Сейчас мало кто знает в Сосновском, что в доме на улице Ленина, где располагается местное отделение полиции, в начале прошлого века была чайная. Построил этот дом в 1911 году зажиточный залесский мужик Иван Григорьевич Сиднев, жил там с семьёй на втором этаже, а внизу было его заведение. Ранним утром, ещё до свету, вставала его жена Августина Васильевна, затапливала печь, пекла калачи да булки. Сам же хозяин разжигал семиведёрный самовар, готовился встречать посетителей. Расторгуются мужики, что привезли свой товар на рынок, перед обратной дорогой обязательно заглянут в чайную. Залесские ещё пошутят:

- Землякам-то, Иван Григорьевич, покрепче бы заварил!

- Чай да сахар во доброе здравие!

- А может, и ещё что покрепче найдётся?

- Нет, мужики, сам не употребляю и вам не посоветую, - отвечал спокойно.

Да и спрашивали-то так, для красного словца. Все знали, что Иван Григорьевич был человеком строгих правил: не пил, не курил, не сквернословил и после Бога почитал только свою семью – её ставил в жизни во главу угла.

Его отец Григорий Иванович жил в Залесье, держал лошадей и другую скотину, имел пасеку и большой сад, построил ветряную мельницу, купил тарантас и граммофон – тогдашние атрибуты богатой жизни. Торговали рожью, гречихой, яблоками, жгли на продажу древесный уголь.

Троих своих сыновей он отправил на сторону. Карп Григорьевич обосновался в Кисловодске, открыл там пансионат, который так все и называли "Пансионат Сиднева". Николай Григорьевич отправился в Ростов, построил небольшой мыльный завод. Александр Григорьевич оказался в Новосибирске. А Иван Григорьевич остался при отце, топтать отцовские дорожки.

Потекло время. Время ведь не зря с водой сравнивают. Вот течёт оно, истекает, и остановить нельзя. Только для кого-то журчит оно светлым ручейком, а для кого-то несётся мутным потоком, со слезами и кровью смешанным. Помнится, в повести Гайдара "Школа", описывающей революционные события, есть такая фраза: "Да не горюй очень: время, брат, идет… веселое!"

В 1917 году отобрали этот дом у Ивана Григорьевича в пользу государства. Куда теперь повернёт его дорога? Конечно, на родину. Хотя отец Григорий Иванович умер в 1905 году, но родовое гнездо не было порушено. Вернулись в родной дом Иван Григорьевич с женой Августиной Васильевной и сыном Владимиром, который родился в 1910 году.

В Залесье.

Дом стоял в центре деревни, большой, под железной крышей, под окнами две раскидистые ветлы, а между ними широкая скамья. Там снова потекла привычная трудовая жизнь: в хозяйстве была лошадь, корова, овцы, пчёлы, земельный надел да сад, где одних яблонь сорок штук. Трудились, как и все. Но и тут не выйдет, Иван Григорьевич! Дом этот скоро не будет твоим, и всё, что нажито, утечёт сквозь пальцы с горючими слезами.

Помнится, в рассказе Тургенева "Певцы" Яков исполнял русскую на-родную песню "Не одна во поле дороженька пролегала…", и в голосе его слышались и страсть, и сила, и грустная скорбь. У слушателей "закипали на сердце и поднимались к глазам слёзы", послышались глухие, сдержанные рыданья. Отчего плакали люди под чужую песню? В тот момент, когда она звучала, она находила отклик в душе и воспринималась, как своя.

…Сейчас я держу в руках рукопись, сорок лет назад составленную Владимиром Ивановичем Сидневым в год его семидесятилетия. Он оставил свои воспоминания для внуков, и я искренне признательна его сыну Геннадию Владимировичу за то, что доверил мне эту сокровенную часть жизни его семьи. Я открываю для себя эту чужую жизнь и воспринимаю её, как люди, слушавшие песню Якова. Да, отец готовил для сына Владимира широкую дорогу, да только не одна во поле дороженька пролегала…

1февраля 1930 года вышло постановление ЦИК и СНК о раскулачивании.

Сын Владимир к тому времени был уже женат, жена его была родом из Рылькова, звали её Августина Ивановна, а в семье ласково называли Агуней.

"17 сентября 1930 года были торги. Дом наш взял в собственность колхоз "Новый путь". Там расположили колхозную контору и избу – читальню, а нам с семьёй оставили крохотную заднюю комнатку, холодную, и вход в неё был со двора"

Когда начались торги, отец заплакал и ушёл в сад. Толпа народа стояла возле дома, кто хотел что-то купить на торгах, остальные из любопытства. Колхозные активисты приказали вывести со двора лошадь. Владимир Иванович повёл её под уздцы и не мог сдержать слёз. Женщины боялись выйти из дома, плакали и за всем наблюдали через щель.

