Без малого сорок лет храню я эту заветную тетрадь – чужую для меня боль, чужие слёзы и чужое счастье. Заветную, потому что она была доверена и завещана мне, но открыть её для всех у меня не хватало … нет, не времени. Наверное, не хватало душевных сил. Как представить на суд людей то сокровенное, что человек мог доверить только бумаге, если человека этого давно уже нет на свете? С другой стороны, нельзя допустить, чтобы это важное просто так кануло в Лету. Поэтому я с печалью и трепетом открываю сейчас первую страницу.

Встреча с ветераном

… Давно ещё, на заре моей педагогической деятельности, когда готовились мы к классным часам, тогдашний директор Людмила Васильевна Устимова мягко советовала:

- Не берите всё на себя. Почаще приглашайте людей со стороны: работников предприятий, сельского хозяйства и, конечно, ветеранов войны. Пусть дети узнают о тех страшных событиях из уст очевидцев.

- Кажется, все ветераны были уже нашими гостями, кого ещё позвать?

- Пригласите Анну Алексеевну Власову: она воевала, участница Сталинградской битвы, работала у нас техничкой и живёт рядом, как раз напротив школы.

И вот Анна Алексеевна, а проще тётя Нюра, живущая на нашей улице от меня через три дома, стоит перед дверями моего класса. Худенькая, невысокого роста, в синей шерстяной кофточке и платочке под узелок, она, конечно, не смотрится как героиня. Из наград она приколола на грудь только медаль "За оборону Сталинграда" как, наверное, самую дорогую для неё.

Представила её ребятам, попросила рассказать о войне. Разводит руками, говорит, что про войну и так уже написано и рассказано всего много, что ещё рассказать? Задаю наводящие вопросы:

- Анна Алексеевна, что вам больше всего запомнилось из военных событий?

- Ну вот как-то засели мы в лесу и не было у нас воды, а сходить нельзя - кругом немцы. Мы с девчатами жили в отдельном блиндаже, нам принесли кружку и велели экономить. Так мы ложками воду отмеряли, чтобы умыться: по пять ложек на одно лицо…

Да, не того ожидали дети. Думали, сейчас будет рассказ про какой-нибудь маршбросок с криками "ура": свистят снаряды, взрываются гранаты. Видя, что про пять ложек воды слушателям не так интересно, она спохватилась:

- Да, ещё помню, как на фронт "Катюши" поступили. Я в блиндаже была, приходит командир, говорит: "Нюра, поди погляди, там "Катюша" пришла. Ну я думала, девка, надо пойти познакомиться. Собралась, вышла из блиндажа, оглядываюсь кругом – никакой девки нет. А оказалось, Катюша-то – это орудие. А я думала, девка…

Тут даже я не поверила её рассказу. Хотелось спросить: " У вас что, не было никакой политучёбы и вам командиры не рассказали про "Катюши", которые были взяты на вооружение?"

Ну что ж, классный час окончен, спасибо, дорогой наш ветеран, и за Победу, и за то, что пришли к нам на встречу, здоровья вам и долгих лет жизни. Про себя думаю: конечно, талантом рассказчика обладают не все. Иной из пустяка сделает интереснейшую историю, а иной и знает, да не уложит всё как надо.

Эта встреча, может быть, скоро бы и забылась, но дня через два неожиданно Анна Алексеевна пришла ко мне домой. Я как раз проверяла сочинения старшеклассников, и передо мной на столе была целая стопа общих тетрадей. И в руках у тёти Нюры была такая же новая общая тетрадь в серой клеёнчатой обложке. Она подошла и положила тетрадь передо мной на стол.

- Вот.

Я взяла и сказала спасибо, думала, кто-то из учеников не сдал сочинение вместе со всеми, а теперь передал с ней свою тетрадь. Чтобы узнать по почерку, чья работа, открыла тетрадь на середине, и глаза выхватили строчку из написанного мелким чужим почерком: "Как хорошо любить и быть любимой!" Видимо, изумление на моём лице было настолько велико, что женщина нерешительно протянула руку, чтобы взять тетрадь обратно. Тут я положила руку на её маленькую сухую ладонь и попросила:

- Пожалуйста, оставьте…

Анна Алексеевна молча повернулась и вышла из дома. А тетрадь осталась у меня. Она лежала долго и дожидалась своего часа. Теперь нет в живых Анны, а внуки, живущие в городах, о бабушке почти ничего не знают. И передо мной лежит сейчас тетрадь, в которую уложена чужая боль и чужая жизнь, и я хочу донести это людям. Не для того ли ты оставила мне её, тётя Нюра?

