папа Боритько Федор Никифорович, мама Фёкла Гавриловна и нас трое детей, я и мои младшие брат Коля и сестра Тая. Папа работал трактористом в колхозе.
В тот день, 22 июня 1941 года, я играла возле нашего небольшого домика в куклы, когда пришел домой отец и говорит маме: "Война! Собери самое необходимое, сейчас нас будут отправлять, сбор около конторы". Мне так страшно стало от слова сказанного отцом - "война". Мама со слезами быстро собрала отцу необходимые вещи, и мы всей семьей пошли его провожать.
Возле конторы было очень много народа. Даже сейчас тяжело вспоминать с какими рыданиями провожали своих родных отцов, братьев, мужей. Не знаю, по какой причине отца вернули, но через два дня ночью, когда мы уже спали, за отцом пришли для отправки на фронт. Он поцеловал нас сонных и ушел… Мама и братишка побежали вслед за отцом, чтобы проводить его, но возле конторы уже никого не было, все уехали. Не знаю сколько прошло времени, когда мы получили первое письмо от отца. Оказывается, все это время он был в Грузии, обучался на курсах шоферов.
Пришла осень, я ходила во второй класс, мама работала техничкой в школе. От отца с фронта приходили письма, фотографии.Радио у нас не было, с фронта шли сводки, читали газеты, ближе к зиме появились эвакуированные со скотом.Эвакуированные украинцы зимовали в нашем хуторке. Зима в тот год была очень суровая, снежная и морозная. Горы снега наметало вокруг наших саманных домиков.
С фронта стали приходить родным похоронки на погибших. Рыдали женщины, рыдали дети, потеряв своих близких. Зимой молодые женщины, оставив своих детишек на престарелых родителей, рыли окопы в бурунных степях где-то под Кизляром, называя эти места - трассой.
Пережили мы зиму, а к лету мимо хутора опять пошли эвакуированные. И те, что зимовали у нас со скотом, тоже ушли. Стали собираться в путь и наши селяне - доярки и скотники со скотом.
И вот в один из теплых дней на улице появилась машина с немцами. Собрали людей, мама нас детей не пустила туда. Машина открытая, несколько немцев и переводчик. На машине во весь рост стоял немец, видимо старший по чину, он был в шортах, что очень поразило селян. Мама так и сказала тогда: "Не будет их власти, это же антихрист с голыми ногами". Немец лопотал по-своему, переводчик переводил. Он хвалил свою "доблестную" армию, люди стояли и с ужасом слушали непрошенных гостей. Никто не верил его словам. Немцы назначили полицаев и старосту из тех мужчин, которых не успели призвать в армию.
Штаб немецкий находился в с. Иргаклы, а в нашем хуторе они появлялись, чтобы собрать молоко, яйца, масло и другие продукты. Хуторок наш находился вплотную к бурунной степи, и немцы боялись расквартировываться здесь, так как где-то в бурунах находились части нашей армии и партизанские отряды.
Осенью 1942 года школу закрыли. Хуторок замер в ожидании наступления чего-то ужасного. Были ночные налеты самолетов, бомбили, но разрушений особых не было. Поздней осенью перед вечером мимо хутора прошла колонна немцев, а утром появились наши солдаты и расположились по домам хуторян. Женщины готовили солдатам пищу. Староста с полицейскими исчезли. Через четыре дня рано утром солдаты ушли, а днем появилась колонна немецких мотоциклистов. Немцы стали выгонять жителей хутора из своих домов. Говорили, что скоро здесь будет бой. Женщины с детьми, старики, собрав небольшие узелки уходили кто куда. Большая группа хуторян, в том числе и мы с мамой, шли в сторону х. Сунжа. Кто-то из толпы воскликнул: "Смотрите, горят наши хаты". Наш хуторок затянуло дымом, снизу красное пламя, а вверху сплошной дым. В каждом дворе горели хаты и скирды с соломой. Перед уходом мама испекла хлеб и еще горячим сложила в мешок, и я несла этот мешок на плече. Мне шел в то время десятый год. Шестилетний братишка шел рядом, а мама несла на руках двухлетнюю дочь и увесистый узел.
