Молодая энергичная преподавательница проводит занятие на курсах повышения квалификации для учителей русского языка. Разговор идёт об особенностях словообразования, о суффиксах и префиксах и употреблении разных словоформ. Она предлагает аудитории подобрать антоним к слову "добро", и все дружно отвечают: "Зло!".
- А теперь подберите к слову "добро" синонимы.
- Сердечность, душевность, милость, щедрость…
- А можно ли слово "добро" считать многозначным? Есть у него какое-то другое значение?
Молодая часть аудитории растерянно молчит, и я говорю:
- Имущество.
- Можете привести пример?
- Конечно. Сколько добра пропало! Нажили много добра…
- Замечательно. Однако заметьте, - преподавательница улыбается, - к слову "добро" в значении качества можно добавить суффикс – еньк: бабка добренькая, добренький старичок, а в значении "имущество" - нельзя.
И тут уже улыбаюсь я. С преподавателем не спорю, просто представ-ляю, как наяву, свою собеседницу Анфису Ивановну, как она, прикусив нижнюю губу и прикрыв глаза, говорит сокрушаясь:
- А уж у Маши-то добренького было! И-и-и…. – вздыхает и мелко трясёт головой.
Вот что про Машу и её добренькое рассказала мне моя давняя знакомая Анфиса.
- Семья у нас была большая, и жили мы очень бедно. И поесть вдоволь никогда не было, а уж надеть и того хуже. Когда стали создаваться колхозы, мы одни из первых вступили, да только лучше жить всё равно не стали. Старший брат Павел взрослый уж был, он на все колхозные собрания ходил. Мы, малышня, уважали его, папой называли, а отца звали тятей.
Паша красивый был: рослый, здоровый, умный и весёлый к тому же, многие девки на него заглядывались. Из других деревень девчата им интересовались, а он зазнобу своего сердца нашёл на соседней улице. Звали её Нюрой. Тихая, неприметная, чем зажгла его сердце, он и сам, наверно, не понял. Но вот потянулся к ней, видно, нашёл свою любовь.
- Куда она тебе? Она ведь голь перекатная, с чем она к нам в дом придёт? Такому соколу, как ты, и девка нужна под стать. Вон из Матюшева Маша в гости к тётке приходила – пять раз мимо нашего дома прошлась, всё на окошки глядела. Да и тётка её намекала мне между делом, что мечтает она о тебе. Чем тебе не невеста? И семья у них зажиточная, не с пустыми руками придёт.
Паша отшучивался, уходил от разговоров, а мать не унималась:
- Опять тебя вчера с твоей голодранкой видели! И взглянуть-то не на что! Вот Маша – и собой хороша, и поставная, рассудительная, а уж приданое у неё, говорят!.. А с этим тестем, Нюркиным отцом, что будешь делать? Сапоги только подшивать…
Отец слушал изо дня в день такие разговоры, потом как-то стукнул ладонью по столу и сказал сурово:
- Всё, на Успленьё идём сватать в Матюшево, а на Покров свадьбе быть. Если тебе, дураку, ещё не откажут…
Опустил Павел голову: в наше время отцам перечить было не принято.
Съездили в Матюшево, усватали Машу, в день свадьбы на двух подводах привезли её приданое. Ох уж и добренького у неё было! Одних накрывных шалей четыре штуки. Одна шаль до сих пор у меня в глазах стоит: тёмно-коричневая, с длинными шёлковыми кистями и золотыми узорами расшитая. Бабы приходили, как водится, приданое глядеть, всё дивились на такую красоту. А уж одеял, наволочек, рушников всяких у неё было… Всей семье подарки привезла, кому на платьишко какой лоскут, кому на рубашонку, сама же потом и сшила – умелая была.