15 января 1984 года. Вчерашний день пригласили меня в школу рассказать ученикам о войне. Много я о войне знала, много страдала, сколько всего было передумано. А там что-то растерялась, смутилась. Домой пришла – много чего вспомнила. Ночь не спала, а утром сходила в магазин, купила тетрадку и решила по порядку записать, что помню.

Дорога на фронт

В июле 1942 года мне дали повестку из Сосновского военкомата, на этот раз одной из девчат деревни Золино. Страшно мне было идти одной, шла дорогой и плакала. Но в Сосновском набралось нас много, а когда в Горький привезли, ещё больше стало. Дали нам командира, мы глупые были, не разобрались даже, в каком он был звании. Ехали мы как комсомольцы - добровольцы. Привезли в Ивановскую область, там ещё добавились к нам девчонки. Они были городские, модные, а мы в лаптях.

Сначала ехали в поезде, всё пели песни. Доехали до Калининской об-ласти - дальше ехать нельзя. Сошли с поезда, дальше пошли пешком. Ели в дороге то, что из дома взяли: сухари, лепёшки, яйца. У городских модниц почти ничего не было, мы их угощали.

Шли мы долго, примерно 5 дней. Шли и лесами, и полями, и деревнями, шли не прытко. А на сердце такая тоска! Как домой хотелось! Ночевали мы в избах. Хозяйки разные попадались, и добрые, и жадные. Подходим к одной деревне, а оттуда детей везут на коровах в тыл. Много их сидело в телегах: и мальчишек, и девчонок - они сидели, не плакали.

Вошли мы в деревню, а жители думали, что это их детей вернули, мы ведь по виду мало от детей отличались. Бегут нам навстречу, несут кто картошки, кто молока. Подбежали, а это не их дети, развернулись и ушли. А мы так надеялись, что нас накормят!

Пока не стемнело, пошли дальше, ночевать остановились в другой деревне. Утром продолжили путь и дошли до какого-то посёлка, там стояла военная часть. Посмотрели там на нас, кое-кого отобрали, а мы отправились дальше. Шли долго, стали грязные и голодные, устали очень. Попалось нам по дороге дерево, изуродованное снарядом – страшно стало, и идти дальше не хотелось.

Наконец, пришли в одну деревню, там тоже стояла военная часть. Нас накормили, переночевали мы, а потом нам устроили баню. Солдатики вышли, смотрят на нас, а мы стоим толпой, как телята. И тут у одного парнишки нашлась балалайка. Из наших девчонок одна играть умела. Заиграла она "Цыганочку", а девчата одна за другой вышли плясать. И тут одна девушка запела:

Кабы были сизы крылышки,

Слетала бы домой,

Посидела бы на лавочке

У мамоньки родной…

И тут мы все заплакали в голос, и балалайка на полу валяется. В это время как раз приехали из военной части за продуктами, оказывается, в этой деревне была база. Командир докладывает, что прибыло пополнение, одни девчонки. Решили эти прибывшие одну девушку взять, а командир не отдал, она, говорит, заплачется у вас там одна-то. Тогда нас выстроили всех в одну шеренгу, а мы стоим, как на показ, кто в лаптях, кто в рваных ботинках. Вот меня тут и выбрали.

Посадили в машину меня и ещё двух девушек. Ехали долго, и приехали в место, которое называлось Белая Церковь. Церковь там стояла, но она была вся разбита. Вышли мы, машину замаскировали, и солдаты сели есть. Разложили продукты: колбасу копчёную, хлеб, консервы, приглашают нас, а мы стесняемся подойти, стоим в сторонке. Тогда солдаты оставили продукты и отошли, чтобы мы поели.

Перекусили немного, страх отошёл, вот только тогда перезнакомились мы с девчатами. Одну звали Таня, другую Тоня, а я Нюра Жеглова.

После отдыха снова нас посадили в машину и повезли дальше. Проехали лес, луга, подъехали к речке – у моста стоит солдат с винтовкой, требует пропуск. Старший лейтенант предъявил пропуск на троих, а нас перед этим накрыли брезентом, мы притаились и дышать боимся. Ничего, пропустили нас, поехали дальше. Ночью уже въехали в лес, там стоял дом, в доме связист. Тут мы остались ночевать.

