Сколько же я не была здесь! И все равно помню. Даже чуть отбитую ступеньку, ведущую на второй этаж. Даже неровности на гладких перилах. Но сейчас я не зайду в саму школу. Нет. Я пришла к ее тополям. К тем, что растут перед нею вот уже которое десятилетие...
Наверное, это было все-таки потрясением, потому что, после того как я узнала эту историю, не забывала о ней уже никогда. Очень хотелось написать. И не решалась, будто чувствовала острую нехватку смелости и чего-то еще, куда более существенного, – кто знает, может быть, все-таки сердца...
Это было уже давно. Хорошо помню республиканский Дворец пионеров. Перед молодыми учителями выступала преподаватель университета, орденоносец, доцент А. Т. Басиева, методист, составитель ряда учебников русского языка для национальной школы. Да, именно так прозвучало для большей половины зала. А для меня в тот час не было никаких громких титулов и общих слов, потому что я хорошо помнила Аллу Татаркановну в наших институтских аудиториях, когда она так самозабвенно убеждала моих друзей в том, что "для каждого здесь сидящего должна быть одна и только одна дорога – в школу, к детям". А сейчас она с трудом сдерживала слезы. Говорила о самом близком – о начале своего учительского пути и питомцах, во многом ставших самым дорогим ее воспоминанием.
Это был ее первый класс. Тот, для которого она никогда не жалела души, кому отдала столько сердца. Неожиданной радостью стало для меня то, что начинала Алла Татаркановна в 21-й школе, именно в той, которая для меня навсегда так и осталась самой любимой. Вечером, после конференции, домой я пошла не сразу. Бродила у старых тополей, смотрела на их высокие макушки, уходящие, казалось, в самое небо. И, странное дело, деревья строго молчали, словно вместе со мной отдавали дань уважения тем, кто уже никогда не придет, не вернется. Но теперь я знала, знала эту историю. И старалась представить тот день.
...Ценит ли человек жизнь, когда ему хорошо? Когда ему легко, всей грудью дышится, громко поется, когда в руках столько силы и всего тебя просто переполняет молодой задор! Нет, тогда все это где-то рядом и воспринимается разве что сознанием, не больше. И только много позже становится самой дорогой памятью, памятью сердца.
...Они сажали деревья. Алла Татаркановна с улыбкой помогала своим ученикам; смотрела на них, весело галдевших, перепачканных липкой землею, и думала о том, что когда-нибудь они все вот так же придут на это место, чтобы увидеть свои тополя большими, крепкими. И пусть ребята, тогда уже совсем взрослые люди, вспомнят юность и этот день тоже. Пусть это у них обязательно будет – и у Вити Астахова, и у Вили Бацких, и у Вари Глушко, и у Володи Лещинского... Но все это – потом, а пока пусть растут тополя, пусть надежно закрепятся их корни, пусть найдут они влагу, пусть непременно мужают для жизни. Так оно и случилось. Деревья стали большими. И каждый день приходят к ним люди. Самые разные. Только нет среди них тех ребят. И никогда не будет. Они не вернулись с войны. Ни Витя, ни Виля, ни Володя, ни Варя...
