Это сейчас ландыши занесены в Красную книгу, а было время, когда старушки продавали их скромные букетики на углу возле магазина, да и мы, ребятишки, зная места, могли набрать их целые охапки. В пионерском лагере, что был в сосновом бору, мы набирали букеты и ставили на тумбочки в палате. Как было приятно: чистота, свежесть и тонкий, ни с чем несравнимый аромат… Я брала в руки упругий стебелёк с матовыми белыми колокольчиками и с восхищением разглядывала это маленькое чудо, сотворённое природой.

Я и сейчас иногда встречаю ландыши: в наших лесных местах каких только не встретишь растений - и привычных, и редких, и редчайших. Только к наслаждению цветком примешивается иногда лёгкая горчинка, и вспоминается мне одна история из детства.

…Зюзя пришёл к нам в середине седьмого класса. Завуч Анна Петровна привела его в класс, когда урок уже начался. Она пропустила его вперёд, выжидающе посмотрела на класс и, дождавшись тишины, сказала:

- Вот вам новый ученик, фамилия его Суслов.

Но при этом она так неловко присвистнула сквозь недавно вставленные зубы, что девчонки потихоньку захихикали, а Мишка Белокуров с последней парты радостно и громко протянул:

- Зю-у-у-з-я!

Анна Петровна укоризненно посмотрела на него поверх очков и, без-молвно покачав головой, поспешно удалилась. А Зюзя остался стоять один перед классом, и весь наш седьмой "Б" имел возможность рассмотреть в деталях этот исключительный экземпляр.

Стоит он, переминается с ноги на ногу, а на ногах ботинки явно не его: большие, старые, с новыми только шнурками. Да и штаны были ботинкам под стать: широченные, выцветшие от солнца и стирки, но крепкие ещё, без дыр и заплат. Зато пиджак был явно Зюзин. Точно его. Только давнишний очень, так что пуговицы едва сходились впереди, а руки высовывались из рукавов чуть ли не до локтей. Костюм довершала белая застиранная рубашка, давно, а может и никогда не видавшая утюга.

Зюзин костюм, конечно, вызывал любопытство всего класса. Очень уж отличался он от добротной одежды, в которую были одеты наши одноклассники. Да и сам Зюзя с виду был весьма необычен. Роста он был очень высокого и по возрасту явно старше нас. В ту пору не было обязательного среднего образования, на второй год оставляли, что называется, пачками. Вот и сидели такие "дяденьки" по два-три года в пятом или шестом классе, пока не достигнут возраста, когда их можно будет принять на работу. Зюзя, судя по всему, был из таких.

Но лицо его… Лицо его было лицом невинного младенца. Такое оно было чистое, розовое, с нежным румянцем во всю щёку. Волосы белые - белые, глаза голубые – голубые, а улыбается так, словно встретил давних и очень хороших друзей.

Учительница озадаченно оглядывала класс, размышляя, куда бы приткнуть это чудо, а Мишка Белокуров два раза тихонько свистнул и позвал негромко:

-Зю-зя! – как подзывают кутёнка, и при этом похлопал ладонью по пустому месту за партой рядом с собой.

Зюзя всё с той же улыбкой покорно двинулся к Мишкиной парте и втиснул на сиденье своё нескладное тело. Урок продолжался, класс стал слушать учителя, а Зюзя принялся внимательно изучать своих новых однокашников.

Учился Зюзя никак. То есть, когда спрашивали, как он учится, учителя досадливо махали рукой:

- Да никак!

Но к доске выходить любил. И мы обожали, когда он устраивал перед классом бесплатные представления. Как-то учительница географии вызвала его к доске и сказала:

- Расскажи – ка нам, Суслов, про Китай. Всё, что знаешь.

- Про Китай?! – удивлённо переспросил Зюзя. – Так я там пока ещё не был!

А на уроке геометрии, убедившись, что Зюзя ничего не решит и не начертит, учительница подошла к шкафу с наглядными пособиями, взяла в руки большой картонный цилиндр и, поднеся его чуть не к самому его носу, раздражённо сказала:

- Назови хотя бы, Суслов, что это за геометрическое тело!

Он изумлённо посмотрел сначала на цилиндр, потом в лицо учителю, потом скорчил брезгливую гримасу и, ткнув пальцем в цилиндр, возмущённо воскликнул:

- И это – тело?!

В классе, конечно, разразился хохот, а учителя скоро поняли, что вызывать Зюзю к доске – пустая трата времени, и махнули на него рукой. Изредка давали ему листочки с заданиями, чтобы он хоть что-то написал на оценку, но оценку, понятно, ставить было не за что.