Прибыло пополнение!

Рано утром вошёл в дом командир, мы ещё спали. Он как гаркнет:

- Это что ещё тут за бабы спят?!

Тут наш командир стал докладывать:

- Товарищ майор, привёз пополнение, трёх девчат!

Майору неловко, как, говорит, я их плохо назвал…

Майор позвал старшину и приказал одеть нас по-военному. Отвели нам избу, сеней там не было, зато был крюк, и можно было запираться. Потом принесли обмундирование. Подыскивали поменьше, но маленького не было, выдали то, что было: кальсоны, гимнастёрки, брюки, пилотки, обмотки, портянки, сапоги, шинели. Стали мы одеваться, нам всё велико, стоим, как пугала огородные, сами себя не узнаём. Посмотрел на нас командир и сказал, чтобы мы сами сшили себе из кальсон рубашки. Заплакали мы в три голоса, а командир наших слёз терпеть не мог, рассердился и вышел из дома. Зато прислал к нам почтальона.

Почтальон был молодой мужчина, ласковый такой, то ли имя у него было Харитон, то ли прозвище, но все нызывали его Харитошей. Стал нас успокаивать, сказал обратный адрес и велел писать письма домой. Что это за адрес? Ни деревни, ни области – одни цифры. Он объяснил нам, что такое полевая почта. Сказал, что у них у всех тоже матери дома, писем ждут. Чем нас ещё успокоить? Табак нам выдали, вот и научил он нас самокрутки делать и закуривать. Стоим мы все трое, дым пускаем. Тут заходят ещё два солдата, а мы курить учимся. Один солдат подходит ко мне и спрашивает:

- Ты дома курила?

- Нет…

- А здесь зачем балуешь?

Вытащил у меня изо рта папиросу и бросил. С тех пор я папиросы в рот никогда не брала. Вот так началась моя военная жизнь. Объяснили нам нашу задачу, сказали, что будут готовить из нас связисток, а что и к чему - разберёмся по ходу дела.

Жизнь как будто мирная

Мы ждали эшелон под Сталинград. Стояли под городом Великие Луки. Всё имущество переправили в лес, ближе к поезду. Эшелон ещё не пришёл. Хозяйство у нас было большое, в том числе и коров гнали живьём: забивать их было нельзя, потому что негде хранить мясо. Вот я этих коров доила, а потом пасла. Жили пока в лесу.

Как-то раз я коров отогнала, а сама на речке стала стирать. Покуда стирала, коровы у меня и ушли. Побежала искать – их нигде нет. Побежала в лес, охаю: как мне стыдно! Роса в тот день такая обильная была, я вся вымокла. Попался мне солдат:

- Что ты, девочка, перепугалась, вся дрожишь?

- Коров я потеряла, стыдно мне.

- Не ходи искать, мы сами пойдём за ними.

Вышли солдаты на луг, коровы там пасутся. А я стою вся мокрая, к солнышку повернулась, прошу, чтобы оно меня поскорее обсушило. Поглядела кругом: речка бежит, на лугу коровы, везде зелень, цветы, солнышко на небе ясное. Думаю: Господи! Может, и нет никакой войны? Какая благодать кругом!

В лесу много было малины. Нас, девчат, повар послал за малиной. Пошли мы, три девчонки, и с нами солдат с карабином, молоденький мальчишка, такой стеснительный. Разбрелись мы по лесу, аукаемся, он то за мной побежит, то за Таней – никак нас вместе не соберёт. А я задачу перед собой поставила: всех больше набрать. Лейтенанты в отряде хватились нас, пошли искать. Подошли ко мне, а я рву, глаз от котелка не поднимаю, только покраснела вся. Похвалили они нашего провожатого, пошутили:

- Какой ты счастливый: в малине да ещё и с девчонками!

А когда все вместе собрались, сравнили – я всех больше набрала. Тут уж меня оценили, сказали, что я самая заботливая.

Но вот пришёл эшелон. Ночью погрузились и поехали. Мы были в вагоне вместе с коровами, я по пути их и доила. Двигались быстро, ночи и дни без остановок. Вот на каком-то разъезде остановились, вышли мы из вагона, сели на рельсы и заплакали: домой хочется! Подошли к нам два лейтенанта, спрашивают, в чём дело. Один из них снял с меня пилотку, на ней моя фамилия. Пошёл он к нашему начальству:

- Что у вас солдаты плачут? Да ещё и едут со скотом?