"Остаюсь вашим товарищем"
Они всегда были вместе – молодая учительница и ее ученики. И теперь трудно сказать, кто из них все-таки был для нее тогда ближе, потому что и сейчас, хотя прошло столько десятилетий со дня выпуска их десятого "А", она одинаково помнит всех и о каждом рассказывает с неизменной преданностью и любовью. Валя Петрова, Клера Туровская, Люся Тускова, Рая Кравченко, Ксения Белаева, Лена Хочиянц, Маруся Беглецова, Мариам Теркулова... Ее девчонки. Такие добрые, заботливые, верные. Как они лихо танцевали тогда в Ольгинском, еще до войны, когда всем классом работали в колхозе, как читали раненым свежие оперативные сводки, когда в их 21-й школе разместили госпиталь; как спешно, с какой заботливостью вязали варежки и носки мальчишкам-одноклассникам, мобилизованным под Моздок на оборонные работы. А в тот вечер (занимались в третью смену) она прочитала своим ребятам очерк Петра Лидова "Таня". Мужественная Зоя Космодемьянская... Героическая гибель восемнадцатилетней московской школьницы... Девочки плакали, не стыдясь, а мальчики... мальчики сидели, не поднимая глаз. И только сразу посуровевшие, замкнувшиеся лица говорили о том, что было в их душах. На следующий день Володя Лещинский, секретарь комитета РКСМ, во многом правая рука ее, классной руководительницы, их умница, ушел на фронт. А вскоре, спустя несколько месяцев, и другие ребята: Витя Астахов, Шура Титов, Виля Бацких, Коля Орищенко и Варя Глушко, серьезная, самоотверженная, так любящая людей, тоже. Она стала связисткой. А вскоре погибла, не вернувшись с боевого задания. А за ней – Володя... Никогда не забыть Алле Татаркановне тот день. Они снова собрались всем классом – те, кто остался в городе, и пошли по знакомой улице к дому Лещинских, чтобы в трудную минуту не оставить Володину маму наедине с похоронкой.
Письма приходили самые разные. Алла Татаркановна всегда хранила эти солдатские треугольники как святыню, как то, что невозможно ни забыть, ни предать.
"Самому странно... Пишу Вам иногда такие вещи, которые не сказал бы никому на свете. Может, это оттого, что для меня Вы – человек близкий, так как смогли сделать самое главное – я поверил в людей, в доброе, в настоящее. И теперь именно это буду защищать в бою. Заканчиваю училище через две недели. Говорят, пошлют на передовую. Хотя бы сразу. Ваш Виктор Астахов".
"Здравствуйте, дорогая Алла Татаркановна. Нахожусь я сейчас на "поле брани" и столько уже видел! И успел испытать... Как хотелось бы мне рассказать все нашим девчонкам и ребятам. И услышать, и увидеть их. И Вас. Никогда не думал, что до такой степени будет не хватать того нашего мира, где осталось все это: и дружба, и Ваши уроки.
...За почерк мой, конечно, простите: сижу в землянке, согнувшись, пишу на коленях. Остаюсь Вашим товарищем. Витя Астахов".
"Здравствуйте, Алла Татаркановна!.. Как часто здесь, на фронте, вспоминаю школу, поездку в колхоз, тот камень на круче, с которого я смотрел на реку. И думал... Если бы Вы знали, как многому, теперь очень важному для меня, я у Вас научился. Шура Титов".
"Дорогая Алла Татаркановна! Простите, что пишу так редко. Сейчас я в полевом госпитале. Рана незначительная, уже заживает, вот только осколки вынули не все, но теперь – уж после войны. Кажется, скоро на выписку. Хочу догнать свою часть. Невозможно мне здесь отлеживаться, когда ребята воюют. Ваш Виля".
А вот старые фронтовые газеты, пожелтевшие от времени, вырезки из них, так бережно хранимые Аллой Татаркановной. "Гвардейское знамя", "Красная Звезда", "Защитник Родины"... И в каждой есть строки о Коле, Николае Николаевиче Орищенко, Герое Советского Союза, ее ученике.
