- Что ж мы, Танька, с тобой так Баки-то любим? - спрашивала меня мать.
Задачи на летний сезон начинали обсуждаться уже в январе. Это была наша любимая тема для разговоров. Планов по реконструкции дома и усадьбы у матери было "громадье", и с каждым годом в доме и на участке все преображалось, так как дом мы, конечно, купили, как у нас в Баках говорят, "руя руей". Мать по натуре прораб. Ей бы большим строительством руководить. Я приезжаю, мне, главное, чтобы в доме чисто было, начинаю все драить: ложки, чашки, занавесочки, чтобы было все до блеска. Устаю "вусмерть", но мать за труд это не признает, считает, что я ерундой занимаюсь. Она ценит "крупную" работу: "Вот Мишка приедет, проводку проведет" - лучше Мишки никого нет. Или антенну для телевизора на крыше поставит: вот, Мишка - молодец, просто невозможно. Мне за ним не угнаться, ничего такого я не умею... "А Танька-а.., - машет рукой мать, - счас приедет, опять посуду начнет мыть..."
Самое грандиозное инженерное сооружение на нашем участке - палуба. Раньше дом стоял на краю обрыва: живем-то в овраге. Вдоль дома к крыльцу вела узенькая тропочка. Если зимой кто поскользнется, летит прямиком в малину. А когда-то здесь квартиранты жили, люди пьющие и драчливые, компании собирались постоянно. Так у них такой вид расправы был: дверь распахивалась, дыщь, и прямо с порога какой-нибудь бедняга летел в овраг.
В первый год по этой тропочке я ходить опасалась. Мой первый муж, мужик головастый и рукастый, эту проблему решил нам на всю жизнь. Натаскал с задней горы земли и расширил это место метра на два. Укрепил толстыми обсмоленными досками, натаскал откуда-то железных труб, сварил перила и поставил хорошую добротную лавочку. Это место мы называем "палуба". Сосед напротив, бывало, как увидит меня из окна, все мне пел: "Я вижу мачту корабля... И ты на палубе..."
Но дерево есть дерево, оно довольно скоро сгнило, и мать развернула уже серьезное укрепление этой же опалубки, бетонированное, и пока, уже лет десять, слава Богу, все это стоит монументально.
- Вот я еще заднюю гору пододвину.., - мечтала мать.
- Мам, а Ветлугу в другое русло переносить не будешь? - спрашивала я.
- Матери развернуться негде, - смеялся Мишка. - Придется тебе, мать, с соседними государствами поссориться...
Мать на наши шутки всегда говорила: "Вот что значит грамотные! Знают, что сказать!" Особой статьей ее гордости было наше образование. И людям, и нам, и самой себе любила повторять: "Во-от каких я детей вырастила! Не пьяниц, не воров, не каких-нибудь та-ам! Оба с вы-ыс-ши-им! Образованием!"
Инженерная мысль порой у нее "била ключом". Мать сделала специально для себя пристрой и жила там, чтобы ее никто не беспокоил. С нами все было просто: прикрикнет, и мы на цыпочках. А вот с кошками и котами была беда... Каждую ночь на крыше ей "кордебалет" устраивали. Утром невыспавшаяся мать и ругалась, и горевала, больше всего из-за того, что бессильна против этого явления. Но мириться было не в ее характере: как человеку деятельному, ей необходимо было произвести акцию протеста. И один раз, видимо, бессонной ночью, у нее созрел план мести. Утром молча, но походкой воина, который вступил на тропу войны, мать куда-то ушла. Спросить "мам, ты куда?" я не решилась. В таких случаях от нее можно было и получить не за что, не про что. Через час, смотрю, идет. Боевой запал не прошел. За ней мужик с инструментом... Интрига... Я осторожно прохаживаюсь неподалеку, поглядываю, что же будет дальше. А дальше я вижу, как этот мужик, под командованием матери, по периметру крыши над ее комнатой ставит заграждение высотой на две доски. Когда все было закончено, мать пришла довольная, весь ее облик говорил о том, что она всем показала Кузькину мать! Тут я решила, что могу открыть рот:
- Мам, открой тайну... Это что?