Командовал торгами уполномоченный из Кулебак (деревня Залесье в то время относилась к Кулебакскому району), ему помогали местные активисты.

Уполномоченный вставал на скамью у вётел и кричал:

- Лошадь очень хорошая, стоит 300 рублей – раз 300, (пауза), два 300 (пауза). Появился в толпе народа голос из села Венец:

- 350!

Уполномоченный кричит: 350! И т.д.

В то время в деревне прижился некий Козуляев, взял у Владимира лошадь из рук за 400 руб., затем забрали корову и весь скот, пчёл.

Потом начали продавать одежду. В опись имущества вошли и самовар, и резиновые калоши. Народу обещали, что средства с торгов пойдут в колхоз.

Наступила глубокая осень. В комнатушке ютились вчетвером и ма-ленький ребёнок. Вечерами в избе – читальне собиралась молодёжь, кричали через стенку:

- Вон, кулаки, из дома!

Стучали поленом в дверь, распевали песни. Одна песня особенно запомни-лась Владимиру Ивановичу: "Наша красная рубаха напугала кулака".

Под эту музыку умирал в семье мальчик: настудился в холодном по-мещении и заболел. Первенец, не проживший и года, звали его Леонид. Владимир вышел в контору и с дрожью в голосе сказал:

- Дайте умереть мальчишке!

Нашлись там сочувствующие: счетовод Алексей Сиднев, женщина по про-звищу Шигалиха. Надо сказать, что были в деревне люди, которые жалели раскулаченных и тайно пытались помогать. Иван Григорьевич сам в своё время сочувствовал бедным и не отказывался помочь: кому лошадь даст для вспашки, кому ведро картошки до весны. Вот эти люди за добро и платили добром.

После похорон мальчика в доме ночью не спали. В два часа ночи прибежала соседка Паша Боровикова и рассказала, что слышала разговор: наутро заберут кулаков Гришу Великанова, Максима Иванова и Ивана Сиднева с семьями. Что было делать? Решили, что отец останется, а остальным бежать. Куда бежать? Куда теперь лежит новая дорога?

В Шишово и Рыльково.

Если дитя поранилось или напугано, куда бежит? К матери. Вот и решили наши горемычные герои бежать к родне, в Шишово и Рыльково, потому что мать Августа Васильевна родом была из Шишова, от Павловых, а невестка из Рылькова. Насмерть перепуганные, через задние ворота, в чём были метнулись в сад, потом за околицу, в лес, и бежали, чтобы успеть до рассвета, до самого Лесунова семь километров. Только тогда мать почувствовала, что у неё полные валенки снега: впопыхах не заметила, что в худых домашних валенках покинула свой дом. Остановились, сняла она платок, фартук, обмотала ноги – двинулись дальше. До Шишова оставалось двенадцать километров.

Не отвергла родина несчастных детей своих: мать Августу Васильевну приютила родня в Шишове, Августа Ивановна в Рыльково к своим вернулась и жила открыто ( мало ли бывает: вышла замуж, а их семью забрали – вернулась домой), а вот мужа своего Владимира спрятала у знакомой старушки в задней нежилой комнатке, где окна были забиты тёсом, в тёмное время носила ему еду. Владимир Иванович вспоминал: "Мне видно, как ходит и гуляет молодёжь по улице, но показаться нельзя, а то схватят ничем неповинного. Жена ходила вольно уже, её фигура, по-видимому, не так была ценна, как наши, она мало жила в Залесье". Вот и привела дороженька в тупик: сиди, как в клетке, и размышляй. За что? И что теперь будет?

В Кулебаки и Арзамас

В Залесье же наутро, как и предполагалось, отца и всех названных с ним забрали и повезли в Кулебаки, в районный центр. Посадили там в тюрьму, потом перевели в город Арзамас, держали в церкви под охраной. Издумалась семья: как он там, добрая головушка? Собралась невестка Агуня, повезла отцу сухарей. Разузнала всё, рассказала мужу, и не вытерпело у него сердце, решил он тайно навестить отца, повидаться с ним, может быть, в последний раз. Глухими лесными деревнями пробирался Владимир Иванович, миновал Селитьбу, Новую и Старую Пустынь, Чернуху. Заходил в дома, просил попить, в сам в тайне надеялся, может, предложат поесть. "Маленько поешь, трижды скажешь спасибо, отблагодаришь Бога и пойдёшь. Но в руках в сумке небольшой подарок родному отцу: сухари и три кусочка свиного сала с ладонь (шпика). Берёг, как зеницу ока. Я считал это, может быть, последним даром, если доведётся передать.

