Эту женщину, тетю Наташу, я часто называла по-эрзянски – Наталь патей. Сколько помню, она всю жизнь была рядом со мной, с самого раннего детства. А детство, то самое раннее, прошло при редакции нашей районной газеты. Каморку нашу (квартирой это помещение весьма трудно было назвать) отделяла от редакции тонкая фанерная перегородка. Ютились мы в ней вшестером: родители и нас четверо детей, мал-мала меньше.
Тетя Наташа в жизни районной редакции играла незаменимую роль: принимала почту, была сторожем и уборщицей, топила печи-голландки в редакции и типографии, приносила из колодца питьевую воду, заготавливала дрова для топки. К тому же она добровольно взяла на себя еще и обязанность – присматривать за нами, редакторскими детьми.
Наталья Алексеевна Борисова, прожила долгую, интересную и трудную жизнь, длиной в 92 года. Юность ее пришлась на суровые военные годы. О них она и поведала мне лет 15 тому назад, случайно.
Как-то я привезла ей из Дивеева в подарок небольшой образок преподобного Серафима Саровского. Изображен он в светлом холщевом балахончике, за плечами котомка, батюшка опирается на посох. Тетя Наташа благоговейно взяла иконку в руки, приложилась к ней и произнесла тихо: "А я его знаю… Это ведь он помог мне во время войны добраться до дома".
Как теперь я жалею о том, что тогда, по горячим следам не записала рассказ тети Наташи! Да теперь уж поздно. Ушла она в мир иной…
В памяти остались только эпизоды. Даты, многие имена, названия населенных пунктов, станций стерлись из моей памяти. Жаль… Но спросить, уточнить уже не у кого.
Война на чужбине
Война застала юную Наталью на Северном Кавказе. Сюда она приехала, очевидно, в поисках заработка. Устроилась обходчицей на железной дороге. Платили деньгами, не то, что в колхозе. Все складывалось неплохо. Да тут, - война. Дошла она и до Кавказа. Бомбежки, пожары, беженцы… Девушка решила уехать домой. Без особого труда взяла билет, села на поезд. Думала, что все позади, через несколько дней будет дома! Да не тут-то было! Поезда бомбили, кругом все полыхало. Под бомбежку попал и состав, в котором ехала Наталья. Поезд загорелся, сошел с рельсов, крики, стоны, - паника, смерть… Оставшиеся в живых бросились к кукурузному полю, тянувшемуся вдоль путей. По нему уже в панике метались беженцы, угонявшие в тыл колхозный скот. А фашистские стервятники на бреющем полете обстреливали людей и животных из пулемета.
Наталья сама не помнит, как добежала до посадки, пересекающей поле. Упала лицом вниз рядом с кем-то большим и теплым и пролежала, не меняя позы, до глубокой ночи. Вышла луна. Осветила жуткую картину. Было тихо. А по всему полю валялись трупы людей и животных. Сама девушка, оказывается, лежала рядом с большой убитой свиньей. Страха уже не было. Голова гудела. Встала, сделала несколько шагов. Ноги не слушались. Наталья упала, потеряв сознание.
Добрые люди
Очнулась она в какой-то хате, на скамейке, застеленной соломой, укрытая овчинным полушубком. Над ней склонились старик лет семидесяти и смуглая кареглазая женщина средних лет. Косы ее, тронутые проседью, венком уложены на голове. Женщина и дед озабочено смотрят на девушку и о чем-то тихо переговариваются. Слов Наташа не слышит, из-за контузии, но понимает, что речь идет о ней. Затем она вновь теряет сознание.
Так, то приходя в себя, то вновь впадая в беспамятство, пролежала она у этих добрых людей больше недели.