Ну вот, стали они жить-поживать мирком да ладком у нас в дому, к родителям мужа Маша уважительная, к детям ласковая. Павел всё больше на работе пропадал, а то собрание какое в колхозе, он ведь в активистах был. Вот как-то ближе к весне объявили собрание, надо было что-то решать насчёт весеннего сева. На собрание Павел пошёл, как всегда ходил, Маша дома осталась. Ждут его с матерью, а его всё нет и нет. Матушка и говорит:
- Поди и ты, Маша, что-то они там разговорились, никак не разойдутся.
Собралась Маша да и пошла. А тем временем в клубе, ну не клуб он тогда назывался, а народный дом, в избе раскулаченного его открыли, народу собралось – чуть не вся деревня. У стены стол поставили, накрытый красным сукном, значит, для президиума, на столе две керосиновые лампы, электричества-то не было. А дальше по всей избе длинные лавки рядами. Мужики накурили – хоть топор вешай, из-за дыма ничего не видать. Разгалделись, никак вопрос решить не могут. А тут обе лампы возьми да и погасни разом, воздуха им, вишь, не хватило, а тут духота да и дымно. А может, фитили обгорели. Вынесли их поправить, и наступила темнота, только видно, как огонёчки от папирос да от самокруток вспыхивают. Все ждут огня, между собой переговариваются. Тут Маша на это собрание как раз и вошла.
Где Павла найти? Она по стенке – по стенке вперёд пробралась, чтобы, как огонь дадут, его глазами и выхватить. Стоит у стены, притаилась. Прислушивается к разговорам – Пашиного голоса нет. А тут и лампы внесли. Маша будто чутьём угадала, где Павел сидит, глянула - аж сердце у неё зашлось. Нюрка-то, бесстыжая, как раз позади него на скамье сидела. Как свет погас, так она сзади его обняла, щекой к его спине прижалась, шею руками обвила. А он за руки её держит, губы сжал, а у самого чуть не слёзы на глазах.
Как увидела Маша эту картину, ноги у неё подкосились, не знала, как назад выбраться. Что там дальше было, ей уж всё равно. Вернулась она домой и стала молча вещи собирать. Матушка у неё еле дозналась, в чём дело, стала уговаривать:
- Мало ли что по молодости бывает, вся дурь у него пройдёт, отец вот придёт, задаст ему трёпку.
Вернулся Павел поздно, уж спать собирались. Сел за стол, а тятя схватил его за чуб да и пригнул голову к столу:
- Ты что это творишь? У нас в семье кобелей сроду не водилось!
А Павел вырвался, схватил тужурку и вон из избы. И ночевать не пришёл. Помыкалась Маша день-другой да и передала своей родне, чтобы приезжали за ней. Мама моя плакала, уговаривала её остаться, а тут её отец приехал, вступился за дочь:
- Мы Марию в ваш дом замуж отдавали, а где он, муж-то?
Погрузили в сани сундуки, сувои всякие, постель свернули, занавески свои она с окошек сняла, повязалась платком по самые глаза, поклонилась родителям и сказала: "Прощайте!". Мамонька завопила в голос, отец с досады крякнул только, а её отец сказал:
- Пойдём, дочка, вот и сходила ты замуж.
С неделю Павел дома не появлялся. А потом пришёл и Нюру с собой привёл. Ну куда деваться, не прогонять же её? На другой день тятя увидел Нюриного отца и сказал ему:
- Мы, конечно, у вас не сватали, но уж раз так вышло, постельку ка-кую-никакую надо привезти, не на рогожах же им спать!
На другой день принесла Нюра скудненький узелок, застелила постель. А уж у Маши-то добренького было….
Что было дальше? Дальше колхоз начал потихоньку на ноги вставать, работали от темна до темна, потом дома на напильниках подрабатывали. Так скопили Паша с Нюрой на свою избёнку. У них к тому времени уж Костенька народился, так втроём в новый дом и перешли. Хорошо зажили, и семья уж Нюру приняла: она работящая была, всё умела, а главное, Пашу любила, да и он при ней расцветал, как маков цвет.