Придя в город Арзамас в жаркий июньский день, я подходил к церкви, где они сидели, и меня увидел в щель наш земляк из села Венец, Пятов Иван Алексеевич, позвал отца. Отодвинули немного доску, на счастье, на порядочное расстояние, протянул мне руку, я поцеловал обоих и передал им свой дальний подарок".

Они сказали Владимиру, где можно заночевать и предупредили, что завтра их поведут на работу, куда можно выйти, чтобы ещё раз увидеть отца, обнять его на прощанье, потому что дороги их теперь пойдут в разные стороны. Обратной дорогой шёл с опаской, боялся, как бы не схватили, возвращался в Рыльково в тёмную хибару, а своего дома теперь нет.

В Челябинск

В конце июня 1931 года отца и всех арестованных погрузили в эшелон, который состоял из 60 вагонов, и повезли в восточном направлении. Дорога была ужасной: народу набито – не протолкнёшься, люди едут семьями, с детьми, стариками. Не так давно мы видели такую картину в фильме "Зулейха открывает глаза". Человек, прошедший через это, подтверждает: всё так и было. Была жара, всех мучила жажда. Сердобольные железнодорожники на станциях иногда приносили в вёдрах воду.

Куда везут, никто не знал. Прошёл слух, что за Челябинск. Поезд прибыл ночью, всем было приказано выходить из вагонов, вещей ни у кого не было. Стариков и детей, которые не могли идти, оставили на дороге, потом привезли их на колхозных лошадях. Остальных погнали в мелкий лесок довольно далеко от железной дороги и сказали:

- Вот ваше место. Кто хочет жить, живите, как хотите. Раз в месяц отмечаться за опушкой леса, там раньше был лагерь и стояла будка.

Что было делать и как жить? Люди пошли по миру. Кому удалось раздобыть немного картошки, разработали землю и посадили её. Большинство людей было из-под Москвы, к лесной жизни не приспособлены. Уходили в могилы пачками, а оставшиеся в живых меняли вещи мертвецов на кусок хлеба. Было невдалеке небольшое озеро, летом можно было помыться, а так была грязь и вши.

К осени прекратилась всякая регистрация, видимо, решили, что те, кто выживет, всё равно никуда не уйдут из этого гиблого места.

И пришло мне на ум сейчас "Житие Протопопа Аввакума": "Долго ли муки сея, протопоп, будет?" И я говорю: "Марковна, до самыя смер-ти!" Она же, вздохня, отвещала: "Добро, Петрович, ино еще побредем"

В Самару

А семья между тем решала, как дальше жить, куда податься, чтобы не таиться по чужим углам. Услышали от людей, что можно отплыть вниз по Волге и приглядеть безопасное место. Сели на пароход. Вышли в Самаре. Город бойкий, неспокойный, жулик на жулике сидит, кругом во-рьё. Продадут тебе хлеба каравай, не успеешь оглянуться – нет у тебя ни каравая, ни денег. Снова сели на пароход и поплыли дальше.

В Сызрань

На этот раз вышли в городе Сызрань. Сначала жили на пристани, потом на вокзале. Встретились им добрые люди, помогли обустроиться. В совхоз "Большевик", что находился в восьми километрах от Сызрани, брали на работу по свидетельству о рождении. Вот там и осели. И Владимир, и жена его Агуня работали в совхозе. А тут ещё нечаянная радость: передали люди весточку об отце. Как узнал Владимир Иванович, что отцу удалось бежать, вырваться из этого жуткого поселения, отослал ему письмо: "Папа, я работаю в совхозе "Большевик" и живу в городе Сызрань, приезжай ко мне.

Ответа не было, и стала думать семья, что Ивана Григорьевича нет уж в живых. Но в один день, и радостный, и печальный, Владимир плотничал, тесал бревно. И послышался ему за спиной голос отца. Сам себе не веря, он оглянулся и увидел отца… родного, живого! Топор выпал у него из рук и попал не в бревно, а поранил ему правую руку. Тут и испуг, и боль, и радость от встречи, и слёзы, которые так долго накипали в душе.

Собралась вся семья, отец рассказывал о своих мытарствах, как добирался в туалете товарняка и питался тем, что подавали добрые люди.