- Да.., - небрежно, как скромный герой, отмахнулась мать, - чтоб кошки не лазили...
- А-а-а, ну, теперь-то точно ни одной не будет.., - осторожно иронизирую я.
Понятно, что кошки чихать хотели на ее ограждения и продолжали досаждать. Матери не хотелось признаваться в неэффективности своих мероприятий, и поэтому она уже никогда не жаловалась.
Всех гостей, которые приходили к Васе и начинали любоваться видом из окон, выходящих на мой дом, ждал "ребус" - забор на крыше. Самого Васю вид этого оригинального сооружения всегда веселил: "Вот посмотрю на это, вспомню тетю Нюру и улыбнусь... Для кошки разве это препятствие... Это для нее тьфу-у..."
Рассказать о том, какой у матери был характер, крайне сложно... Она была разная. Если бы пришлось кому-нибудь рассказывать о ней по порядку, человека можно было бы запутать, настолько в матери много всего "уживалось". То она крутая Борисовна, то простая баковская баба, то щедрая, то жадная. Всегда удивлялась этой ее особенности: с одной стороны, новый холодильник запросто могла отдать, с другой - пожалеть кусок колбасы. Уморительная была картина, когда я приезжала с гостинцами в Баки, мать их разбирала и сердилась, когда я говорила, что что-то не ей. "Вечно Соньке все тащишь…", - говорила она, откидывая Сонькины гостинцы в свою "кучу".
Только мать могла постирать свою дорогую меховую шапку, выкрутить ее и засунуть сушиться между батареями. Но одно качество было в ней достаточно редкое в людях - моментальная готовность бежать на помощь, если кому-то плохо. Все это знали и любили рассказывать ей про свои несчастья. Мать начинала причитать: "Да миленькая ты моя..." - и, как человек деятельный, что-то предпринимать. Через некоторое время она прозревала, что за то, что она сгоряча схватилась, ей не по силам, и давала задний ход. Но в этот короткий миг своего участия часто успевала оказать людям существенную помощь.
То по-житейски "прозорливая", то наивная, как дитя. Со временем я поняла: Господь материнские очи на многие важные жизненные вопросы открывает.
Мать была человеком верующим, но невоцерковленным. Но "Отче наш" перед сном читала всю жизнь, а это хоть крошечное, но "правило", и оно, оказывается, крайне важно в нашей жизни. И на "родительскую" всегда в храм ходила, родителей помянуть, а это, как я сейчас уже знаю, архиважно для всего рода. Когда я стала воцерковляться, мать не знала, как к этому относиться. И относилась по-разному, в зависимости от настроения. То внимательно послушает меня и даже вопрос задаст: "Неужели и вправду после смерти жизнь не заканчивается?.." То ругать начинает: "Вот ходишь к этой чаше и ребенка водишь, а там из нее кто только не ест! И заразные, и бродяги всякие!.." И дальше за нее продолжаю я: "И за две тысячи лет еще никто не заразился..."
А один раз ей было "сверху" такое вразумление, что сама сказала: "Да-а, Бог-то все слышит..."
Дело было так. Мать всегда жила в Баках до поздней осени. Подходили к концу очередные строительные работы, все было хорошо, но возникла проблема - не хватает денег расплатиться с рабочими. Стала спрашивать у родных, но такой суммы ни у кого не оказалось. Совсем мать расстроилась. А у меня на стуле перед кроватью молитвенник лежал. Мать смотрит на него и думает: "Чего там Танька все молится? Дай-ка и я помолюсь, может, Господь мне денег пошлет..." Берет молитвенник, а оттуда деньги посыпались, как раз нужная сумма... Это я их там забыла. А мать тогда и не смогла бы по нему помолиться, так как он на старославянском языке, но Господь и наши намерения целует...
Черемуха белая
В последний год жизни мать почему-то часто повторяла фразу: "У Бога дней много..." В тот год билеты до Красных Баков она взяла заранее, почти за месяц, на 16 мая, и вовсю готовилась к отъезду...
