Николай Васильевич Ширыбанов был старшим братом Владимира Васильевича Ширыбанова, директора завода "Металлист" и творческого человека, проявившего себя в поэзии, живописи и музыке. Николай Васильевич окончил десятилетку в Сосновской средней школе в 1941 году, в 1942 году был призван в армию и связал с военной службой всю дальнейшую жизнь. Служить ему пришлось в послевоенные годы в Риге, в Баку и в других городах Советского Союза. Выйдя на пенсию, он с семьёй поселился в Павлове, часто бывал в Сосновском, навещая места детства и юности, вспоминая близких ему людей. Так он решил оставить свои воспоминания о жизни сосновчан, о своих родственниках, соседях, запечатлеть на бумаге всё, что было дорого сердцу и что может пригодиться потом не только его внукам, но и всем, кто проявляет интерес к истории нашего края.
Его воспоминания разобрал и привёл в порядок его племянник Н.А.Ширыбанов, а мы часть из них подготовили для публикации.
О поколении отцов
Время мы прожили бурное, особенно наши отцы. Им, как никакому другому поколению, пришлось испытать и вынести на своих плечах неимоверные трудности, порождённые крупнейшими историческими событиями, и не просто вынести, а собственными руками свалить царя и монархию, отстоять и утвердить доселе невиданное общество рабочих и крестьян, защитить это общество от внутренних и внешних врагов. Неграмотные мужики начали строить новое общество, не имея опыта управления, да и идти надо было по непроторённой дорожке.
Надо кратко перечислить всё то, что пережило это поколение: каждый начинал трудовую деятельность до революции с 9-10 лет, воевали в Первую мировую войну 1914-17 годов, свершили революцию 1917 г., пролили много крови в период гражданской войны и иностранной интервенции (когда били друг друга сосед соседа, брат брата и.т.д.) и оставили после этих войн полностью разрушенное "народное хозяйство". А дальше - голодные годы восстановления народного хозяйства, ужасная ломка всего уклада жизни деревни, какой казалась мужикам коллективизация сельского хозяйства и раскулачивание (этот период смут помню хорошо), опять жгли и убивали друг друга, как в гражданскую войну. Имея носилки и одноколёсные тачки, за какие - то десяток лет построили заводы и отрасли промышленности, которых доселе не было совсем.
И снова жесточайшая война 1941-1945 годов с её огромнейшими разрушительными последствиями, а потом восстановление народного хозяйства, строительство разрушенных городов и сёл.
Не было передышки, не было отдыха и отпусков. Всё вынесли, и только началась нормальная жизнь в конце 50-х, начале 60-х годов, умирали те, кому всех больше досталось, имею в виду наших отцов. Я, кажется, ещё и не дряхлый старик, но и за мою жизнь произошли фантастические изменения, именно фантастические (с позиции деревенского, а не горожанина видно контрастнее и ярче).
Воспоминания о детстве
В самом деле мы, деревенские мальчишки, как чудо воспринимали электролампочки, радио, впервые увиденный в деревне трактор в начале 30-х годов, автомашину и приземлившийся ПО-2 в районе, между заводом "Металлист" и дер. Ново. Конечно, мы слышали, что есть тракторы, машины, но не видели их. Помню, как встречали первую колонну тракторов ХТЗ с большими задними колёсами и шипами на них, остановившихся там, где сейчас в Сосновском автостанция. Первого, слезшего с трактора, могучего телосложения тракториста в комбинезоне, одежда которого казалась необычной, мальчишки принимали за какого-то сверхчеловека, ощупывали его, убеждаясь, человек ли это, умеющий заставлять двигаться железо. Сейчас и 3-х летний осведомлённее, чем были мы в 8-9 лет, радио не было, грамотных мало, читали и выписывали газеты одиночки. Сейчас уже не поршневые, а реактивные самолёты, несущие на борту не одну сотню людей. Человек побывал уже в космосе и на Луне, живёт по 200 суток в космическом корабле и возвращается на Землю. Ракета на 10 тыс. км прилетит в цель с точностью до нескольких метров. Наше жильё с электросветом, радио, телевизором, с горячей и холодной водой, с центральным отоплением и даже туалетом в квартире. Последнее у деревенских мальчишек вызвало бы изумление, но сейчас всё это есть и в деревне.
