Отец вид имел строгий, был горяч нравом, молчалив и скрытен. Мы, дети, старались не попадаться ему под горячую руку, не смели подступиться к нему с разговорами.
Иногда родитель наш приходил домой пьянее вина, бушевал, чинил спрос. Так он куражился, как говаривала бабушка, чтоб вино не пропадало даром. Стращала его: "Допьёшься - кондрашка хватит!" Утром он с трудом отрывал тяжёлую от похмелья голову и уходил по делам.
В тот вечер отец явился домой в изрядном подпитии, в сенях долго громыхал засовом. За ужином, благословясь, допил початую бутылку и, подобрев, разговорился. Открыл свой заветный шкаф и первый раз в жизни дал нам ружья: одно - брату Саше, мне - двустволку.
- Вот, возьмите патроны, - произнёс он, с трудом выговаривая слова.
Нам с Сашей досталось по одному патрону, меньшому Коле - целых три, потому что среди нас Коля был отцовским и бабушкиным любимчиком. Природа наградила младшего брата ангельским личиком, чем он весьма умело пользовался. Если что-то было не по его, он принимал плаксивое выражение лица и грозился: "Я папе скажу". Этот приём обладал магическим действием, он незамедлительно получал то, что хотел. Правда, мы после этого обычно уединялись и старались как можно меньше общаться с ним.
На другой день мы проснулись спозаранок. Утро было необычайно тихое. В воздухе волновалась и таяла молочная пелена. В зыбкие клубы тумана вплетались золотые лучи солнца. Никого из взрослых дома не было. Мы выпили из пузатого, ещё не остывшего самовара по стакану чая, торопливо распихали по карманам патроны, с благоговением взяли в руки и вскинули на плечи вожделенные ружья и, ликуя, тронулись в путь по дороге, ведущей в Коскосалму, раздумывая на ходу, на кого бы поохотиться.
Решив подстрелить зайца, мы прошли через поле, окаймлённое изгородью, благополучно перебрались через воротню, проём в ограждении, запираемый жердинами, и направились в сторону леса.
Наконец, мы очутились под высокими деревьями и услышали, как вдали звонко заливалась собака. Едва мы вышли на открытую полянку, как она бросилась нам навстречу. Мы грозно прикрикнули на неё, пытаясь унять, после чего собачонка смолкла и, обиженно ворча, остановилась. Задрав нос кверху, она понюхала воздух и, поджав хвост, побежала в лес.
Какая-то птичка опустилась рядом, повертела головой, посмотрела на нас своими глазками-бусинками и упорхнула. В стороне, у берёзы, одиноко свесив огромную шляпу, стоял гриб-обабок (подберёзовик - местное).
Мы с Сашей быстро зарядили ружья и одновременно выстрелили, почти не целясь. И так же одновременно промахнулись. Лес эхом отозвался на звук выстрелов. Когда рассеялось серое пороховое облако, Саша присел, охая и корчась от боли. Я спросила брата, что случилось. Он ответил: "Прикладом ударило в плечо". Этим он напугал Колю. Тот из осторожности держался позади нас. При звуке выстрелов душа его ушла в пятки, там и затаилась.
- Стрелять не буду, - пробормотал он, переминаясь с ноги на ногу и не поднимая глаз.
Я вовремя сообразила, что пугать сейчас брата не годится. На тот момент ему было всего шесть лет. Мы выманили у него патроны и, обогнув лес, двинулись к озеру "щурят пострелять". Чаща молодняка подходила к самой воде. Воздух тут был напитан ароматом сырой земли и травы. В поднебесье вились чайки, белым ожерельем опустившиеся на отмель. Мы облюбовали берег, где то тут, то там громоздились зарывшиеся в песок валуны. До воды нам, босым, до самых холодов не знавшим никакой обуви, приходилось бежать осторожнее, чтобы невзначай не поранить ноги.
Я проворно прыгала с камня на камень, держа в руках заряженное ружьё. Два раза выстрелила под скользкие булыжники и, вспугнув этим мальков, подняла ружьё и зарядила последний патрон. Когда курок был взведён, оставалось только пальнуть. Даже теперь испытываю волнение, вспоминая, как в следующее мгновение я споткнулась. Выстрел прозвучал сам по себе. В ту же секунду я зажмурила глаза, чтобы не увидеть чего-нибудь страшного. Стояла мёртвая тишина.
Подняв взгляд, увидела испуганных, но, слава Богу, живых братьев. Поодаль валялась перебитая ветка. Тут я перевела дух, села на камень и опустила ноги в озеро.
Мы нисколько не огорчились, что выстрелы пропали даром. Нас интересовал лишь сам процесс стрельбы. Довольные, с ружьями наперевес, не спеша, отправились к дому. Там ждала бабушка. Всплеснув руками, она, бледная, стояла в онемении, с ужасом глядя на нас. Глаза её прыгали по нашим лицам. Мы, довольные произведённым впечатлением, не спускали с неё блестящих от восторга глаз. Она долго не могла произнести ни слова.
Наконец, к бабушке вернулся дар речи. Опомнившись, она в волнении стала ходить по дому, пообещав всё рассказать отцу.
- Понесла же вас нелёгкая с ружьями в лес, - шумела она, всё более распаляясь, - покоя от вас нет!
Мы весело смеялись, но на наш смех она пригрозила:
- Отец с вас шкуру спустит, чтоб вы свои дурачества оставили.
При его появлении бабушка тут же ему обо всём доложила. Братья побежали было на улицу, но им велено было остаться. Мы примолкли в недоумении. Мне было одиннадцать лет, и поэтому меня, как старшую, отец призвал к ответу. Меньшие братья, присмирев, издали глядели на него. Отец казался скорее разгневанным, чем изумлённым. Мрачным взором он окинул нас, собираясь крепко обругать. Пристально глядя в мои глаза и подбирая нужные слова, с угрозой в голосе он воскликнул:
- Как вы посмели тронуть оружие?
Смиренно взглянув на него и конфузясь, я произнесла:
- Ты сам вчера разрешил.
Он посмотрел на меня с удивлением. Видимо, оробев от содеянного, дал знак молчать и неожиданно быстро вышел, со злостью захлопнув дверь. Никто не проронил ни слова, пока его шаги не замерли в сенях.
Бабушка оторопела от моих слов ещё больше, лицо её выражало крайнее изумление. Она глубоко вздохнула и, наконец, нарушив молчание, с явной досадой в голосе произнесла:
- Спьяну запамятовал, окаянный!
После она долго и усердно творила молитву, благодаря Бога за то, что Он ниспослал её внукам спасение, и не стряслась беда.
Мы тихонько улизнули на улицу и отправились по своим неотложным делам. С этого дня патронов никто из нас в доме больше не видел, отец надёжно припрятал их.
Так наши ангелы уберегли нас от смерти и несчастного случая, когда мы были от них всего лишь на волосок.