БРИДЖИ

Наступил день открытия памятника погибшим воинам. Село бурлило. И как не бурлить, коль школьный учитель – Стриков Виктор Петрович стал скульптором. Это по его проекту местные мастера воздвигли монумент, а он на лицевой стороне вылепил воина с каской в руке, опершегося на колено и целующего знамя. По сторонам золотыми буквами написал: "Никто не забыт – ничто не забыто!" и "Вечная память воинам, погибшим на полях сражений!".

Готовился к открытию памятника и Иван Мишустин. Повесив пиджак на спинку стула, смахнул щеткой пыль и начал бережно поправлять ордена. И, не заметил, как в дом вошел Колька Привалов, любитель работать языком и не прочь по случаю отметить любое "знаменательное" событие.

– Шел я, дядь Вань, мимо и решил заглянуть на огонек, – попытался обратить он внимание.

– А, это ты? – приподняв голову, обернулся Иван. – Проходи, садись.

Колька, пододвинув к столу табуретку, сел.

– А где твоя половина? – начал осматриваться он. – Пора и на стол накрывать. Праздник же.

– Да-а… Ушла на минуту к соседке, уже полчаса как нет.

– Где это ты столько орденов набрал? – не зная с чего начать разговор, уставился Колька на пиджак.

– В разведке служил. С сорок первого по сорок пятый. "Языков" брал. Довелось и генерала в плен взять.

"Тоже мне, разведчик. От горшка три вершка. Вот если бы меня туда, другое бы дело", – расправил Колька худощавые плечи.

– Генерала, говоришь, брал? – с притворным любопытством спросил он.

– Было дело, – сказал Иван и, отложив щетку в сторону, сел на стул, с трудом переставляя ногу.

– Болит? – сострадательно спросил Колька.

– Всю ночь мучила. Осколок двинулся. Только под утро вышел.

– Хорошо хоть не вовнутрь, – сказал как-то украдкой и вдруг спросил, – ты его хоть обмыл?

– Обмыл и в стакан положил. Вон на окне стоит.

– В спирту его надо держать, чтобы не ржавел.

– Было бы что…

– Зря ты так, дядь Вань. Молодежь надо на примерах воспитывать. Твоему осколку в музее место.

– Скажешь тоже...

– А видел ли ты хоть в одном музее осколок из живого тела? А?! Не потому ли про войну забывать стали? Да и ордена ты свои не носишь. Скажи, за что, например, вот этот орден получил? – ткнул он в орден Красной Звезды.

– За штаны генеральские. Бриджами называются.

– Да ну?! – подозрительно прищурился Колька.

– Верь, не верь, – как бы угадывая его мысли, вздохнул Иван, – а я в тыл врага за ними ходил.

– Чтоб в тыл врага и за брызжами? Или как их там? – ухмыльнулся Колька. – Ты, дядь Вань, видать, уже с утра хлебнул!

– "Языка" надо было брать, а бриджи потом появились, – не обращая внимания на ехидство, продолжил Иван. – Мы в то время к Днепру вышли. Надо форсировать, а что за ним – неизвестно. Я командиром разведки был. За "языком" постоянно ходил. Вот и в этот раз послали. Хорошо, ночь цыганская выдалась. Осень. Снег уже пролетал. Вплавь через реку – вода ледяная. Остается по мосту. Подорвать-то его подорвали, а утопить не смогли. Лежит вроде как на плаву. Немцы по нему для острастки "поливают" и наши не отстают. Мы по-пластунски с трудом переползли.

– Вот, поди, натерпелись? – не скрывая удивления, качнул Колька головой.

– Было дело, как в первые дни войны. Скинут, бывало, немцы с самолета пустую бочку – та летит, свистит, аж жуть берет. Готов с головой в землю зарыться. А в этот раз пули шальные рикошетом от металла и с таким свистом, что кажется – через живот навылет. Но не то страшно. Страшно от своей пули погибнуть.

– Так как ты разберешь пулю, если погибнешь? Мертвому-то все равно.

– Это тебе все равно, а нам, фронтовикам не все равно. Придет "похоронка", написано: "Погиб смертью храбрых". А какой смертью храбрых, коль тебя свои убили? Кому такое хочется? – начал выходить из себя Иван.