Все случилось в одну минуту: мать упала, можно сказать, на "ходу" и больше не поднялась. Мишка позвонил мне и сказал: "У матери инсульт". Я ехала к ней в больницу, считая, что это недоразумение, и думала о билетах на 16 мая. Понимая, что инсульт - это серьезно, увидев мать, первым делом спросила: "Мам, ты меня узнаешь?" Но речь была не нарушена, и мать высмеяла меня: "Смешная ты, Танька. Что ж, я свою дочку не узнаю?.." Она думала о том же, что и я, - о билетах на 16 мая. "Ох, Танька, как же не вовремя..." Она потом все время твердила: "Как же не вовремя..."
Эти двадцать дней в больнице были и длинными и короткими, как и наша жизнь. Мы с Мишкой прожили их возле матери, сменяя друг друга и отлучаясь только на ночь. Я только что с майских праздников вернулась из Баков, и мать подробно расспрашивала: "Картошку посадила? Молодец! А анютины глазки? Правильно. Знаешь, как красиво будет..." Мы каждый день говорили о ее родине. Последние годы, когда в Баках собирались с друзьями на природу, часто брали ее с собой, и теперь она "перебирала" эти воспоминания: "А на Прудах целый день, помнишь? Ох, и красота была..! А на Ветлуге, помнишь? - И со слезами, качая головой: - Это во-о-бще..!"
Меня стало удивлять одно обстоятельство. Мать стала к людям такой мягкой, какой не была никогда в жизни. Она вспоминала обо всех с умилением, говоря, какие они хорошие, спрашивала обо всех, комментируя мне их достоинства. Моего мужа Женю она всегда любила, а тут стала давать наказы, как я должна его любить и беречь. Но больше всего впечатляли ее отношения со злыми санитарками. Пока они меняли ей пеленки и простыни, успевала пошутить с ними, поговорить и даже спеть. "Ты знаешь песню "Черемуха белая"? - спрашивает она самую злющую. - Споем?" А та ей: "Давай..." И мать ей поет. Эта санитарка ее так и называла - "черемуха белая". А мать как увидит ее, так и говорит: "Хо-ро-шая ты, прямо невозможно..." Та улыбалась, и правда, становилась добрее.
Я искренне верю, что покровитель нашей семьи - Николай Угодник. Из огромного количества сонма святых за свою жизнь мать умудрилась узнать только Николая Угодника и Божью Матерь. Не раз в своей жизни слышала, как она взывала к нему. Потихоньку, никому ничего не говоря, я стала организовывать матери причастие, также взывая о помощи Николая Чудотворца, и он не оставил мать. Первый раз в жизни она причащалась на Николу Вешняго. Когда батюшка спросил ее: "А знаете, какой сегодня праздник? Николай Угодник!" Услышав имя своего любимого святого, как будто не веря, прошептала: "Да что-о Вы!?"
Последнюю неделю я оставалась ночевать в больнице. Я боялась, что мать умрет одна. Я читала у Антония Сурожского, что когда человек уходит, ему больно и страшно, и необходимо, чтобы рядом был человек, который не просто будет при этом присутствовать, а молитвенно помогать ему, в этот самый главный момент его жизни. Но я почему-то была уверена, что она умрет только у Мишки на руках. В последний день днем мы были у матери вместе. Я опять позвала священника. Но мать в тот день была уже без памяти. Мы с Мишкой были смущены, что она ничего не услышит, но отец Александр спокойно начал соборование. Во время молитвы мать открыла глаза. Мишка это увидел и ткнул меня в бок. Слава Богу, она показала нам, что все слышит и понимает. Причащали ее уже в полном сознании.