Как-то на уроке географии Зюзя достал листок и старательно выводил на нём причудливые непонятные знаки. Это были не буквы и не цифры, а значки, придуманные им самим. В конце урока он положил этот лист на учительский стол и молча вышел из класса. Учительница перевернула листок – на обороте был ключ к шифровке с надписью "Алфавит".

На следующий день она возвратила ему его послание и сказала при всём классе:

- Я расшифровала, Саша, твоё письмо. Ты пишешь, что будешь ста-раться учиться, если тебе будут ставить хорошие оценки. Но ведь это абсурд: оценки надо заработать, и авансом никто ничего тебе ставить не будет. Чтобы получить хорошую оценку…

Дальше она говорила долго и правильно, но он уже не слушал. Сначала он заметно сник. Но, утратив интерес к учёбе, он не утратил его к жизни и к людям. Временно оставив мечту учиться, он переключился на другое: Зюзя решил влюбиться!

Объектом своих симпатий он выбрал Ларочку, мою подружку и соседку по парте. У неё было беленькое личико с острым носиком и ярко-рыжие кудряшки. Её пушистая чёлка то и дело наползала на глаза, и она поднимала голову, одновременно наклоняя её на бок и легонько дула, отчего чёлка ровной и красивой волной ложилась на место: надо лбом по правую сторону.

Может, этим она Зюзю привлекла, может, тем, что однажды подошла к Белокурову, когда тот тянул Зюзю кверху за уши со словами "сейчас я тебе покажу Москву", властно топнула на Мишку ногой и закричала:

- Сейчас же прекрати над ним издеваться!

Мишка заглянул Зюзе в лицо и участливо спросил:

- Зюзя, над тобой издеваются?

Зюзя заулыбался и простодушно сказал:

- Нет, мы играем…

Так вот, на Ларочку теперь были направлены Зюзины взоры на уроках и на переменах. Вскоре это Зюзино состояние стало занимать всех.

Мальчишки нашего класса, не принимавшие Зюзю в свою компанию и смотревшие на него кто снисходительно, кто презрительно, вдруг проявили интерес к его увлечению и стали давать советы:

- Зюзя, не робей! Действуй смелее, признавайся!

На нашу парту стали поступать записки от Зюзи: "Я тебя л…", "Я тебя лю…". Ларочка смахивала их с парты, нимало не беспокоясь о том, что мальчишки на перемене поднимут их и прочитают вслух.

Потом Зюзя и вовсе осмелел. В перемену он подходил к нашему ряду, садился на впереди стоящую парту и неотрывно смотрел на Ларочку, глупо улыбаясь. "Доброжелатели" окружали его со всех сторон, хлопали по плечу и громко давали советы:

- Ты, друган, молчаньем ничего не добьёшься. Стихи ей сочини, она барышня чувствительная, стихи любит.

На другой же день Зюзя подошёл к нашей парте и спокойно положил перед Ларочкой вчетверо сложенный листок. Машинально его развернув, она прочитала заголовок: "Поэма про любовь". Весь листок был исписан корявым Зюзиным почерком. Но Ларочка читать не стала, а вскочила на парту, изорвала листок в мелкие клочья, бросила их на пол и закричала:

- Отстаньте от меня все! И вы от него отстаньте и прекратите эту комедию!

Мальчишки загоготали и бросились подбирать обрывки. Алёшка Колчин вышел к доске, высоко над головой двумя пальчиками поднял доставшийся ему клочок, другую руку картинно отвёл в сторону и громко продекламировал под общий хохот:

- На столе стоит каша манная, ах, любовь-любовь, да ты обманная!

Когда все досыта насмеялись, то сообразили вдруг, что Зюзи в классе нет. Не появился он и на другой день, и на следующий. И, как оказалось, любовь была тут ни при чём.

Просто на улице ярко засветило солнце, нашим взорам открылось лазурное небо, в воздухе витали какие-то непонятные шальные запахи, отчего мы вдруг все почувствовали: пришла весна… Зюзиному отсутствию в школе классная руководительница сразу нашла объяснение, и они с завучем при всём классе обсуждали трудное Зюзино положение:

- Конечно, в какой-то степени жалко парнишку. Семья у него живёт в районе в дальней деревне, где только начальная школа, а в пятый класс пять километров идти в один конец, вот и решили его отправить к тётке в город, чтобы он здесь школу окончил. Только какая ему тут учёба? Тётка старенькая, сама непонятно на что живёт, вон цветами около гастронома торгует, а этот, наверное, с утра до вечера ходит по лесам, доставляет ей товар для продажи…

Зюзя явился в школу где-то через неделю. Загорелый, обветренный, весёлый, как всегда, казалось, он принёс с собой запахи леса и свободы. На нашу парту легли несколько чистеньких свежих подснежников, Ларочка фыркнула и небрежно смахнула их на пол.