– Ладно горячиться, – видя, что задел за живое, начал успокаивать его Колька. – Откуда мне знать, если я не воевал? Ты лучше сядь, ногу побереги.

Иван опустился на стул. Немного помолчав, спокойно продолжил:

– Так вот, смотрим – тень в туалет мелькнула.

– Неужели немцы и туалеты за собой возили?

– Они елки рубили и пирамидой ставили. Выждали мы, когда он там… И раз – кляп в рот, руки за спину, и волоком через мост. Когда в блиндаж затащили, смотрим: генерал, а вместо бридж на нем подштанники. Полковник через переводчика: "Где бриджи?". А он: "В туалете". Нас обратно за мост. Предупредили: если вернемся пустые, то под трибунал.

– Неужто за штаны? – вскинул Колька брови. – А впрочем, что за генерал без полной амуниции? А тут, вероятно, везти его надо к самому Сталину? "Язык" слишком уж важный.

– Не "язык", а документы важные могли в карманах оказаться! Так вот, мы обратно по мосту ползем, а я молюсь.

– Так Бога-то нет.

– Вроде, как и нет, а молиться хочется. Вот так до конца войны с молитвой и дошел. И в этот раз молился: и за себя, и за ребят. Они же верят мне, как командиру. А через эту веру, смотришь, моя молитва до них дойдет. Пусть не слышат они, а она все равно дойдет. И, видать, дошла, коль не успели немцы хватиться генерала, и пуля ни в кого не попала. И бриджи на месте. За сучок зацепились. Сняли мы их – и обратно. Принесли. Полковник в карманы – а там бумага для туалета. Но орденами нас наградили. По сей день думаю, за что – за генерала или бриджи?

– Конечно, за генерала.

– Так, когда за бриджами ползли, мы страху больше натерпелись. Вот и думай теперь: за что?

– А впрочем, дядь Вань, генерала без штанов, не бывает, – уважительно похлопал его по плечу Колька. – А что же ты раньше наград своих на люди не показывал?

– Каждая награда – это не только подвиг, но и потерянные жизни, – влагой блеснули у Ивана глаза. – Смотришь на них, и погибшие друзья перед глазами...

– Видать оттого ты и на мероприятия не ходишь?

– Из-за "галочек" не хочу.

– А как же открытие памятника?

– Памятник – это память, а не "галочка". Поэтому и достал ордена, чтобы вспомнить тех, кто погиб, да помянуть их.

– Тогда давай, дядь Вань, помянем, а то мне дальше бежать надо.

– Не могу, Николай.

– Да брось ты…

– Приду на открытие памятника, а погибшие друзья посмотрят и скажут: "Что же ты, Иван, пьяный пришел?".

– Так они же мертвые, – язвительно заметил Колька.

– Пусть их не видно, но пока память жива – живы и они! А вам только бы рюмку! "Иваны" – родства не помнящие! Да вас враг после этого голыми руками!.. И нечего тут брызгать! Вставай! Мне пора… – решительно сказал Иван и, накинув пиджак на плечи, твердым шагом направился на выход.

НАГРАДА

Сколько лет прошло, но каждый раз, чем ближе День Победы, тем чаще начинаю вспоминать дедушку Пастухова. Мы его так называли в детстве. Имени не знали. Для нас он был просто дедушка Пастухов.

Бежишь, бывало, в школу мимо дома, где он жил, увидишь его копающегося по хозяйству, уважительно поздороваешься:

– Здравствуйте, дедушка!

– Здравствуй, здравствуй, внучек, – вежливо ответит он и проводит взглядом.

Неприметен был дедушка. Никого никогда не обижал. Да и на особые торжества не ходил. Почему – никто не знал. Даже не знали, воевал он или нет, потому что дедушка никогда не появлялся в школе на вечерах ко Дню Победы. Да и наград у него никто не видел, хотя по возрасту должен был воевать. Поэтому особенно удивило, когда он последним из приглашенных участников войны зашел в спортивный зал, в особые случаи превращаемый в актовый и скромно сел на крайний стул, положив жилистые руки на колени. Он выделялся среди ветеранов. У тех золотом и серебром сверкали награды, а у него на видавшем виды пиджаке ничего не было. Первое, что подумалось: "Он же не воевал. Зачем его пригласили?".

