Болью в сердцах отзывается для нас эта дата. Прошло 37 лет, но мы не только вспоминаем жертв этой аварии и людей, проявивших героизм во время её ликвидации. Сейчас, когда в политических кругах всё чаще упоминается ядерное оружие, настал момент остановиться, оглянуться, ужаснуться…
Сегодня мы беседуем с Михаилом Михайловичем Кривдиным, кото-рый вошёл в число людей, в народе называемых ликвидаторами. Все понимают, ликвидатор – это борец с невидимой смертью, человек, подвергавший себя опасности ради спокойной жизни будущих поколений. В ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС участвовали более 500 тысяч человек, наш район не остался в стороне. Михаил Михайлович сегодня согласился ответить на наши вопросы.
- Михаил Михайлович, что испытываете Вы, когда ежегодно у нас в стране вспоминают эту скорбную дату – аварию на Чернобыльской АЭС?
- Конечно, многое из памяти стирается с годами, но время, проведённое в опасной зоне во время ликвидации последствий ядерной катастрофы, каждый раз вспоминаю с содроганием. Когда весь мир облетела весть об аварии на атомной станции, думалось, что это произошло далеко и не с нами. Когда я столкнулся лицом к лицу с невидимой смертью, которая присутствовала в зоне заражения, понял, что это касается всех и каждого и, что самое страшное, может коснуться последующих поколений, людей, которые пока ещё не появились на свет.
- Каким образом Вы попали в число ликвидаторов?
- За два года до этого я был призван в армию, служба моя проходила в Германии в артиллерийских войсках, я был водителем машины БРДМ-2, это боевая разведывательная дозорная машина, оснащённая противотанковыми управляемыми снарядами. Эта машина очень маневренная: выпустив снаряд, она в считаные секунды разворачивается и перемещается в другую точку. Такие же машины используются в химической разведке, так что опыт работы на такой технике у меня был. После армии я устроился работать в Сосновскую сельхозхимию, и о технике безопасности при обращении с химическими препаратами тоже знал не понаслышке.
- Вам было страшно, когда получили повестку явиться в военкомат?
- Нет, страшно не было. Повестку я получил 5-го декабря, мама плакала, а у меня было спокойствие и уверенность: так надо! Видимо, у нашего поколения сильно было развито чувство долга, и мы не сомневались в правильности решений нашего руководства. Мне было в ту пору 22 года – молодости не свойственно пасовать перед новым и неизвестным, тем более что было мирное время, и мы надеялись, что все вернёмся живыми и здоровыми.
- Как проходила мобилизация и отправка?
- Из нашего района призвали около 30 человек, на автобусе довезли до Дзержинска, и там мы проходили медицинскую комиссию. Всех, кто оказался пригоден по состоянию здоровья, отправили в город Курск. Здесь нас переодели в солдатскую форму, выдали противогазы и защитные костюмы, провели необходимы инструктажи и отправили как представителей Московского военного округа на Украину, в Белую Церковь. Всего собрали 25 бригад по 2000 человек в каждой. Были среди нас русские, украинцы, белорусы, прибалтийцы, сибиряки – все жили дружно, произошедшее воспринимали как общую беду для всей страны. После расформирования я попал в город Иванков, но жили мы не в самом населённом пункте, а в лесу, в 30 километрах от зоны заражения.
- В чём заключалась Ваша работа, и как был организован быт?
- В лесу мы жили в больших бараках, сколоченных из тёса и покрытых брезентом. Морозы в ту зиму стояли под 40 градусов, в каждой казарме стояло по две чугунных печки, ими отапливались, по очереди дежурили по ночам. Снегу было очень много, постоянно приходилось откапываться. Спали на двухъярусных кроватях, как в обычной солдатской казарме. Первое время кормили только консервами: индивидуальный паёк, и всё в упаковках. Галеты, фасоль, тушёнка, минеральная вода из бутылок – ничего постороннего съесть было нельзя и даже выпить воды. Поначалу было не по себе: чувствуешь, что смерть рядом, но её не видно. Когда увидели в зоне заражения хвойный лес, не зелёный, а рыжий, обожжённый и помертвевший, стало жутко: невидимая смерть уничтожает всё живое на своём пути. Потом немного привыкли, стали ездить в зону заражения как на обычную работу. Только у каждого работника в кармане был дозиметр, а помещения были оснащены приборами накопительной радиации, которые замеряли общий фон. Допустимая норма радиации для человека – 15-17 микрорентген.
Рабочий день продолжался 8 часов. Мы выполняли работу по дезактивации территорий, она включала в себя пылеподавление, отмывку всех объектов от радиоактивной пыли и снятие зараженного грунта. Всё, что заражено и невозможно очистить, надо было убрать, увезти, захоронить, чтобы радиация не распространялась дальше. Я на своей машине отправлялся в зону заражения, оставлял её на погрузку, а сам выходил из кабины и бежал за 50 метров, где степень заражения была значительно меньше. В зоне заражения экскаваторами снимали с почвы тридцатисантиметровый слой и грузили в машину, загружали обломки строений, технику, предметы, побывавшие в зоне заражения, потому что этот металл даже не подлежит переплавке. Когда погрузка заканчивалась, я снова бежал к своей машине и отгонял её за 5 километров к огромным резервуарам, куда сгружалось всё, что подлежало утилизации. Потом эти резервуары засыпались землёй и бетонировалось. Нас предупреждали, что в зоне заражения брать ничего нельзя, даже пуговицу. Конечно, соблюдали осторожность. Если кто-то допускал халатность и на время пренебрегал правилами безопасности, начинало стучать в висках, болела голова, желтели кожа и белки глаз.
Быт был налажен неплохо. Со временем в лагере построили столовую на 800 мест, стали завозить продукты и готовить полноценный обед. Построили баню, после смены можно было мыться хоть каждый день, выдавали чистое бельё. Показывали кино, можно было читать книги, писать письма домой. В конце месяца нам выдали зарплату, около 100 рублей, мы ездили в город Иванков, заказывали телефонные переговоры с родными. Я звонил маме и любимой девушке Наташе, которая ждала меня и потом вышла за меня замуж.
- Чем Вам запомнилось возвращение домой?
- 14 марта нас погрузили на "Уралы", покрытые брезентом, так называемые грузотакси, потом на поезде мы прибыли в Курск, там переоделись в свою одежду, мне вручили билет до Москвы, и через сутки я был дома. Когда только переступил порог родного дома, по-настоящему оценил, как это важно, когда всё вокруг родное и живое и ничто не угрожает опасностью. И как это важно – сохранить то, что имеем, чтобы невидимая смерть не угрожала нам из-за каждого угла. Люди не понимают всего ужаса ядерной катастрофы, а я, видевший своими глазами последствия аварии на атомной станции, каждый раз повторяю: "Не приведи Бог!"
- Как участие в ликвидации последствий аварии сказалось на Вашей дальнейшей жизни?
- Немного отдохнув после этой опасной командировки, я вернулся на прежнее место работы, устроился водителем автобуса. Потом женился, у нас родилось двое сыновей, сейчас уже трое внуков. Каждые полгода я проходил медицинское обследование, дети тоже. Благодарю Бога, для здоровья никаких последствий не оказалось. Но осталась в душе незаживающая рана. Когда я слышу в новостях выражение "ядерная угроза", мне вспоминаются эти жуткие картины мёртвой зоны, и я думаю о том, что люди не понимают, к чему может привести ядерная катастрофа, когда каждый человек будет бессилен, чтобы ей противостоять, и в который раз повторяю эти слова: "Не приведи Бог!"