А как-то А. Т. Басиеву пригласили в двадцать первую школу. Попросили рассказать о своем питомце-герое. В первую минуту она не знала, с чего начать, а потом вспомнила тот урок. И батарею маленького, робевшего перед начальством капитана Тушина, о котором рассказывал Коля. Легко краснеющий, застенчивый, он и сам напоминал ей того скромного артиллериста, который под Шенграбеном сумел сделать то, что оказалось другим не под силу. Трудно было предположить, что судьба Коли в чем-то повторит судьбу толстовского персонажа. В семнадцать лет Орищенко уже участвовал в бою с фашистами здесь, на подступах к родному городу. Орденом Отечественной войны I степени и медалью "За отвагу" были отмечены его боевые дела в предгорьях Кавказа и на Таманском полуострове. А при форсировании Керченского пролива Николай, тогда уже младший сержант, командир расчета 45-миллиметрового орудия, совершил настоящий подвиг.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 мая 1944 года он был удостоен звания Героя Советского Союза. В том же году награжден орденом Славы III степени. После войны Н. Н. Орищенко, инженер-полковник, кандидат технических наук, доцент, заведовал кафедрой в военном училище. И не было случая, когда бы, будучи во Владикавказе, он не пришел к классной руководительнице, чтобы вместе с Аллой Татаркановной вспомнить свой класс, раннюю юность, которая начиналась здесь, в кругу людей, оставшихся навсегда самыми дорогими...
Это нужно живым
...Это был живой коридор из цветов и улыбок. Это была радость школы, которая приветствовала тех, кто пришел в родные пенаты через столько десятилетий. Ребята и их наставники сделали все, чтобы помочь дорогим гостям на короткое время вернуться в юность.
В дни войны в здании школы №21 размещался эвакогоспиталь. Первые раненые поступили в сентябре 1941-го, их доставили прямо с поля боя. Работа в госпитале была очень напряженной. Тогдашние ребята-старшеклассники, в том числе и те, которые встретились здесь сегодня, старательно помогали медицинскому персоналу. И так понятно, что на встречу выпускников сорок второго был приглашен еще один человек – Павел Алексеевич Соболев, в прошлом офицер Советской армии, ветеран войны, труда. Когда-то он лечился здесь, в эвакогоспитале. И теперь от имени тысяч раненых говорит спасибо этим стенам, в трудные минуты согревшим его.
А такое, наверное, бывает только тогда, когда ты (сколько бы лет ни прошло) приходишь в свою школу. И пусть здесь давно уже не трудятся те, кто учил тебя первым азам и премудростям, – это не меняет дело: для всех ты тут – без отчества. Будто срабатывает что-то традиционное. Так было в этот день и для них – Клеры Туровской, Вали Ефимовой, Люси Выходцевой, Александра Титова, Ксении Белаевой, Мариам Теркуловой, Николая Бобылева, Андрея Симонянца, Жени Гридневой, Любы Могилевской, Виктора Васькова, Нади Лукиновой, Марины Кржановской.
О многом из того, что пережили они в час встречи, можно было бы поведать, но, пожалуй, самым волнующим было все же это. У входа в школу стояли ее теперешние учителя, "живой коридор" ребят нетерпеливо тянул шею в сторону собирающихся гостей. У могучих тополей, бывших много лет назад тонкими саженцами, замер почетный караул. Именно в эти минуты подъехала машина, и вместе с Клерой и Ксенией вышла их классная руководительница Алла Татаркановна Басиева.
...Школьный актовый зал ждал гостей. Они вошли под рукоплескания. Казалось, нет такого человека, который нарушил бы торжественную минуту. И все же он нашелся – малыш-первоклассник. Внимательно оглядев президиум, громким, удивленным голосом он спросил: "А почему они почти все тети?" Зал услышал, однако никто не засмеялся, а мать объяснила ему: "Дяди погибли на фронте. Только тогда они были, сынок, совсем еще мальчиками..." И потом, во время минуты молчания, священной дани невернувшимся, каждый мысленно повторял их имена: Виль Бацких, Варя Глушко, Виктор Астахов, Володя Лещинский, Валя Петрова, Борис Земнитский, Николай Ильяшенко... "Ах, война, что ты сделала, подлая..." – пели девочки-девятиклассницы, и слова доходили до каждого. И сердца сжимались, внимая песне...