Тут нас перевели на платформу. Едем вместе с солдатами, они песни поют, рассказывают что-нибудь интересное, нам повеселей стало.

Первая бомбёжка

И тут наш поезд начали бомбить. Сколько было страха! Все бросились бежать в лес. Появились первые раненые и убитые. Эшелон загорелся. В последнем вагоне были боеприпасы, они начали взрываться. Мы с Таней побежали в глубь леса, снаряды рвутся то впереди нас, то сзади. Мы думали, живыми не останемся, приготовились к смерти. Сколько мы просидели в лесу, неизвестно. Но дали гудок. Несколько последних вагонов отцепили и оставили догорать, а поезд тронулся дальше. Немного мы отъехали, и снова нас стали бомбить. А вскоре началось наступление.

Мы должны были обеспечить связь, нам выдали катушки кабеля, коммутатор. Связь проходила по земле: танк пройдёт – оборвётся всё. Вот тогда находи обрыв и связывай. Поначалу было очень страшно, потом уж не до страха: находи обрыв провода и соединяй как можно быстрее. Как в бою без связи? Молодые были, отчаянные, делали свою работу, как приказано. Ни командиров, ни товарищей не подводили.

Когда мы вошли в Сталинград, он был весь разрушен, кругом один щебень. Смотрим, едет старик бородатый на верблюде. Остановили его, он стал рассказывать, что делалось тут, ужас один. Сколько народу было побито и наших, и немцев! В разрушенном городе увидели лозунг: Отстоим Волгу – матушку! Девчата пошли смотреть на тот дом, где был взят генерал Паулюс, я не пошла. Ходила по улицам и думала: сколько молодых жизней здесь загублено!

Получила я контузию в бою в хуторе Вертячьем. После Сталинграда нас перебросили под Харьков.

Переправа

К ноябрю подступили мы к реке Дон. Из школьных уроков географии я и не помнила, что это за Дон такой, а тут пришлось попить донской водички.

Сапёры быстро наладили переправу из досок и проволоки: доски плавали, а провода не давали им расходиться. Доски были тонкие и узкие, ноги скользят, я плавать не умею. Думаю, сейчас, как топор, пойду на дно. Закричала я громко: "Господи, погибаю!". Один солдат мне и говорит:

- Нюра, если сорвёшься с этой лавы, плыви по течению.

Я заплакала:

- Плавать я не умею!

- Я могу проплыть с тобой километров несколько…

Я немного успокоилась. Ступила на доску, а она подо мной качается. Таня со мной рядом. Нам кричат:

- На одну доску вдвоём не вставайте, а то потонете обе!

Ноги у меня трясутся. Вступаю на одну доску – она плывёт, вступаю на другую – она тонет. Не помню себя, как на берегу оказалась. Вышла на берег и думаю: "Наверно, мама обо мне молится". Я ведь была маминой любимицей, в семье меня часто укоряли, что меня мама больше всех любит. Вот и досталось мне счастье из всей семьи.

Дезертир

Перешли Дон, зашли в первую деревню, надеялись найти чего-нибудь поесть. В деревне пусто, никого нет. Один солдат зашёл в дом, обнаружил там старика очень старого. Вот он и рассказал, что делали фашисты. Всё отобрали, а людей, как скот, собрали в кучу и погнали на работу.

Устроили коммутатор, растянули кабель. Как могли, обустроились. Я худенькая была, быстрая, меня чаще всего посылали на кухню за обедом. Как-то несу я котелок полный, а из кустов выходит солдат весь грязный, заросший и в крови. Попросил у меня поесть, я испугалась, всё ему отдала. Товарищи меня не ругали, сказали, что это раненый, наверное, ищет медсанбат. На другой день опять я шла с обедом, и тот же солдат опять меня встретил и есть просит. Узнала я его, поняла, что никакой он не раненый, а дезертир. Отдала ему всё, а сама пошла и доложила командиру. Больше мы того солдата не видели.

Потери

Но как же жалко, когда погибают твои товарищи! Вот сидишь на коммутаторе, передают, что пришло пополнение, значит, наших бьют. А когда слышишь "огонь" и "ура", слава Богу, наши взяли.