Стал он ходить к сыну в совхоз, собирал щепу. И увидел его один человек из конторы, предложил работу сторожа. Радоваться бы, да вот беда: документов у него никаких нет. Тогда невестка Агуня отправилась на родину в Рыльково, чтобы добыть для отца справку. Обратилась к председателю колхоза Краснову, чтобы дал колхозную справку. А как он мог дать справку на его имя, если Сиднев Иван Григорьевич был арестован и выслан? Тогда решился он на небольшую хитрость: написал справку на имя Ивана Григорьевича Зрячева, вроде как он отец невестки, ведь она и вправду была Ивановна. Приняли его на работу с этой справкой, но появилась ещё одна проблема: не было прописки. Боялись, что начнут разбираться, раскроется подлог. Тогда они снялись с места и весной 1931 года поехали под Арзамас.

На станцию Суроватиха.

Снова начались мытарства. Остановились на вокзале. Было холодно, сыро. Годовалый мальчик, который был уже в этой семье, простудился и сильно заболел. Где искать прибежища? Кое-как нашли небольшой домик в деревне Березники. Но мальчика спасти уже не удалось, и житьё на новом месте началось у них с похорон.

Устроились на работу при алебастрово – гипсовом заводе, отец сторожем, сын плотником, а его жена в столовую. Но нашлись люди, которые стали подозрительно относиться к семье. Отец жил под фамилией Зрячев, вроде он считался отцом невестки. И выходило так, что родная мать Владимиру тёща. Надоела эта путаница и враньё. А если обман раскроется? Вот тогда страх вывел семью на новую дорогу: доехали до станции Серёжа и переехали на жительство

В Чернуху.

Для работящих людей и здесь нашлось дело. Владимир Иванович устроился на шпалозавод, а жена его в дом отдыха. Но тут нагрянула новая беда. Объявили, что будет призыв в армию молодых людей 1910 года рождения. Владимир пришёл домой напуганный, женщины в слёзы: вдруг придут и отправят по прежнему месту жительства, в Залесье, откуда пришлось бежать?

На работе Владимир Иванович обратился к прорабу Егорову, родом он был из Горького, и рассказал ему всю свою судьбу. Тот посоветовал попытаться взять справку в сельском совете деревни Суроватиха. Пошла туда жена Августина. Председатель сельсовета хорошим мужиком оказался. Сказал, что даст справку, и пойдёт Владимир в армию вместе с дальнеконстантиновскими ребятами. Августина разрыдалась возле его ног: что делать, если у нас и в горе, и в радости перво – наперво слёзы?

Вроде бы всё наладилось, и Владимир, и Августина работали, мать в няньках сидела, а вот с отцом вышло горе горькое. Нельзя ему было жить с семьёй. Чтобы не быть разоблачённым, он отправился нищенствовать, ходил по всему Дальнеконстантиновскому району, большей частью в селе Богоявление. Голодный, оборванный, он мыкался по чужим углам, ночевал, где приютят, а то и на улице. Раз в месяц тайком приходил домой, семья грела чугуны, мыли его, кормили, обирали вшей. И теперь новая дорога привела Ивана Григорьевича в Кстовский район.

В лесную глушь.

В 1933 году Владимир Иванович ушёл в армию. Служба проходила в Гороховецких лагерях. Женщины остались дома одни. У Августины родился ребёнок, но она продолжала работать в доме отдыха в прачечной, ей помогала свекровь.

А Иван Григорьевич устроился от совхоза в Кстовском районе жечь в лесу древесный уголь. Дело было ему знакомое, в Залесье многие этим занимались. Главное, на эту работу не требовалось никаких документов. Живи себе в лесу в одиночестве со зверями и птицами, поставляй свой товар совхозу за небольшие деньги.

Владимир пришёл из армии и отправился навестить отца. Застал его в сырой землянке в болотистой местности, на ногах у него лапти, одежда вся истлела. В Чернухе неплохо жилось семье, но как бросить родного отца?

И приняли они решение все вместе отправиться к нему. Построили там в лесу хорошую избёнку, наладили быт, стали все вместе заниматься заготовкой угля – его требовалась много. Иван Григорьевич воскрес: стали жить в чистоте, вывели вшей, а главное – семья воссоединилась. Но жить там было очень тяжело. Маленький ребёнок, дочка Нина, вырывалась от бабушки, ползала по углям. Когда потребности в древесном угле выросли, в это место подселилось ещё несколько семей. И жить стало повеселей, и потихоньку всё прошлое стало забываться.

Пять лет прошло с тех пор, как вынуждены были Сидневы из Залесья покинуть родное гнездо. Так устроена человеческая память, что всё плохое и страшное потихоньку забывается. Вот и наших героев потянуло на родину. Чему тут удивляться? Птица и та, облетев сотни вёрст, возвращается к родному гнезду. А родина вот она – рядом. И приняли они решение вернуться туда, где был когда-то отчий дом, к могилам своих предков, и повела их новая дороженька на старое место.