От лаптей и онучей, от одежды в сплошных заплатах пришли к модной одежде и не только пришли, но и часто меняем её в угоду моде. Сорок лет назад сказали бы: "Как можно бросать одежду, если её можно ещё починить?" Вообще, сейчас в корне другая жизнь, с другими запросами и возможностями. И всё это за 30-40 лет! Всё изменилось…
В недавнем прошлом люди ещё не были разобщены телевизором, они собирались после работы отдохнуть, летом, как правило, на завалинке, зимой у кого-то в избе и здесь вели беседы на разные темы, а если говорить о родственниках, то общение между ними было делом обязательным.
В этих беседах неграмотные старики из поколения в поколение в своих рассказах передавали сведения о своих предках, об умельцах среди них, отважных и удалых, о каких-то нерядовых их поступках, чудачествах, проказах (о дураках тоже). Таким образом, воспоминания эти рисовали образ своего деда, прадеда, бабушки, соседа. Сейчас же в наш скоротечный век с бурной, напряжённой жизнью даже в семье не сидят вместе, у каждого свои дела, заботы, интересы, увлечения. Один читает, другой сидит перед экраном телевизора, третий крутит магнитофон. И что до воспоминаний о близких, если они к тому же умершие? Родителей забываем, если они старые и от них уже нечего взять. Рассказы из семейного прошлого ушли в забвение, поэтому не помним имён бабушек и дедушек, но очень хорошо знаем родословную любимой собаки до 20-40 колена.
И я очень немного знаю о своих бабушках и дедушках. Сожалею, что не воспользовался богатейшей памятью матери. Она очень много помнила о всех родственниках. Приходили к ней то ли родственники, то ли соседи и обычно спрашивали: "Анка (так её все звали), когда родился мой Витенька?" Или "Когда умерла моя мама?". Отвечала всегда примерно так: "Во вторник вечером 15 марта 19… года" и добавит, что было очень холодно или ещё что-то в этом роде. Память её удерживала события, происходящие во всех семьях нашей улицы, семьях всех родственников, помнила не только год, месяц, число, но и день недели, что возможно, думаю, при феноменальной памяти.
Для своих внуков – Володи и Наташи - напишу то немногое, что сохранила моя неважная память, на моей малой осведомлённости сказалось то, что окончание десятилетки совпало с началом войны, после чего в семье я больше не жил и встречи с мамой были кратковременными, в период отпусков. Времени для бесед о прошлом, о дедах, прадедах не оставалось. При таких встречах до воспоминаний беседы с родителями не доходили, успевали только поведать о текущих делах, новостях из жизни своей семьи и очень большой родни.
О родителях, родных и о себе
Рабочий посёлок Сосновское и до Октябрьской революции был большим селом. Мать не раз упоминала о трёх барщинах : "Граские" (произношение её, видимо, графские) – восточная часть села, "Гагаринские"- западная часть села, и "Завраские" , т.е. за оврагом - северная часть села. Некоторые утверждали, что было 4 барщины. Катя Малышева мне говорила, что она помнит барыню Гагарину, которая проживала постоянно в д.Искадьево, и что получила в школе от неё в качестве подарка платье . Она же утверждала, что одна из барщин была графа Шереметьева (Граские).
Район густонаселённый, земли скудные, подзолистые, да их мало. Надо предполагать, что это и привело к развитию здесь металлообработки. В основном изготавливались напильники, бурова, замки, ножи, топоры (в Селитьбе) и прочее . К концу 30 годов я не знал такой деревни, где бы не было какой-то артели. Подавляющее население Сосновского, Виткулова, Макасова были заняты до революции на фабриках фабриканта Первова Николая Васильевича (в д.Макасово была его усадьба с садом- парком ).
В южной, лесной части района, многие крестьяне зимой изготавливали санки разные, сани, коромысла, лопаты, детские коляски, солонки, ушаты, кадушки, детские игрушки и прочие деревянные поделки. Очень многие были углежогами. Все кузницы, а их было много, вплоть до 40-х годов работали на древесном угле. Мимо дома в зимнее время со стороны Лесунова с утра непрерывно шли обозы, нагруженные кулями угля. Для большей вместимости на санях делалась в 1,5 метра в высоту надстройка. Уголь перевозился только в кулях ( куль-мешок из мочала). Куль – учётная единица количества угля. Отец, знаю, отчитывался в расходе угля в кулях. В огородах каждого кузнеца была своя кузница, хотя они были рабочие завода (так было до и после революции до 1938-39 года). На заводе производственных площадей ещё не было.