Позднее, когда она стала слышать, узнала, что старика звали дедом Михайлой, а его дочь, школьную учительницу, - Кристей Михайловной. Это они обнаружили Наташу в поле и тайком переправили в свою хату, выдав за дочь Кристи Михайловны, живущую в городе. Ведь хутор был занят немцами. Разговаривать Наталье запретили (мол контузия – что поделаешь?). А говор девушки с сильным эрзянским акцентом мог выдать их всех.
Немецкий доктор
Неожиданно Наташе стало хуже. Сильно повысилась температура. Девушку лихорадило. Она вновь стала впадать в беспамятство. Дед с дочерью стали опасаться за ее жизнь. А Кристя Михайловна решилась прибегнуть к крайней мере. В соседней хате обосновался немецкий доктор с денщиком. Женщина обратилась к нему за помощью. Кое-как смогла объяснить ему, мол дочь попала под бомбежку, контужена, лежит в горячке.
Немец молча выслушал ее. Встал и пошел за ней. Он осмотрел девушку, несколько раз переводя недоуменный взгляд с белокурой голубоглазой девчушки на смуглую кареглазую казачку. Пожал недоуменно плечами, но ничего не сказал. Позднее принес его денщик какие-то очень горькие порошки и плитку шоколада. Доктор ещё несколько раз заходил к ним, осматривал, оставлял лекарства и молча уходил.
Наталья стала поправляться, выходить на улицу, помогать хозяевам по дому, но все так же молчала, боясь выдать всех.
Однажды к ней подошел денщик доктора, улыбнулся, попытался заговорить: "Руих, тихо! Гитлер капут! Рот фронт!". И поднял руку, сжатую в кулак в приветствии антифашистов. Сунул Наталье шоколадку. Но та бросила ее в траву и убежала в хату. Относительно тихое житье на хуторе продолжалось недолго. Вскоре на центральной площади возвели виселицу, согнали хуторян и на их глазах повесили двух мужчин-партизан, пытавшихся поджечь конюшню с лошадьми. А потом расстреляли несколько жителей за связь с партизанами, сожгли их избы вместе со стариками и детьми.
Чудесное явление
Оставаться Наталье в хуторе стало опасно. И однажды ночью Кристя Михайловна, собрав нехитрую снедь и сунув в котомку пару своего белья, велела отцу проводить девушку. Дождливой ночью дед Михайло вывел ее окольными путями на более или менее безопасную дорогу, объяснил подробно, как лучше пробраться к своим.
Как она добралась до станции, не занятой немцами, эта часть рассказа почти исчезла из моей памяти. А придумывать ситуации я не хочу.
Оказавшись на крупной узловой железнодорожной станции, голодная, оборванная, без документов, она безуспешно много раз пыталась сесть на проходящие поезда. Их штурмовали толпы таких же беженцев. Но без разрешения начальника станции никого из гражданских не сажали.
В полном отчаянии сидела девушка на заплеванном грязном полу. Слезы сами стекали по ее щекам, силы покидали ее…
Тут к ней подошел седенький старичок, в лаптях, в белом балахоне, за плечами котомочка. Опираясь на посох, он добрыми глазами посмотрел на нее и ласкового сказал: "Радость моя, иди к нему, не бойся!" – и указал на дверь, что вела в кабинет начальника станции.
Земляки
Наталья почему-то послушно встала и пошла к этой двери, которую осаждала толпа таких же, как и она, беженцев. Удивительно, но никто ее не остановил. Она вошла в кабинет. Начальник грозно взглянул на нее: "Кто еще такая?! Что тебе нужно?! Кто пропустил?! Шляется тут всякая шпана!". Неожиданно для самой себя девушка смело посмотрела на него и почти дерзко ответила: "Да, по виду я шпана, а на самом деле я человек, попавший в беду. И мне очень нужно уехать в Мордовию, но ни денег, ни документов у меня нет. Потеряла при бомбежке!".
Начальник станции удивлённо посмотрел на нее и спросил: "А в какой из районов Мордовии тебе нужно?" "… В Большеигнатовский", - уже более робко произнесла Наталья.