Но в последние минуты рядом с матерью Господь поставил меня. Когда я поняла, что мать "уходит", положила на грудь ей фотографию Батюшки Ипполита и стала читать на исход души. Вместе со мной ее провожали все женщины, которые лежали в палате. Они плакали, но тихо, помогая моей молитве. Потом я еще немного посидела рядом, подержав ее еще теплую руку, и пошла за санитаркой. В ту ночь дежурила как раз та, "злющая". Я заглянула в "сестринскую" и сказала ей только: "Черемуха белая..." Она сразу все поняла и быстро побежала в палату.
Мишка с моим Женей тут же приехали на такси. Я попыталась "порадовать" брата, что наша мать умерла в день причастия. Я пыталась объяснить ему, какая это милость Божья, что люди, молят Бога об этом всю свою жизнь, потому что они не проходят мытарства, Господь прощает им все грехи... Но Мишка не понимал, о чем я, не слушал меня и вопил: "Какие у матери грехи!!! Работала всю жизнь как проклятая!!!"
В день похорон чуть было не случилось ужасное. Старая моя тетка Соня приехала из Красных Баков прощаться с сестрой. Ее должны были забрать из Тушино и привезти на отпевание в церковь возле нашего дома. Все тогда ехали в одно место из разных концов. Мы с матерью - из морга, а тетка - из ее квартиры. Все было рассчитано по времени и обговорено. Но люди, которые должны были привезти ее в церковь, поехали по своим делам и глухо застряли в пробках. Пока я вся на нервах с ними перезванивалась и на них надеялась, время шло и шло к тому, что подвезти тетку к отпеванию катастрофически не успевали, а значит, и на кладбище она автоматически тоже не попадала, потому что там тоже все по времени, никто никого не ждет. Я тогда не молилась, я кричала Николаю Угоднику про себя: "Сделай все сам, я ничего не могу..!" В последнюю минуту, с ужасом понимая, что тетка может с сестрой не проститься, звоню подруге и прошу привезти ее. Но сложность в том, что адреса, куда ехать, никто не знает. Тогда еще не было никаких навигаторов. И тут происходит чудо: водитель, которого она "поймала", говорит, что прекрасно знает храм Митрофания Воронежского и без всякого адреса. Везет их туда и привозит... в храм Благовещения Пресвятой Богородицы... Это рядом, но не тот. А Лена неделю назад здесь была, разыскивая для матери отца Александра, там его не оказалось, и ее послали за ним в храм Митрофания Воронежкого. Я тогда все сокрушалась, что ей пришлось побегать. Все думала: "Надо же, как не повезло, обычно он всегда на месте!" Но у Бога все промыслительно: получается, что если бы Лена не прошла заранее этот маршрут, она бы не знала, что это не тот храм, и они бы с теткой вышли здесь. С большим опозданием, но они добрались.
Когда хоронят человека, по публике можно догадаться, какого приблизительно возраста покойный. Если молодой, то больше молодежи, если пожилой, то, понятно, людей в возрасте. Мать хоронили молодые: Ратников, Боб, другие Мишкины друзья, лучшая материна подружка Наташка Соколова и мои подруги. Из стареньких была только моя свекровь и тетя Соня. Поминки превратились в вечер памяти: у всех были свои рассказы и воспоминания о матери. И у всех смешные. Как она любила пошутить и посмеяться, так и в этот вечер все было именно так...
Матери нет уже пять лет, но все эти годы, если я что-то делаю, стараюсь, чтобы она была довольна. Особенно, если это по дому в Баках. Уж "там" она, наверное, за мной следит особенно внимательно. Один раз своему соседу, брату Васе, рассказываю, какой мне приснился сон: будто бы я в малине под "палубой" работаю. Входная дверь в избу раскрыта настежь, по лестнице спускается мать и кричит мне: "Та-а-нька! Вечно у тебя все расхлебенено!!!"
Домовитый и хозяйственный брат, зная, что я действительно никогда ничего не запираю, говорит:
- А я к тетке Нюре присоединяюсь!
А дальше кричит на меня, жестами и голосом подражая матери:
- Танька! Вечно у тебя все расхлебенено!!!
2013 г.
На этом заканчивается публикация
отрывков из рассказа "Мать", который
входит в книгу "Черемуха белая".
Татьяна Московская