В нем было столько любви, взаимного уважения и сопереживания и царила такая добрая атмосфера, и эти воспоминания согревают мне душу.
В гостях у бабушки
По большим праздникам все дети с семьями собирались в родитель-ском доме. Накрывался стол с нехитрой снедью: печное – погребное, пироги и, обязательно, холодец. Взрослые сидели за столом, пели старинные песни на два – на три голоса, вели какие-то долгие спокойные разговоры, которых мы, дети, не слушали, потому что в это время готовили концерт. Внучат было пятеро, и все почему-то девочки. Старшая внучка, Верочка, которой на ту пору было лет четырнадцать – пятнадцать, сама уже не выступала, а составляла программу и "объявляла номера" (слово "конферанс" мы тогда ещё не знали). Вот так на фоне белёной печки мы читали по ролям стихотворение "Бородино", пели песню про картошку, ставили незатейливую сценку про братьев Фому и Ерёму, танцевали индийский танец, обвернувшись дарёными бабушкиными отрезами.
Вот начинает уже смеркаться, взрослые собираются домой. Бабушка торопливо "вертит гостинцы" ("утром встанете – чаю попьёте"), потом озабоченно смотрит в окно и говорит такие долгожданные слова:
- Темно уж на улице, да и ветрено сегодня – маленьких-то оставили бы ночевать…
Родители переглядываются, согласно кивают головами, и мы с двоюродной сестрёнкой Шурой на радостях обнимаемся. Наши родители при прощании благодарят бабушку и дедушку, желают здоровья. Последней подходит к ним старшая дочь, тётя Нюра, низко кланяется, произносит проникновенно:
- Спасибо вам, тётечка и дядечка, за хлеб – за соль, за доброту и ласку, за великое ваше добросердечие… – и дальше какие-то тихие слова, от которых у бабушки влажнеют глаза.
Сто раз слышали, а это вдруг резануло слух.
И когда за гостями закрывается дверь, мы подступаем к бабушке с вопросом:
- Почему тебя все дети мамой зовут, а тётя Нюра тётечкой, а дедушку дядечкой?
- Так ведь Нюрочка-то приёмная у меня, она по шестому году без родителей осталась, я её в свою семью и приняла.
- Расскажи же, бабушка, как всё это было.
- Ну давайте помогайте в доме прибирать, а там и рассказы слушать будем.
Вот уже перемыта и убрана посуда, затоплена печка-голландка, де-душка привычно садится за ножную машинку "Зингер". До сих пор помню это ощущение мира и покоя: в просторной и чистой комнате погашен свет, у печки приоткрыта чугунная дверка, и блики огня отражаются в старинных стеклянных картинах, изображающих круглолицых чернобровых барышень и бравых усатых кавалеров на тонконогих конях. На высоких изящных тумбочках, называемых подцветочниками, стоят огромные глиняные горшки с геранями, которые в полумраке кажутся причудливыми сказочными деревьями, сплошь усыпанными пунцовыми и розовыми цветами. А мы, прижавшись к бабушке с двух сторон и глядя на горящие поленья, слушаем её историю. Я и потом, став постарше, неоднократно слышала её повторение, поэтому бабушкин рассказ запомнила почти наизусть.
"Промеж них любовь"
Замуж я вышла, девочки, по большой любви. Четыре раза сватал меня Иван, а тятя не отдавал: я одна у родителей дочь, а у Ивана семья большая, он старший. Только как в четвёртый раз пришёл, я уж сама поднялась: не отдадите, говорю, за Ивана – совсем замуж не пойду, потому что никто мне больше не мил. Тут уж мама за меня вступилась:
- Отдадим, Алексей, Дуняшу за Ивана. Большой семьи не бойся. Ты погляди на Тарасовых, какие они дружные да работящие. Да и ремесло у них в руках (по линии деда все мужчины были швецами: шили шубы, пальто, а дедушка ещё освоил пошив мужских костюмов). Промеж них любовь, а с любовью ведь и горе с полгоря покажется… Бог даст – своим домом обзаведутся, а пока поживут и в семье…
Только в семье жить нам совсем не пришлось: домок у них старенький после бабушки остался, вот и отселили нас туда, это уж потом мы на этом самом месте вот эти хоромы поставили.