Хорошо помню, как зубрили на дому. Вечером работали при свете одной керосиновой лампы, обычно семилинейной (она мало сжигала керосина), подвешенной за крючок на потолке и опущенной на проволоке до уровня головы сидящего человека. Как правило, у курящего на лампе (отражателе) хранился табак. В осенне-зимние тихие вечера на улице, если идёшь от одной избы к другой, тебя сопровождает стук-перезвон молотков, причём в каждой избе слышится своя музыка: где относительно редко и глухо, где часто, звонко и раскатисто, а где выбивал дробью звуки молоток одинокого зубрильщика. Удары молотка по зубилу были очень частые, думаю, не ошибусь, в пределах 200 ударов в минуту, а может и больше. Например, у моего расторопного, горячего в работе отца был виден только след молотка, подобно тому следу, что делает горящий уголёк, если его энергично вращать рукой по окружности. Виден в этом случае сплошной горящий след по всей окружности. Так же был виден и сам молоток. А ведь надо не сделать "осечки" и не допустить удара дважды по одному месту. (Осечка – пропуск насечки длиной в 1-2 зуба) . И в том, и другом случае напильник браковался.
Менее квалифицированные зубрили "испода", а опытный работник "крыл", "покрывал". Отец мог сделать за сутки до 120 трёхгранных напильников, если мать приготовит ему концы. При зажиме в стайме напильника его конец зубрить нельзя, его закрывала тяга (зажим), поэтому предварительно зубрили концы, зажимая напильник одной тягой, а остриём напильник упирался в верстак (обычно, лавка).
"Стаймо" - обычный чурбак длиной 15-20 см и высотой 70-80 см, наверху его укреплялась типа наковальни, с заливкой посередине баббитом (мягкий сплав металла, не сминающий при работе насечённые зубья). В середине чурбака два взаимно перпендикулярных отверстия под клин и поперечину, соединяющую тяги зажимов. Стукнув по клину, поперечина клином отжималась вниз, тяги уходили вниз, и напильник плотно и крепко прижимался к наковальне. Все названия: "стаймо" и прочие - называю так, как их называли в то время у нас.
У нас в огороде стояла кузница (ближе к дому на 3-5 метров от старой бани). Её мать сожгла на дрова в войну. На улице в основном были молодые мужики-кузнецы, и у всех были кузницы в огородах.
Отец носил на плече пучки стали по 9 пудов, а до завода не так уж и близко. На плече такой длинный пучок при каждом шаге пружинил, изгибался, и, чтобы избавиться от раскачки, шли мужики небольшими частыми шажками. Кули угля тоже носили на себе. Несколько позднее все наделали 2-х колёсные тележки, и сталь, уголь возили уже на тележках.
Очень тяжёлым был труд по устройству в наковальнях форм под все виды напильников: полукруглых и трёхгранных на каждый размер (для четверика, пятерика, шестерика), так они именовали их, может, это размер в дюймах, точно не знаю. Целый день грелась в горне наковальня. Обычно сосед помогал вытаскивать клещами наковальню из горна и из кадушки, куда она (в воду) опускалась после готовности. Надо было с одного нагрева, не дав остыть, пробить по шаблону нужные формы. А если формы были уже разбиты, сначала плоскость всю осаживали мощными ударами молотков, а потом уже делали формы. Допуски были довольно жесткие, сделать на краях вмятину было нельзя, кромки канавок (форм) должны быть идеально точными, потому работа молотком должна быть точной, ювелирной.
На общем одном стуле (толстый чурбак, вкопанный в землю) было две наковальни: одна была тяжёлая, с гладкой поверхностью, а другая - вышеупомянутая, с формами. Напильнику сначала грубо придавали форму на плоской наковальне, а потом уже второй наковальне придавали нужную форму по пробитым в ней канавкам (шаблонам-формам) – полукруглый или трёхгранный. Плоский напильник ковался без форм.
В детстве мы всегда что то мастерили : то лыжи, то коньки, то санки. Делали это сами мальчишки. Коньки вырезали из дерева, обшивая полозья железной полоской. В дереве прожигали впереди и сзади отверстия под верёвки и с помощью палочки хорошо закрепляли, закручивая на ноге, обутой, конечно, в плохие, латаные валенки, новых валенок для катания никто и никому не давали. Мастерить могли тогда, когда отца нет в кузнице. Как ни стараешься не сделать вмятину на наковальне, всё равно молоток ляжет не плоскостью, а краем на наковальню и сделает углубление в ней. Ковать напильники уже нельзя, будет брак. Увидя такое, отец выходил из себя, ему двое суток нужно бесплатно выхаживать поверхность наковальни, для чего её надо снимать со стула, греть целую смену и осаживать поверхность на глубину вмятины молотком. Пороли за это со всей злостью, лучше было не попадаться на глаза, а то верёвка обязательно походит по спине.