– Дорогие ребята! – взяла слово директор школы, черноглазая Нелли Ивановна. – Сегодня мы пригласили участников войны, чтобы они рассказали нам о своих подвигах. Первое слово предоставляем Ивану Ивановичу Петрову.

– Ну что я могу сказать, – расправив грудь, на которой зазвенели медали, начал тот. – Воевал я с сорок третьего по сорок пятый годы. Прошел от Курской дуги почти до Берлина. Но потом был ранен и победу встретил в госпитале.

– А много ли вы убили фашистов? – послышался детский голос.

– Этого сказать не могу. Одно скажу: много стрелял, и много врагов падало. А от моих пуль или нет – разве разберешь? Это не самолеты сбивать. Те можно посчитать. А на земле да в пехоте – разве сосчитаешь?

– А награды вам за что вручали?

И дядя Ваня, бережно трогая каждую медаль, начал поочередно о них рассказывать.

Так прошло одно выступление, второе, третье и… Остался один дедушка Пастухов, который еще не сказал ни слова и на которого никто особого внимания не обращал. Казалось, он случайно сел с ветеранами в один ряд.

– В этом году, по просьбе нашей ученицы Люды, пригласили ее дедушку… – забыв имя, пришла в замешательство Нелли Ивановна, а потом поправилась, – дедушку Пастухова. Просим вас рассказать об участии в боевых действиях.

– А что рассказать? – привставая, начал он расправлять худощавое длинное тело.

– Можно сидя, – попыталась остановить его Нелли Ивановна.

Но дедушка уже встал и о чем-то задумался. Он сжимал перед собой руки, и в этом чувствовалась былая сила.

– Вы не волнуйтесь. Расскажите, как можете, – попыталась успокоить его Нелли Ивановна.

Дедушка поднял глаза, обвел зал.

– Да я и дня не воевал, – виновато произнес он.

Послышались одинокие смешки. Жаль было дедушку, и было больно за то, что пригласили человека, а теперь смеются над ним.

– Ну вы, – чувствуя неловкость, решила сгладить обстановку Нелли Ивановна, – расскажите, что помните.

– Я и сделал всего один выстрел… – и дед стал рассказывать.

– Когда прибыли на фронт, был сильный мороз. Все в блиндажах укрылись. А меня послали посмотреть, что делается в окопах на нейтральной полосе. Не замышляют ли что фашисты? Мороз-то лютый. На улице долго не пробудешь. Надо греться в тепле. А вдруг враг воспользуется этим и нападет? Вот и пополз я смотреть. Когда дополз до окопа, спустился в него, сразу столкнулся с семью фашистами. Я за затвор на винтовке – он примерз. Фашисты тоже за затворы, но и у них ничего не получилось. Тогда они бросились на меня. Я одного штыком, а другого прикладом. Чувствую – удар автоматом по голове. Так бы ничего, будь каска, как на фашистах. А на мне простая ушанка. В глазах помутнело. И вдруг злоба одолела. Думаю: "Будь, что будет". И пошел крушить налево и направо. Кого прикладом, кого штыком. Потом вижу: шесть фашистов вокруг валяются, а седьмой выскочил из окопа и убегает. Что делать? В руках винтовка без приклада. Он разлетелся на куски. Я рукой за затвор, а он, видать, от удара отскочил. Я патрон в патронник, винтовку вскинул и выстрелил. Фашист упал. Смотрю, ребята на подмогу бегут. Тут в голове окончательно помутнело, и я потерял сознание. Очнулся в госпитале. Череп был проломлен. Комиссовали меня. Так что и дня я не был на фронте, – дедушка замолчал.

В зале повисла тишина.

– А вас, дедушка, наградили? – поинтересовалась Нелли Ивановна.

– Не знаю, – ответил тот.

– Так надо было бы поинтересоваться. Вдруг награда затерялась, и вас разыскивает?

– Эх, милые вы мои – вздохнул дедушка Пастухов, – мне лучшая награда, что остался жив и не сдался врагу, – и тихо опустился на край стула, опершись жилистыми руками о колени...

С. ЮЮКИН.