"Обогрей сиротку"
Как-то раз встала я утром рано, печь затапливаю, Иван-то в отъезде был, глянула в окошко – мама моя идёт. Переполошилась я: уж не сделалось ли чего? А она вошла в избу, рукой показывает, чтобы не пугалась, а у самой слёзы на глазах. Пододвинула я ей скамеечку, жду, когда мама отдышится, а она, как одышка унялась, говорит сквозь слёзы:
- Ах, Дуня, беда-то какая сделалась: на том конце вон двое деток сразу осиротели. Мальчишечку-то, Костю, один из дядьёв забрал к себе, а девочку маленькую никто не берёт…
Слушаю я, не пойму, к чему это мама клонит. А она и говорит мне с прямка:
- Ты бы, Дуня, взяла девочку-то к себе, она ведь тебе по мужу дальняя родня. Иван-то твой против не будет, он сердобольный, я знаю. Я бы и сама взяла, да здоровья уж нет никакого, на ровном месте иду – задыхаюсь. Уж больно жалко девчоночку-то. Как она у материна гроба плачет-убивается! Возьми её, Дуня, обогрей сиротку, она тебе в доме помощницей будет, детки появятся – за ними приглядит. А главное, Дуня, Пресвятая Богородица тебя не оставит, будет перед Господом твоей предстательницей…
- Ну и как же ты, бабушка, сразу пошла? – мы нетерпеливо теребим её за подол.
- Нет, доченьки, такие дела в попыхах не делаются. Я сказала "подумаю".
- И долго же ты думала? – тянем мы разочарованно.
- Да вот пока печь топилась, всё и думала. А как заслонку задвинула, сняла запон да и пошла, дай, думаю, погляжу хоть на неё.
- Ты, бабушка, всё в подробностях рассказывай: как вошла, что сказала…
- Подошла я к дому, а там полна изба народу. А девчоночка-то у гроба сидит и так причитает, аж мороз по коже, где только слов таких наслышалась? "Ах, говорит, родимая мамонька, на какую беду ты меня покинула? Пропаду ведь я на белом свете, как во чистом поле былиночка…" Растолкала я народ, подошла к ней сзади, за плечики обняла да и говорю тихонько: "Я тебя к себе жить возьму, если будешь ты на то согласная". Бросилась она ко мне, руками коленки мои обхватила да заголосила пуще прежнего: "Ах, тётечка, как же мне несогласной-то быть?" И опять, значит, про былиночку примолвила. Вот так с той поры и стала меня тётечкой называть.
- А дедушка что же, не против был?
- Нет, Иван до детей большой радельник был, всех привечал: и своих, и чужих, а Нюрочку особенно полюбил. Уж больно она ласковая была. Разумом смышлёная, на дела проворная. Недели через две мы уж и забыли, что она не наша. Иван-то всё портнячил, так он нашил ей из лоскутков, из обрезков полушубков наборных, шубеек нарядных всяких, она у нас по деревне ходила, как игрушечка. Науку всю с лёту перенимала, выучилась и прясть, и ткать, и дом в чистоте держать. А там и свои дети у нас пошли: сначала твоя мать народилась, потом твоя, потом сынок, Нюрочка их всех и нянчила, они её няней звали. А как стала входить она в девичью пору, на гулянье ей не было равных. Бывало, бабы идут со стойла, договариваются:
- Пойдём вечером глядеть, как девки пляшут.
- А ты, Марья, куда собралась, у тебя ведь девок-то нет…
- И что? – невозмутимо отвечает Марья. – Так я на Нюрашку Солдатову буду глядеть – из ваших-то девок всё равно ни одна её не перепляшет.
Вот так она и выросла у нас. Не увидели как и невестой стала. А там и на колхозные работы стала ходить, зарабатывать трудодни.
Встретила свою судьбу
По весне надумал у нас председатель ставить новые колхозные дворы. Своих-то плотников не нашлось, вот и наняли бригаду из дальней деревни, из Муханова. Гляжу, Нюрочка моя что-то повеселела. Со стойла придёт – аж светится вся. Я её спрашиваю:
- Что это ты, голубушка, радостная какая со стойла-то пришла?