Только недолго их счастье продолжалось. Началась Финская война, и Павел ушёл воевать. Война недолго шла, а беды наделала по самый край. Убили Павла, а с ним ещё троих из деревни. Вот так Нюра своё счастье и отвоевала, и потеряла навсегда.
Читатель, конечно, понял, что рассказ этот вовсе не об имуществе, которое в народе называют добром, а о любви и о том, что никакие вещи не заменят сердечной привязанности. Я слышала немало рассказов о том, как жили в бедности, зато в любви и согласии.
Любовь к вещам в православии называется грехом мшелоимства: надо думать о духовном и ставить его превыше материального. Только как отказать себе в тех немногочисленных радостях, которые доступны нам на этой грешной земле?
… Как-то пригласили мы в школу ветеранов труда на встречу с ребятами. Оформили выставку из старых редких фотографий, на которых пожилые женщины находили себя запечатлёнными в молодости. Вдруг одна из гостей заговорила взволнованно:
- Гляди, гляди, Катя, а вот я в серой жакетке. Серую жакетку мою помнишь? Ох, как я её любила…
Про некоторые вещи человек помнит всю жизнь, с некоторыми связаны интересные, иногда грустные, иногда даже и курьёзные истории. Евгения Фёдоровна Зрячева уже под конец жизни вспоминала, как ей, маленькой девочке, бабушка привезла из Горького костюм, а мачеха спрятала его в сундук и не давала надевать. А вот как рассказывала о своей юности Агриппина Васильевна Власова:
- Я уж невестой была, Евгений ходил ко мне гулять в Шишово. Жили мы без матери, бабушку мамой старенькой называли. Собираюсь я вечером в клуб и прошу: "Мама старенькая, дай мне новую пальту надеть в клуб". Она ни в какую: на улице темно, всё равно не видно. Я говорю, что в клубе свет, все девки нарядные придут. Так и не дала: новые вещи, говорит, днём надевать надо, в темноте не видно, так и запачкать недолго.
Вспоминают люди события полувековой давности и обязательно назовут, в чём одеты были: "Он подошёл ко мне бравый такой, в военной форме, а на мне полушубок дублёный, белые валенки, а на голове белая шаль…". Валентина Ильинична Карташова, рассматривая старинное фото своих родителей, с горечью говорила, глядя на мать: "А ведь эту кофту у нас потом украли…"
Жизнь людей и жизнь вещей тесно переплетаются, и часто вещи явля-ются мерилом человеческих отношений. Слышала я, как один пожилой человек говорил мужикам сокрушённо:
- Женился на ней, потому что у неё было самое красивое пальто.
Так что, друзья мои, по одёжке не только встречают, но порой и женятся.
***
Почему я так люблю писать рассказы о прошлой жизни? Причин тому несколько. Во-первых, я считаю, что события, которые происходили в давние времена, должны остаться в памяти: если уж человек поделился сокровенным, значит эти воспоминания были ему дороги. Пусть и другие люди об этих событиях узнают.
Во-вторых, тут придумывать и домысливать ничего не надо – жизнь сама всё продумала и расставила по местам. Ну и третья есть причина, и она, пожалуй, главная. Если раздуматься, так эти все решения и переживания совсем не про Машу и не про Нюру, и не про Павла, сумевшего отстоять свою любовь, но не сумевшего сберечь жизнь в окровавленных финских снегах. Друзья мои, ведь это про нас с вами.
Было в старину в нашей местности такое диалектное слово: пОнось. Оно означало манеру одеваться, гардероб, чужого человека узнавали по одежде, говорили: "Понось-то не наша". Так что изменилось с прошлых времён? Понось только была другая, а чувства и переживания те же, что и у нас.
Думаю, читатель ещё спросит: "А что же стало с Машей?" А вот этого никто не знает: родные Павла ничего о ней больше не слышали. Может, кто-то из выходцев из Матюшева узнает её и расскажет о её судьбе? Эх, Маша – Маша, не спасло любовь твоё добренькое!