Существует гипотеза, что время сжимается, ускоряет свой бег, и именно поэтому человек суетится, не успевает сделать запланированное на день. Не берусь утверждать, что гипотеза эта верна или неверна, но верится в нее с трудом. Зато верится в более реальные вещи: все увеличивающийся объем информации не успевает откладываться в голове, не дает возможности остановиться и подумать, осознать события и факты, дать им оценку, понять свое отношение к ним.
А еще доступность и разнообразие информации (большей частью полезной или хотя бы безвредной лишь на поверхностный взгляд) действует как наркотик: еще, еще, еще! И нервные пальцы листают экраны гаджетов, глаза выхватывают пару фраз из пары абзацев (читать большой текст нет времени!), и опять – бегом искать: что?, где? Нет-нет, вопроса "когда?" не возникает, потому что все "что" и "где" – только сейчас. Где уж тут остановиться и задуматься, анализировать и рефлексировать? События-однодневки описываются в абзацах-однодневках и поглощаются нами. Кем? Человеками-однодневками?!
Человек-однодневка не читает, не думает, не размышляет, не пишет писем, не делится впечатлениями. Он – потребляет. И реагирует – смайликами. Что с нами? И что с нами будет дальше?..
Говорят, современную осетинскую литературу мало читают. Возможно. Ибо осетинская литература – не серия "подкастов", не скандальная социальная сеть. Она – философия и история, психология и эстетика, ум и душа. Она хочет, чтобы человек трудился: читал неспешно и понимал, чувствовал и со-чувствовал, радовался и огорчался, надеялся и разочаровывался. Помните: "душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь"?.. Осетинская литература – об этом.
…В прошлом году в издательстве "Российский писатель" вышла в свет книга Эльбруса Скодтаева "Шестое чувство". Нет, я не могу и не пытаюсь сказать о ней лучше Ларисы Гетоевой (Затаенное и … несуществующее время // Литературная Россия) и Николая Дорошенко (В поисках достойного ответа // День литературы). Мои размышления не об этой книге, они – о явлении в осетинской литературе. Ярком явлении под названием "фæсонирхæг" ("шестое чувство"). Почему с маленькой буквы? Потому что имею в виду не осетинское название книги – сборника необычных … чего? Не знаю, как определить их жанр. Рассказы? Не совсем. Новеллы? Вряд ли. Философские эссе? Тоже нет. Психологические этюды? Не буду гадать, я не литературовед. Зато понимаю, почему они не поддаются "литературной инвентаризации" – разве можно объяснить, что такое фæсонирхæг? Мы понимаем, вернее, ощущаем и принимаем его наличие, но что оно такое и как выглядит, не в силах рассказать. А произведения (вот и вывернулась!) Эльбруса Скодтаева насыщены этой субстанцией – той, которая находится на грани реальности и мистики, но по сути является стержнем всего сущего. На протяжении жизни человек то приближается к этому центру, то отдаляется от него, но не может ни слиться с ним воедино (ибо субстанция эта неизмеримо выше и сильнее всего на свете), ни оторваться от него (оторвавшись, перестанет существовать). А может быть, фæсонирхæг – это глас души? Он живет в человеке и вне человека одновременно, ведет его за собой и следует за ним.
Так и Эльбрус Скодтаев обладает этим удивительным, мистическим даром существовать сразу в двух ипостасях, быть и мучительно исповедующимся, и насмешливым исповедником.
Он предельно, до боли искренен и открыт в первой ипостаси. Вот он весь, как на ладони, в первом, ключевом для понимания миро-понимания и миро-ощущения писателя трогательно-лиричном рассказе "Ракаст" ("Начало"? "Первый взгляд"? Не знаю, я плохой переводчик. "Ракаст" – это не когда взглянул, а когда глянул.) Лейтмотивом идет фраза "Дессагæй ба ци кæнис?!" / "Разве это не чудеса?!". Да, жизнь – чудо. А действительно чудесным это чудо делает человек: "Не ‘нгъæл дæн, æма адæймагæн е ‘гурцæй ивæрд уа æ бауæри лæгъуздзийнадæ, æгъатир, æнæтæрегъæддзийнадæ. Не ‘ууæндун уобæл!" / "Я не думаю, что в человеке от рождения заложены порочность, безжалостность, жестокость. Я не верю этому!" И силой своей веры в человека, в добро, в чудо автор заражает читателя: "Етæ ба дин мæ дессæгутæ. Мæ хумæтæг, фал дессаги дессæгутæ. Дессæгтæй ба ци кæнис? Уогæ ма – и дессæгутæ ма разæй æнцæ…" / "Вот тебе мои чудеса. Мои простые, но чудесные чудеса. Разве это не чудеса?! Хотя чудеса еще впереди…" Эта мысль, эта вера в то, что впереди – чудеса, не позволяет читателю впасть в уныние от того, что бедняк (в том числе и в духовном смысле) Минкин по наущению и требованию своей не слишком порядочной жены вдруг стал богачом и жестоким начальником; что у пожилого учителя физики Умника остался только один вменяемый собеседник – он сам, и идет он на последний урок, потому что обществу больше не нужны умные и образованные, а нужны умеющие управляться с компьютером и его "ручной лысой мышью" неучи; что разворован Сахарный город, а бывшие рабочие пируют на развалинах завода, не думая о завтрашнем дне; что умение позировать перед зеркалом и отсутствие совести признаны ценностями…
Произведения Э. Скодтаева остро-социальны, сатиричны и в то же время философски оптимистичны и лиричны. Не знаю, как называется этот симбиоз, но он есть. И в этом феномен писателя.