"Старые тополя"
Это они, выпускники 1942-го, так называли себя позже. С улыбкой. Какой-то светлой и грустной. За плечами были беспокойные годы жизни, любимое дело. Но сейчас они говорили не об этом. Они вспоминали школу. Клера Туровская рассказывала о том, чем жил, во что верил их десятый "А". Трудовой фронт. Он был у каждого. Поэтому так хорошо понимаешь слова поэта, которого цитирует Клера Павловна: "Рабочие ботинки да бушлаты – вот наш наряд в шестнадцать лет..." Уметь преодолевать трудности. Как хотела Алла Татаркановна, чтобы ее выпускники всегда были готовы к этому. И до чего же пригодились навыки, приобретенные в школе, той же Клере, когда по двенадцать часов стояла она у станка, попав осенью 1942-го на Ташкентский тракторный завод, который теперь работал для фронта – выпускал танки...
Воспоминаний было много. Но почему-то так тронуло одно, казалось бы, самое незначительное и простое. В тот день Клера Туровская как бы невзначай сказала девочкам о своем дне рождения. Стояла ранняя весна. День был хмурый, какой-то серый, без малейших признаков радости. И вдруг... Алла Татаркановна на перемене положила на Клерину парту букетик подснежников. До конца урока с лица девочки не сходила счастливая улыбка. И потом, когда наступала весна, появлялись первые подснежники, Клера Павловна непременно вспоминала тот 1942-й и тот букетик, дороже которого у нее, наверное, в жизни больше ничего не было.
Сопричастность
Выпуск 1942-го поднялся на третий этаж. Там, в девятнадцатом кабинете, бывший десятый "А" ждали родные стены, и каждый, как и много лет назад, сел за свою парту, а Алла Татаркановна прошла к учительскому столу: "Ну, здравствуйте, дорогие мои ребята!" Это было наверху, а в актовом зале по-прежнему сидели учителя и школьники. Расходиться совсем не хотелось. Я тоже ловила себя на том, что мне хорошо здесь. То ли потому, что все напоминало о шестидесятых, когда я сама еще училась в этой школе, то ли от присутствия тех, кто стал уже ветераном труда, моих учителей, которых я помнила совсем еще молодыми... Гости спустились.
И, сидя в зале, можно было понять откровенное волнение Юры Мачильского, который читал письма Виля Бацких к Алле Татаркановне Басиевой. Они были такими проникновенными, что голос юноши невольно становился то глухим, то звенящим: "Часто вспоминаю ваши уроки по "Войне и миру". Вы так старались внушить нам мысль Льва Толстого о том, что война – самое страшное зло на земле. Как я понял все здесь! Как хочется, чтобы эта война стала последней!" А. Т. Басиева сидела в первом ряду зала и, забыв о строгом-престрогом предупреждении своих питомцев (многие из них – прекрасные врачи), все же тихонько плакала, и грусть была светлая, и вспоминались дорогие строчки и дорогие мальчики, чем-то удивительно похожие на юношей, которые сейчас стояли на сцене. Только бы эти не знали войны, только бы обязательно были счастливыми! И опять все тот же девятнадцатый кабинет...
Уже смеркалось. Зажигались первые огни. Директор школы Н. В. Косова предупреждала каждого, кто собирался за чем-то своим подняться на третий этаж: "Вы только, пожалуйста, поосторожнее. Не помешайте. Пусть товарищи побеседуют. Им это очень нужно". Она была очень усталой, Нина Васильевна, но все же бесконечно довольной от того, что другим сейчас тепло и радостно. Наверное, так же чувствовал себя военрук, ветеран войны, подполковник запаса С. П. Слупицкий, да и другие учителя тоже. А я смотрела на них и все больше понимала, что сегодняшняя встреча не меньше нужна и нам, тем, кто не пережил войну.
P.S. Вот только "старые тополя" перед 21-й школой снесли... Когда я увидела это, поверьте, заплакала. По чему-то очень чистому и светлому. По тому, что уже не повторится. Никогда...