Зюзя не держал в тайне места, где "их полно", и в воскресенье мы от-правились туда всем классом. Но без Зюзи. И зачем-то нарвали подснежников целые охапки, а местные жители, попавшиеся нам в лесу, называли их студенчиками.

Классная руководительница отчитывала Зюзю перед классом, говорила, что учёба должна быть на первом месте, а всё остальное потом. И вообще, подснежники скоро отойдут. И что тогда они с тёткой будут делать? Зюзя принял беспечный вид и с готовностью ответил:

- За ландышами пойдём!

Какое-то время он ходил в школу исправно, но только что ходил: его присутствие в школе и учёба как-то не пересекались ни в каких плоскостях. Потом, когда мы уже готовились к первомайской демонстрации и вовсю репетировали какие-то гимнастические этюды с разноцветными марлевыми платками, Зюзя снова исчез, но его отсутствия вроде никто и не заметил.

После первомайских праздников Зюзи не было ещё с неделю. Потом мы пришли рано утром в класс, а там стоял аромат ландышей, но было со-вершенно непонятно, откуда он исходил. Все спрашивали:

- Откуда это ландышами пахнет? Может, надушился кто?

Ларочка стала засовывать свой портфель под крышку парты ( в партах старой конструкции было отделение для портфеля), а он не лезет. Что там мешает? Она откинула крышку, сунулась туда рукой и выгребла целую охапку ландышей, хрупких и живых. Они посыпались на пол, ей под ноги, а она стала топтать их ногами, видимо, сама не понимая зачем. Нежнейшие цветы под каблуками беззвучно умирали, а запах их от этого становился всё сильнее.

Я не помню, был ли при этом Зюзя. Я вообще конец этой истории плохо помню. Ещё не закончился учебный год, а Зюзя исчез так же неожиданно, как и появился. Он испарился, растворился в терпком весеннем воздухе, исчез из нашей жизни навсегда, и больше мы его никогда не видели. Да и напрочь забыли. Мало ли вокруг нас появляется странных людей? Если только изредка нежнейший стебелёк ландыша напомнит нам эту постыдную историю.

Моя дорогая доченька! Этот рассказ я написала давно, когда ты ещё училась в седьмом или восьмом классе, для школьного рукописного журнала "Дилижанс". Вот уж поистине "нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся". Разве я могла тогда подумать, что тебя так тронет эта история? А ты переворошила все мои старые школьные альбомы, нашла фотографию класса и попросила показать всех "действующих лиц" рассказа. Я показала тебе и Зюзю, и Ларочку, вот она со мной рядом, и Мишку Белокурова, и Алёшку Колчина… Вот только сказать тебе тогда правду у меня не хватило духу. Бывают ведь в нашей жизни поступки, за которые потом ужасно стыдно перед самим собой. Люди не заметили, а ты знаешь и внутренне краснеешь даже через много – много лет. И не находишь себе, тогдашнему, оправдания. В общем… Ларочка – это была я. И стыдно мне было тогда признаться, что это я рвала Зюзины стихи и топтала ландыши ногами. Увы, бывает так, что жестокая внешняя среда подминает под себя наши благие порывы, и только с годами понимаешь, что противостоять ей силёнок-то не хватило. А жестокого отношения к людям, немного иначе устроенным, в нашей жизни ох как хватает!

Впрочем, история про Зюзю имела своё продолжение.

Класс у нас был сильный и очень дружный, и после окончания восьмилетней школы мы почти всем классом перешли в другую, среднюю школу. Началась новая, интересная жизнь. Когда я рассказываю ученикам, что мы учились не просто с увлечением, мы учились с упоением и радостью, мне кажется, они до конца так и не верят мне. Диспуты, походы, школьные вечера – сколько всего было интересного! Но на первом месте всегда стояла учёба.

В девятом классе у нашего одноклассника и закадычного друга Славика Кучерова обнаружили порок сердца. Он стал часто пропускать школу, а потом его положили в городскую больницу и сказали, что надолго, возможно, на полгода. Мать его тётя Катя пришла в школу, улыбалась нам, а потом плакала, отвернувшись к окну в коридоре. Потом она поговорила с классным руководителем и в начале урока зашла в класс и попросила, чтобы мы не забывали Славика и навещали его в больнице, что мы же все вместе с детского сада, а теперь вот весь класс будет учиться дальше, а его неизвестно что ожидает. А он так мечтал стать инженером!

Тут наш комсорг Любаша вышла на середину класса и обратилась к нам с пламенной речью в духе ораторов советского времени:

- Мы что, не комсомольцы? Разве нас не учили не бросать товарищей в беде? Я предлагаю поддержать Славу и не дать ему отстать в учёбе. Он к постели не прикован, пусть мать принесёт ему в больницу учебники и тетради, а мы по очереди будем приходить к нему после уроков и объяснять материал. Ты – она ткнула пальцем в мою сторону – берёшь на себя русский язык и литературу, я – на себя показала – буду объяснять математику, Мишка - физику… - и так далее распределила все предметы.