Чтобы прокормить нас хлебом, надо было напряжённо работать каждый день. При этом в доме были только самовар, стол, который делали плотники из простых досок при строительстве дома, две широких из 50 мм досок лавки, одна из которых –короткая на кухню для стряпни (столов там не было), другая лавка в избу (длинная). Под лавкой на кухне стояли чугуны. На кухне были сделаны плотниками полки под посуду (чашки) и корыто для теста (большое) и корыто маленькое для рубки мяса, овощей. На печке между стеной и верхней частью печи лежал рубель (для глаженья белья). На шестке лежал косырь, им щепали лучину, под печкой – кочерга, ухваты, лоток, которым из печи доставали уголь и клали его в чугун и закрывали его сковородкой. Так заготавливали уголь для самовара, Из кузницы древесный уголь для самовара брали в редких случаях, боясь с него угореть.
В переднем углу висели иконы и лампадка. У мамы были очень красивые иконы, после смерти их раздала родственникам и знакомым сестра Тоня. На стене висели часы - ходики, с гирями.
"Перины с шумом", так называл отец матрацы, набитые соломой, лежали они в сенях и зимой, и летом . В избе места для них не было. Один или два матраца укладывались на пол и занимали всю комнату. Спали все вместе подряд. Отец спал крайний, впереди у самого стола. Я больше спал рядом с ним. Простыней не было. В чём гуляли на улице, в том и спали. Правда, мыть ноги мать летом заставляла. В морозные дни за час – два матрацы вносили в избу и грели их, прижав к горячей галанке (печке). Одеяла были ватные из клинышков. Летом спали в чулане и в сенях. В сенях, в чулане стоял сундук с тряпьём.
Практически места для подготовки уроков не было. Обычно писал, решал и читал, лёжа на печке. В левой, опущенной к свету руке держишь тетрадь, а правой пишешь в самой неудобной позе. На столе писать не всегда удавалось: то обед, то мать пьёт чай, то кто- то к ней пришёл и они сидят за столом. А так как электросвета не было, а комната одна, то ложились все одновременно, лампа тушилась, отцу вставать рано, он должен отдыхать. А если в крайних случаях при особой надобности и разрешат готовить уроки, то, ложась спать и потушив свет, обязательно отцу наступишь на ноги. Он ужасно вздрагивал и прямо шалел, если ему дотронешься до ног. Весь сон у него нарушался. Почему так чувствительны были его ноги, сказать не могу, но он их всегда оберегал и ужасно ворчал, если ненароком дотронешься до ноги. Вот так устроен был наш быт, кажется, я ничего не упустил из вида.
Школа
Но все трое старших детей в нашей семье (я, Тоня, Дуся) учились хорошо. Дуся была круглой отличницей, на всех митингах чётко выступала от пионеров, чему помогал и сильный голос. Учиться ей не довелось, началась война, мы с отцом ушли в армию, ей пришлось работать с 15 лет. Я учился, не имея троек, по алгебре, геометрии, физике, химии, истории имел только пятёрки, по литературе тянул на четвёрки, условий для чтения не было. Задачи и то приходилось решать лёжа на постели, предварительно прочитав её условия. Утром вскакивал и продуманный ход решений обсчитывал и переносил в тетрадку. Если не успевал утром дома, то хватало времени в школе перед началом уроков или в перемену. Надо учесть, что не только стесненные условия мешали учёбе. Летом и осенью была ежедневная работа по заготовке дров, сена, а также иногда помогал отцу "поддувать" (изнурительная работа растягивать меха). Нагнетаемый мехами воздух усиливал горение угля. Были и работы в огороде.