С нами рядом убили майора. Он погиб, а мы остались живы. В тот же день понесли его хоронить. Положили на плащ - палатку, а она вся в крови. В карманах у него нашли письмо жене, отослали ей. Когда спустили майора в могилу, нечем было его покрыть: его плащ - палатка вся кровью намокла. Один солдатик спрыгнул и кричит мне, чтобы я свою плащ - палатку ему дала. Я отдала и ремень свой ему бросила, а с него попросила снять ремень комсоставский, так с ним и ходила, хвалилась – глупая была! Дали мы салют нашему майору… Был человек, и нет его.

Пленные

Моя военная специальность мне нравилась. Связист всё знает раньше всех. Однажды выхожу из землянки, гонят немцев пленных, а было холодно, они обвязаны кто одеялом, кто юбкой какой. Много их, разговаривают не по-нашему. Вдруг один из них запел по-русски:

Удивительный вопрос:

Почему в Руси мороз?

Мы замёрзли, как грибы,

Ни туды и ни сюды.

Как потом оказалось, поляки это были. Всё помнится мне, даже голос его помню.

Немецкая посылка

Всё время в землянке сидеть не хочется. Вышел солдат на улицу, смотрит, что-то летит в нашу сторону. Думали, взрывчатка, но нет, не разрывается. Оказалось, посылка. Распечатали, там всё по-немецки написано, а в посылке шоколад, галеты, спирт. Хочется есть, а взять боимся: вдруг отрава? Наконец, один солдат не выдержал и говорит:

- Я попробую, а вы пока не ешьте, вдруг я умру?

Но ничего, все поели и никто не умер, ещё рады были, что Бог нас не забыл.

Любовь

А теперь мне хочется написать о любви. Как хорошо любить и быть любимой! И настроение всегда хорошее, и о доме забываешь, и плакать перестала. Полюбила я одного, звали его Николай. Он был шофёр, по званию рядовой. Встречались с ним редко, он всегда на передовой, подвозил боеприпасы. А я в землянке. Но ребята наши неглупые, сразу узнали про мою любовь. Смотрели на меня и другие, повыше его званием, но я не прельщалась на кубари и шпалы. Некоторые девчонки гуляли со штабистами, им и служить было полегче. И упрекали они меня: что не живёшь, как все живут? А я не могла лицемерить, любила одного. Много мы с ним мечтали и планы строили. Но… война. Враг убил его.

Конечно, на фронте своя жизнь. Я держала себя в рамках, командиров слушалась. Но однажды пришла с дежурства, хотела лечь спать, а зашёл старший лейтенант Тищенко и говорит:

- Нюра, выстирай бельё.

Посмотрела я, а оно грязное, вшивое, а у меня нет ни воды, ни дров, ни корыта. Я отказалась. А он мне:

- Но ведь женские руки ко всему способны…

Но я строгая была, не поддалась на уговоры.

Полковник за меня заступился и перевёл лейтенанта в другое отделе-ние.

Мальчик Жора

Чего ещё написать? Как-то наши разведчики нашли мальчика, было ему лет 6-7, в школе ещё не учился. Полковник взял его к себе. Сшили ему шинель, пришили погоны, дали валенки. Звали его Жора. Все его полюбили, кто даст ему чайку, кто блокнот какой. Когда готовилось наступление, все забеспокоились, как бы не убили его. Мальчика отправили в глубокий тыл, и больше мы его не видели

Но я была счастливая

Когда идёт бой, все связисты работают, мы не емши, не спамши, доводилось сутками не спать и не есть, особенно если разобьют полевую кухню. Но я была счастливая. Подбегу к чужой кухне, мне всегда дадут поесть, только и скажут: "Если бы не девчонка, то бы не дали". Принесу котелок в землянку, станем все вместе из него есть. Мне всегда оставляли: "Твои хлопоты, ты и доедай". Я была не гордая, доедала. Сама всех ребят жалела, и они меня не обижали.

Многие наши ровесницы воевали на зенитных батареях. Они ходили в юбках, спали на постелях, были у каждой матрац, одеяло и подушка и обед регулярно. А нам постелью была шинель: на одну полу ляжешь, другой прикроешься. Зато у нас не было ни подъёмов, ни отбоев, и строем мы не ходили.