Тут начальник неожиданно подошел к ней, положил руку на плечо и сказал: "Ну, дела! Да я в тридцатые годы у вас начальником милиции был! Дела!... Посиди тут, я сейчас!". Налил ей кружку кипятка, дал кусок хлеба, закрыл ее в кабинете и вышел.
Вернулся он с пропуском, позволяющим девушке доехать до Саранска и с билетом на ближайший поезд. "Денег у меня для тебя нет. Вот полбуханки хлеба. Как-нибудь доберешься, ты смелая!".
Наталья вышла из кабинета, все еще не веря повороту событий. Хотела поблагодарить доброго дедушку за помощь, но его нигде не было, и никто его здесь не видел.
Путь домой
С огромным трудом ей удалось сесть в переполненный вагон. Котомка с хлебом во время посадки выпала из рук, и ее затоптали ногами. Это все мелочи. Ведь она уже сидит в вагоне у окна. Все забито битком. Ее попутчики нерусской внешности, узкоглазые, по-своему что-то лопочут. Наталья про себя окрестила их "китайцами". Кое-как эта шумная орава разместилась. Стали есть. Едят белый хлеб, колбасу, сыр, консервы. Предложили и Наталье. Она молча отвернулась к окну. Под стук колес она задремала и уснула. Проснулась от толчков и криков. Орали все. Ее трясли за плечи, что-то требовали отдать. Наталья с трудом поняла, что у кого-то из "китайцев" пропал кошелёк с деньгами. Все решили, что украла Наталья. Девушка, оправдываясь, оттолкнула наиболее сильно напирающего на нее "китайца". А у того из-за пазухи выпал злополучный кошелёк. Наталью оставили в покое, а вора избили и увели в тамбур. Вернулись уже без него.
С большим трудом, голодная, измученная девушка добралась до Саранска. Оттуда пешком решилась идти до Оброчного. Три дня шла она по дороге в селах просила милостыню, чтобы не умереть с голоду, ночевала в стогах.
От Оброчного до дома тоже решила идти пешком. За поселком Смольный ее догнала подвода. Мужик в телеге вез какие-то мешки. Предложил Наталье сесть в телегу. Та с радостью согласилась. А как только въехала в лес, он сграбастал девушку, пытаясь изнасиловать. Откуда взялись силы, но она вырвалась и убежала в лес. Бродила, шла наугад, прямо через бурелом и овраги. Стемнело. Сквозь кусты мелькнул огонек, залаяла собака. Девушка пошла туда. Лесная сторожка – кордон. Постучатся в дверь избушки не решилась. Села на чурбак у крыльца и заплакала.
Вышел покурить на крыльцо хозяин. Увидел девушку, завел в избу. В доме у печки хозяйка месила тесто, подсыпая муку в квашню. "Белая мука" … - подумала девушка и обессиленно опустилась прямо на пол. Хозяин усадил ее за стол. Хозяйка, вымыв руки, налила ей чашку щей и отрезала ломоть хлеба. Наталья ела и плакала одновременно. Немного успокоившись, осмотрелась. Все просто и опрятно. С печи выглядывают две любопытные детские мордашки. Третий ребенок спит в люльке, подвешенной к потолку. Хозяин сильно прихрамывает на правую ногу. Хозяйка постелила на полу постель из свежего сена, накрыла ее холстинкой. Наталья впервые за много дней спокойно уснула.
Утром ее разбудила хозяйка, дала узелок с большим куском белого хлеба и бутылкой молока. А хозяин вывел ее на дорогу, объяснил, как дойти до Игнатова, попрощался и ушел.
До дома она добралась поздним вечером. Село спало. Родные уже не чаялись увидеть ее живой. Ведь там, где была Наталья, бушевала война, лилась кровь…
А она, перешагнув порог родного дома, поклонилась всем и громко заплакала, то ли от пережитых страданий, то ли от радости, что до дому добралась наконец…