. Там Толстой – миф. И миф отдаленный. В России это реальность.