- А по воскресеньям, - продолжала Любаша, - будем навещать его всем классом, чтобы в больнице он не чувствовал себя одиноким и вообще не отстал от жизни.

Когда в первое же воскресенье мы нагрянули в больницу всей нашей могучей оравой и Славик вышел к нам на улицу (ему разрешали гулять), на больничном дворе стоял такой гвалт, что выбежала нянечка и изругала нас. Сказала, что здесь вообще-то лежат больные люди и, если мы не прекратим этот гогот, она доложит главному врачу, и нашего товарища выпишут без лечения за плохое поведение.

Славик держался бодро, щедро оделял всех конфетами, рассказывал смешные истории. Он лежал в шестиместной палате, там были пятеро мужиков с завода и он, мальчишка, один. Речь у работяг была далеко не культурная, то есть, попросту, они матерились через слово и относились к этому спокойно. Лечащий врач велел эту привычку немедленно прекратить, а то, сказал, "вы мне испортите мальчонку". А как одним днём прекратишь то, что с детства считалось нормой ?

На следующий день, обнаружив прежний стиль общения, врач вышел из палаты и вскоре вернулся с пол-литровой банкой. Сказал, чтобы за каждое матерное слово мужики бросали в банку по десять копеек, а кто выражается трёхэтажным, тот сразу тридцать, и что все эти деньги пойдут в пользу Славика, потому что нецензурная брань оскорбляет его детские уши. Пусть он с этими деньгами ходит в больничный буфет и покупает себе шоколад, потому что ему надо повышать гемоглобин.

- Они мне в первый же день почти целую банку накидали, - смеялся Славик. – Сейчас поменьше, но пустая банка никогда не стоит.

Пообщались, посмеялись и собрались уже уходить. Славик махнул рукой в сторону маленькой почерневшей двери с торца и сказал:

- Кстати, здесь в кочегарке Зюзя работает. Он ко мне заходил, про вас про всех спрашивал.

- Ой, Зюзя, какой он теперь стал? – заверещали девчонки. - Пусть он в следующий раз к нам выйдет, мы ведь его после школы так и не видели.

- Я говорил ему, он сказал: "Ни за что". Кочегарка углем топится, там пыль, грязь, копоть, он ходит, как шахтёр, чумазый. Работает в две смены, там иногда и ночует, говорит, до армии пока там поработает, а потом поступит в вечернюю школу, учиться ведь всё равно надо…

Ах, Зюзя-Зюзя, как несправедливы были мы к тебе! Детская среда бывает несправедливой и особенно жестокой, наверное, потому, что дети ещё не умеют скрывать свои низменные чувства под маской благопристойности. Но теперь-то мы вроде уже не дети? Может, Зюзя и не держит на нас зла, но зло было, и нам с этим жить. А что если подойти к Зюзе и просто сказать ему, что мы были глупыми и бездушными и что поняли теперь, что так делать было нельзя. Да, надо просто подойти и сказать, что были дураки, а теперь осознали…

Решила никому об этом не говорить. Мне казалось, ребята не поймут и будут смеяться: "Извиняться? Перед Зюзей? Да ты что?"

Я приду к нему одна днём, когда в больнице будет тихий час и не будет посетителей. Я постучусь в эту чёрную дверь, а если она будет не заперта, войду в это закопчённое помещение и скажу:

- Саша, мы были глупыми и жестокими, не держи на нас зла…

Или что-то в этом роде. В общем, как говорится, камень с души…

Никому ничего не сказав, пройду незамеченной. А если Славка вдруг увидит меня в окно, я спрошу:

- Я у тебя в прошлый раз не оставила тетрадку по литературе? Всё обыскала – нигде нет.

…День выдался солнечный и очень тёплый. На больничном дворе кричали грачи и, несмотря на то, что здесь навеки поселился запах эфира и мази Вишневского, в воздухе всё равно пахло весной. Славка сидел на окошке и, увидев меня, стал махать рукой и делать знаки, что он сейчас выйдет. Пришлось остановиться и ждать, пока ворчливая нянечка не отопрёт ему дверь, которая на время тихого часа закрывалась на ключ. Про тетрадку по литературе врать не пришлось, Славка с ходу заговорил:

- Зюзю-то в армию забрали. Попрощаться ко мне приходил. Да ничего, весёлый был. Между прочим, что-то просил тебе передать.

Славик протянул мне малюсенький свёрток, завёрнутый в чистую газету. Я развернула его тут же, там был тоненький сборник стихов, я видела такие в нашем книжном киоске. Назывался он "Вечер лирики", с обратной стороны обложки было подписано: "тебе стихи ты любеш".