Что же дает основание для оптимизма? В первом рассказе сборника много места отведено описанию сада. Дерево – и символ жизни, и образ человека. Когда росток молод, он стремится ввысь, прочь от земли, корни его коротки и слабы, и выдернуть его легко. Так и человека в юности ("Фæсонирхæг. Нади фиццаг æмбес" / "Шестое чувство. Первая половина пути") тянет вдаль, подальше от оков, в мир рационального ("я уже лет двадцать не плакал"), а приходит он к конфликту между умом и душой, "и две половинки тянут тебя в разные стороны: голова – вперед, а тело – назад". Тело, в котором живет душа, попадает под власть фæсонирхæг, но стремится оно не просто назад, а к корням! Потому что листва пожелтеет и опадет, ствол может согнуться и сломаться, корни же крепко держат в родной земле, в родной стихии. "Корни" для писателя – источник, питающий его оптимизм, это родная культура. Та культура, которая для многих просто "фольклор", а для писателя – воздух, которым он дышит и без которого жить не может.
В предисловии к первой книге романа "Слезы Сырдона" Нафи Джусойты писал: "Одной милости прошу я у взявшего в руки эту книгу: чтобы не сказал он, я, мол, сам лучше знаю дела нартов, зачем мне слушать чужие рассказы! Тому, кто с этой мыслью отвернется от книги, я говорю: нехорошо спешить с выводами, да и не до пустых разговоров мне. Не для того я ходил в страну нартов… Я верю, что каждый осетин с малолетства слышал о нартах. Я же в мыслях своих жил в этом мире, среди нартовского народа, и до самой своей смерти буду помнить этот мир и жизнь этих людей. Потому и хочу о них рассказать". Так и для Эльбруса Скодтаева сказания и легенды, сказки и пословицы не вымысел, а нить Ариадны. Оттого его произведения полны аллюзий и параллелей, мотивов и скрытых сравнений.
Автор не позволяет читателю слепо следовать за ним по домам и улицам вымышленных (а вымышленных ли?) сел и городов. Он внезапно "выдергивает" читателя из повествования, заставляет анализировать, возвращает в сегодняшнюю реальность саркастическими фразами, по форме резко контрастирующими с остальным текстом: "тайм-аут райста æма дзæвгæрттæ нецибал исдзурдта" / "взял тайм-аут и долго молчал"; "фæстагмæ политикæмæ дæр рахезуниау адтæнцæ" / "под конец собрались перейти к политике"; "гурумухъ, фал тухгин прозæй дзуапп лæвардта" / "отвечал грубой, но сильной прозой".
Сарказм Э. Скодтаева не жалит, не ранит. Он насмешлив и мягок: "Фæстæдæр куд рабæрæг æй, уотемæй еци карк адтæй æ сау къахинихтæй æ сурх гоппи уæнгæ æцæг нæхеуон, дигорон-ирон. Сугъзæрийнæ æйкитæ ке нæ задæй, е дæр уæхæн гъудийæн баскъуæлхтæй уæлдай æвдесæн" / "Как потом выяснилось, от черных когтей на лапках до красного гребешка это была настоящая осетинская курица. То, что она не несла золотые яйца, было еще одним подтверждением такого вывода".
…А время не сжимается. Надо просто остановиться, взять в руки книгу, ощутить под пальцами приятную прохладу бумаги и читать…
Анжела КУДЗОЕВА,
кандидат филологических наук, руководитель Центра развития осетинского языка.