Пришли в х. Сунжу, местные жители пустили нас к себе. В большой комнате на соломе сидело очень много людей-беженцев – стариков, детей, женщин. Сели и мы около мамы. Она дала нам хлеб и воду, мы поели и уснули сидя, прижавшись к маме. Мама же уснуть так и не смогла. Утром пошли дальше. В х. Восточном нас приютили в комнате, где уже была семья беженцев из четырех человек. Так по-соседски и прожили неделю. А потом соседка проводила нас в с. Степное к своей знакомой тете Рае. Прожили мы у нее две недели. Она кормила нас картошкой, кукурузной кашей и всем тем, что сама ела. Очень добрая душа была у этой женщины. От нее мы узнали, что в с. Зеленая Роща есть пустующие дома. Мы снова отправились в путь. Поселились в большой комнате сразу три семьи, семь детей и трое взрослых, а в другой комнате жила наша хуторянка с пятью детьми.
В конце декабря очень поспешно оккупанты стали отступать. Они бежали, цепляясь за любые средства передвижения. Бежали немцы, полицаи, старосты и все их приспешники, продавшие свою душу врагу. Седьмого января в день Рождества Христова было затишье, а с утра 8 января пошла группами наша пехота. Сколько у нас было радости, когда мы увидели своих дорогих солдат. Маленький брат подбегал к солдатам и спрашивал: "Вы Боритько Федора не встречали?" После освобождения, несмотря на стоявшие крепкие морозы, мы стали собираться домой. Кто-то дал нам для переезда лошадь с бричкой. Мой маленький братишка всю дорогу шел рядом с бричкой, не желая садиться в нее и твердил: "Я домой!". А дома нас ждала сгоревшая хата. Уцелели только две комнатки с небольшим коридорчиком.И поселились мы там вместе с семьей больного тифом маминого брата и нашей соседкой с ее тремя детьми. Не хватало одежды и спальных принадлежностей. Мародеры забрали все. Из-под обломков сгоревших хат мы откапывали уцелевшие кое-где горшки с маслом, смальцем и пшеном. Варили супы и каши. А когда вернулись наши селяне с эвакуированным скотом, стало немного легче. Стали выдавать колхозникам по 3 литра пропущенного молока на семью и немного кукурузы. Война продолжалась, но мы были наконец-то дома. В марте собрали и захоронили убитых бойцов нашей армии в братской могиле. Сейчас хутора уже нет, а братская могила сохранилась, и каждый год к ней приходят и возлагают цветы те, кто хочет почтить память солдат, сложивших свои головы, чтобы мы жили счастливо.
Когда потеплело, хуторяне стали расчищать свои сгоревшие хаты, общими усилиями перекрывали их, мазали стены, потолки и селились в них. Открылась школа. Носить было нечего, я ходила в школу в отцовском пиджаке, закатав рукава. Некоторые носили фуфайки, обувь многие носили самодельную, называли ее "поршни". Вместо тетрадей у нас были газеты, вместо чернил – сажа из печи, вместо ручек, привязанное ниткой к палочке перо. На пять учеников выдали по одной книге, уроки учили по очереди.
С фронта приходили радостные вести, и похоронки тоже. И вот в один из дней перед обедом, когда шел урок, дверь открылась, заглянул мальчик и сказал: "Война закончилась". Учительница Лидия Герасимовна Зубенко, не расслышав, попросила его закрыть дверь. И он повторил свои слова так громко, что услышали все. Нас повели строем к конторе, где уже собирался народ. Провели митинг. Слезы, радость, смех, танцы, гармонь - все смешалось! Люди несли продукты, чтобы всем вместе отметить это событие.
Началась мирная жизнь. С фронта начали возвращаться раненые, без рук, без ног, но живые. Сколько было переживаний и слез у тех, кто дождался своих отцов и братьев с войны и кто так и не дождался…