В Залесье.

В Залесье их встретили на удивление хорошо. С годами забылось, как растаскивали их добро, унижали и глумились. Теперь были рады, что приехала трудовая семья, все работники. Это было в 1935 году. Вступили в колхоз. Отец Иван Григорьевич на 76-м году жизни скашивал один по 13 гектаров гречи! Втроём они семьёй зарабатывали по 500 трудодней. Жить и бы и радоваться, строить всем колхозом новую жизнь. Только не так быстро искореняет человек свои старые привычки.

Для жилья колхоз выделил Сидневым маленькую покосившуюся из-бушку, которая стояла как раз напротив их бывшего дома, теперь принадлежащего колхозу. Больно было им смотреть на то, как пришло в упадок их некогда крепкое хозяйство. Вытоптали перед домом зелёную лужайку, порушили скамью между двумя вётлами, где когда-то гуляла молодёжь и слушала через открытое окно граммофонные пластинки. А какие были песни! "Глаза вы карие большие" и "Не влюбляйся в чёрный глаз" - их почему-то особенно помнил Владимир Иванович.

Теперь ключи от амбаров, от сада, где одних яблонь было больше сорока, были в руках у руководителей колхоза. Сосед ещё и задирал старика, махал перед его носом амбарными ключами. Владимир Иванович стал просить председателя колхоза, чтобы разрешили им переселиться в свой дом хотя бы в заднюю, ведь в семье появился второй ребёнок и жить вшестером в маленькой лачуге стало невозможно, отцу приходилось скитаться по людям – отказали.

А тут наступил 1936 год. Время было тяжёлое и страшное. Стали по ночам приезжать машины, в народе называемые "чёрный воронок". Схватили семейного старика Гришу Великанова, в Венце арестовали Пятова Ивана Алексеевича, который вместе с отцом сидел в церкви в Арзамасе. Мать денно и нощно на коленях молилась, чтобы беда стороной обошла их семью. Наскитались Сидневы, думали, теперь на родине обретут покой… Теперь куда-то податься – ещё больше будет подозрений. Решили уж будь что будет и застроили дом в конце деревни.

В колхозе получали мало, но всё же скопили на корову детям, усад был 30 соток, перешли в новый дом – большая радость была. Правда, с коровы надо было сдать государству в год 16 килограммов масла, а с выращенного картофеля - половину урожая. Но всё же жить на новом месте стало спокойнее. Появилась надежда, что всё в жизни как-то обустроится. Но перед Владимиром Ивановичем легла новая дорога.

В Финляндию.

В 1939 году Владимира снова призвали в Гороховецкие лагеря. Думали, очередные учения, но вернуться к старикам и детям на этот раз не пришлось. Началась Финская война. Наших солдат отправили в город Сестрорецк, там перегруппировали и в тонких сырых шинелях отправили прямо в бой. Владимир Иванович писал в своих воспоминаниях: "На пути нам попалась масса замёрзших, убитых и раненых. Вступили в бой. Финнов не видим. С кем воевать: одни камни с мала до велика. Сидели финны, как кроты, в камнях и, как кукушки, на елях, нас бьют, а нам некого. Местность подготовлена и знакома им, холод страшный, 40 градусов и ниже"

С 21 февраля к Дню Красной Армии готовилось крупное наступление. В ночь началось продвижение части по направлению Кирка, Ярви – Кирка, Молла и Кируэль, прошли надолбы и разные мелкие укрепления, не говоря о большом количестве разных природных камней. Когда началась стрельба сзади, с боков, спереди и сверху, с елей, наши бойцы поняли, что их пропустили и они оказались в котле. Территория вся контролировалась финнами, а советским солдатам приходилось стрелять наугад. Было очень страшно: снег глубокий, бежать некуда, а пули летят со всех сторон и шипят в снегу. Бой закончился к середине дня. Раздался крик: "Начальника штаба убили, спасайтесь, кто как знает". Наши бойцы, оставшиеся в живых, притаились среди убитых. Финны шли прямо по телам и добивали раненых.

Владимира Ивановича спасло то, что он оказался метрах в десяти от общей массы – чудом остался живой. На другой день к утру Владимир и ещё двое товарищей добрались до места, где стояла их часть, но там была только разбитая полевая кухня. Они поползли к месту, поросшему мелким осинником – больше укрыться было негде. Всего живыми из этого боя вышли чуть больше ста человек.

Финская война вскоре закончилась. Как хотелось домой! Но дорога нашего бойца теперь лежала на юг.