- А ты гляди, тётечка, сколько Жданейка молока-то надоила: прямо в окат.
- Ну, Жданейка нас никогда молоком не обижала…
А сама и думаю: ну что ж, дело молодое, может, пастушонок какой и сказал ей ласковое слово…
А к осени ближе как-то под вечер постучался к нам в дом прохожий человек: разрешите, говорит, хозяюшка, у вас водицы испить. Я в это время в упечи была, а Нюрочка в горнице прибиралась. Я крикнула ей:
- Нюрочка, подай прохожему человеку напиться!
Слышу, ковшик звякнул, вода в кадке плеснула. А потом всё тихо. Забылась я что-то за делами, а потом как очнулась и думаю: за это время всю кадушку выпить можно. Вышла из упечи, глянула: батюшки мои! Стоят они напротив друг дружки, с двух сторон за ковшик держатся, а сами глаз друг от друга отвести не могут. Смутился он, как меня увидел, поклонился, весь ковшик разом осушил, поблагодарил да и вышел, а я к Нюрочке тут же с расспросами:
- Что за человек? Давно его знаешь?
А она глазки потупила, зарделась вся:
- Он, тётечка, сватать придёт.
Вот те раз! Разве, говорю, Нюрочка, плохо тебе у нас живётся?
- Нет, тётечка, живу я у вас – дай Бог всякому так жить. Только я свою семью хочу, чтобы мои детки меня мамой звали.
Думала я, поговорится да и забудется, отстроят дворы да уедут эти плотники восвояси. Ан нет, как с поля убрались, подъехали к нам на двух телегах разубранных и сам этот молодец, и его родня. Вошли в дом с речами, всё честь по чести. Ну, проходите, говорю, гости дорогие, сейчас стол накроем. Пойдём, говорю, Нюрочка, в погреб за солёной помидорой, уж больно ядрёная удалась она в этом году. А сама по дороге её уговариваю:
- Не ходила бы ты за него, доченька. Люди нам незнакомые, дальние. Да и не пара вы: он вон с коломенску версту, в избу входит – в три погибели сгибается, а ты и до плеча ему не достаёшь. По улице пойдёте – смотреть негоже.
А она смеётся:
- А я, тётечка, по улице сама бугорком пойду, а его поведу ямкой.
В избу вернулись, а там Иван уж четверть вина на стол выставил. Что-то, говорю, ты, голубчик, поторопился, вроде ещё ни о чём и не договаривались. А он отвечает:
- Неужто не видишь, Дуня, любовь ведь у них, а с любовью и горе в полгоря покажется… Помнишь, мать-то твоя говорила?
Под покровом Богородицы
Усватали Нюрочку, а на Покров и свадьбу сыграли. Весёлая была свадьба, по деревне из конца в конец ряженые ходили. Приданое хорошее у Нюрочки было: два сундука добра под самую крышку, закрывали – коленкой припирали. Как гулянье закончилось, вышли все за деревню Нюрочку провожать. Тут как раз первый снежок напал, старики говорили, мол, примета хорошая. Так вот Нюрочка моя, прежде как на телегу сесть, бухнулась коленками прямо в снег и запричитала:
- Спаси вас Господи, тётечка и дядечка, кабы не ваша доброта, сгинула бы я, как во чистом поле былиночка…
Ну и мы тут все всплакнули, расцеловали Нюрочку и отправили её на чужую сторону да в новую жизнь.
Бабушка замолкает и долго смотрит на догорающие угли. А мы задаём ей последний, самый главный для нас вопрос:
- Баб, а Пресвятая Богородица тебе и правда помогала?
- Конечно, - убеждённо говорит бабушка. – Муж с войны живой пришёл – самое большое моё счастье. Писала я тогда Нюрочке: "Помолись за дядечку – сиротская молитва до Бога доходчива"… Дети вон хорошие выросли, все на работе на хорошем счету. Одна беда (бабушка, пряча улыбку, притворно вздыхает): внучки больно любопытные выросли, разбередили бабушкино сердце…
Нина Никонова