Когда нас загнал враг в мешок, мы пробились, но народу тут погибло много. Полевая кухня была разбита, и нам выдали по брикету пшённой каши. Она сухая, грызли её, а воды не было. Потом эта каша у нас в желудках разбухла, боли начались в животе, воды нет и выйти из землянки нельзя.

Фашисты иногда оставляли свои позиции, но в землянках у них работали радиоприёмники. Идёшь и слышишь немецкую речь, и не знаешь, пусто в землянке или там враг. Страшно, а связь тянуть надо!

Дружба

С девчонками Тоней и Таней мы жили очень дружно. Таня была из Владимирской области, а Тоня из Арзамаса. Таня очень умная была, когда выдавалось время, книжки читала, если находила. И связист она была хороший, в коммутаторе понимала, нас обучала всему.

Как – то позвали нас всех троих в штаб и велели что-нибудь написать. Она взяла листок и написала очень красиво:

До свиданья, милый Ваня,

Вот тебе моя рука.

И ещё раз до свиданья,

Может быть, и навсегда.

И писала она без ошибок, её часто приглашали в штаб заполнять документы. А я всё больше по хозяйству: за продуктами, за водой, за дровами. Мы с Тоней колхозники, нас на прорыв бросали. Я одно время и поваром была: нужда заставит – всему научишься.

Однажды пришла ко мне в землянку Тоня, заболела она, подумала, что у меня потеплей. Но какое тепло? Вместо двери плащ-палатка, дров нет. Недалеко была хата, а около неё сложены дрова. Решили мы подойти и несколько палочек взять. Хозяйка вышла, мы думали, она нас в избу погреться позовёт, а она детей своих позвала, двое мальчишек у неё было лет по 10, и начали они нас этими палками бить, мы еле убежали.

Хотелось нам в память о нашей дружбе сделать фотографию на память, но не пришлось. В городах мы не были, всё время то в лесу, то в поле, то в балке какой. Но их образы до сих пор у меня стоят перед глазами, не забуду их до самой смерти.

С ребятами из нашей части мы тоже дружили. Мы не брали ни табак, ни водку, всё отдавали им, но и они нам всегда помогали. И командиры нас жалели, где можно было, оберегали от тяжёлой работы.

"Катюша"

Памятное было для меня событие, когда получили "Катюшу". Наша армия Рокоссовского первая получила это орудие. Вот тогда немцы почувствовали, что за Катюша. Мы помним слова маршала: "Даже если мы и помрём, наши имена останутся как имена победителей!" После этого погнали мы немца аж до самого Берлина. Спасибо и "Катюшам", и командирам нашим за то, что они нас жалели.

Мой фронтовой адрес был такой:

24-я стрелковая дивизия, 160-й полк, 40-е отделение, Белорусский фронт. Командовал фронтом Генерал Армии Рокоссовский.

Пока писала и вспоминала всё, и наплакалась, и насмеялась. Забрали меня на фронт, я была молоденькая девчонка, а сейчас мне 65 лет, у меня шестеро внуков. Пусть они гордятся тем, что их бабушка внесла свой вклад в Великую Победу.

Эпилог

На этом записи Анны Алексеевны Власовой заканчиваются. Когда для неё закончилась война, мы не смогли установить. Нет у неё сейчас здесь уже родственников, но их разговоров с ней знаю, что демобилизовали её по ранению, так она до конца жизни хромала на одну ногу. К тому же рассказывала она и такую забавную историю. Когда её выписывали из госпиталя, доктор решил над ней пошутить: выдал ей документ, но при этом добавил: "Кто будет спрашивать, бумагу не обязательно показывать, просто скажи "по дихрету". Когда она это говорила на вокзалах или в поездах, на неё смотрели с огромным удивлением. Она худая была, ремнём туго затянутая. Потом уж ей один попутчик доступно объяснил, что такое "дихрет".

Ещё по рассказам Анны Алексеевны я знаю, что за год до этих записей, когда праздновалось 50-летие Сталинградской битвы, Анна Алексеевна с дочерью Галиной ездили в Волгоград, и её там чествовали как участницу Сталинградской битвы.

Умерла она в 90-е годы. Конечно, сожалею сейчас, что не задала ей при жизни то великое множество вопросов, которое возникает сейчас. И всё-таки низкий ей поклон и за Победу, как ветерану, и за то, что нашла в себе силы и оставила эти записи для потомков, и её воспоминания бесценны.