В 1939г. или в сороковом году отец перешёл работать непосредственно на завод. В два часа придёшь из школы, а к трем часам к проходной завода надо привезти тележку и оттуда с отцом отправлялись за Волчиху или в сторону Лесунова за 8-10 км в лес за дровами. Больше это были сухие сучья сосен, на которые ловко с топором залезал отец, Лесники строго следили, и ни одного бревна не провезёшь. И поездки эти были почти ежедневные, причём на куске хлеба с водой. До дрожи в ногах, до изнеможения тянешь тележку, особенно по песку или в гору. Подъедешь к Сосновкому со стороны д.Сиуха, а надо ещё преодолеть подъём в гору, конец которой совпадал с началом улицы. Крайним был дом Степана Зыкова, следующим был дом Хомутовых. Отдыхали на такой в общем-то не очень крутой горе несколько раз. Не было больше сил, хоть ложись, видимо, оттого, что зримый конец пути расслаблял волю. От Сиухи отец часто предлагал залезть на дрова: "Садись, отдохни. Здесь легко под гору".
А как тяжело было таскать траву! Потный, дышать тяжело, а бросать было нельзя, не поднимешь потом. Да к тому же потное тело трава жжёт, как крапива. В общем, всё детство, помню, хотелось есть, картовник надоел и не хотелось (картошка, разведённая молоком, и это пюре запекалось в глиняной посудине). А работать было нужно, отец всегда просил не лениться, ибо без коровы кушать совсем было нечего. "Дети, корова - наше спасенье", - так он всегда говорил.
Тоня всю жизнь (до сегодняшних дней), была хозяйкой в доме: мыла, стирала, полола грядки и т.д.. Училась она хорошо, но затруднялась с математикой. Думаю это от того, что уроки они всегда учили втроём: Вера Зимина, Нина Фёдоровна Чаусова и Антонина, и больше хохотали, чем учили. Запустив где-то, уже больше не догнали. Математика не любит "пропуска". Окончила она 8 классов и в 9 класс уже больше не пошла, хотя десятилетка уже в селе была открыта. Вот как раз её класс в 1939 году был первым, кто окончил Сосновскую десятилетку. Я окончил 10 классов в 1941 году, т.е. это был третий выпуск десятиклассников. Была десятилетка в районе ещё в с.Панино, но, наверное, несколько позднее.
Александр и Володя, братья мои, выросли и учились без меня, я служил в Советской Армии с января 1942 года по июнь 1958 года. У Сашки основные годы учёбы совпали с войной, голодным было не до учёбы, причём этот мальчишка, 1931 года рождения, выступал в семье за хозяина-мужика в доме. Всё ему приходилось делать, потому он так быстр и сноровист в работе по дому, по хозяйству.
В ночь на 22 июня 1941 года у нас был выпускной вечер. Только заснув утром, мать в слезах будит и говорит: "Сынок, война". Десятилетку окончили 8 мальчишек: Я , Миша Цаплин, Арсений Сергеев, Иван Белянцев, Борис Братанов, Игорь Реутов , Лёша Золотов, Юра Никитин, последние из Драчёва и Искадьева, соответственно. Почти до весны учился с нами лесуновский Лёша Галочкин, но был отчислен, как тогда говорили, за антисоветскую пропаганду. Он был парень прямой, любознательный, несправедливость его волновала и где-то сказал неосторожно недозволенное по тем временам. Конечно, никакой пропаганды он не вёл. Пришёл с фронта без ноги, умер после войны, упал из кузова машины и погиб (тогда ездили на попутных гружёных машинах и иногда высоко над бортами. По состоянию на февраль 1988 года нас в живых четверо: Б. Братанов, И.Реутов(Ленинград), И.Белянцев( живёт в Киеве) и я. Братанов живёт в Сосновском.
Большинство не могли учиться, не было одежды, обуви. Рано весной можно было наблюдать, как мальчишки перебегают от завалинки одного дома до завалинки соседнего дома босые, ступая на освободившиеся на припёке кусочки земли от снега. Ноги, как у гуся, красные, а на улицу выбежать хочется. У нас в семье основная обувь была валенки с галошами, ботинки. Но летом мать "зря бить обувь" не давала, ходили как и все, босиком, даже, отправляясь в лес на озеро на 2-е суток. Бегали по сосновым шишкам свободно, кожа подошв ног была загрубевшая, и боль не ощущали. Я проходил в простом сереньком костюме с 4 по 10 класс. Ни шерстяных, ни суконных брюк, пальто не носил. Тогда ещё ничего синтетического не было, носили всё из хлопка. Уже когда отправлялся в армию, мне из мастерской принесли полупальто из сукна, пуговицы пришить там не успели, и их тётя Катя Гулина пришивала в спешке уже перед самым выходом из дома. Так я в первый раз надел суконное, грубое полупальто и доехал в нём до г.Горького, а там надел шинель (Продолжение следует).