Приходило Море в гости…
Нам, жителям городским и далёким, на беломорских берегах скуки нет. Это вам не томный юг, где вся радость, – на жарком пляже поваляться да шторм с пристани посмотреть. Белое море каждый день по два раза счастье даёт – уходят и приходят его воды, обнажая то пески, то каменья, а то и гиблую няшу, в которой сапоги оставишь, коли сунешься. Глядишь на море и всякий раз оно живое. Вот пошла, запала вода на отлив, – верхушки камней будто рыбы большие заплескались зеленоватыми спинами. Крепче пошла вода – зашумел субой над скалой подводной, невидимой. И где сколь море подарит – осохнет всё: иди, гуляй как Садко по дну морскому, дивись что сокрыто водами было! А как увидишь, что песок веснушками заплавал – пошла вода в обрат. Вначале медленно, осторожно, набивая краешком пенку. Через некое время вновь субой закипит, в другую сторону ток свой направит. Тут уж не зевай, не оставь какой вещи на камнях – унесёт всё в голомё, выплеснет на другие берега, где и не найдёшь, только тамошних жителей удивишь подарком... Так и ходит вода "тудой – сюдой", глаз не обвыкается, скука не тревожит – всякий раз новые картины, и птицы морские словно кисточки, мечутся, этюды рисуют.
Море хитрое, не только в своих берегах живёт, но и в гости далёко заходит. Вот по отливу река быстро к морю бежит, меж камней журчит, валуны обнимает бурунами. Темна и вкусна её вода! И чая не надо – всё за тебя болота сделали, торфяной заваркой насытили. И так привыкнешь, пока кто из новичков спустя пару часов чайник не вскипятит:
– Тьфу, пропасть! Что за вкус такой? Не питьё – а горьки помои! Откель вода?
– Да там же черпал, где и давеча – у мостка…
А где "давеча" – уже и камней не видно, валуны скрылись, и мосток подпёрло, чуть не в путь дальний собрался он уплывать. И нет течения, только пена желтая поверх глади кружит: "Здравствуйте! Это я, Море, к вам в гости пожаловало со своим гостинцем! Воды речные вспять возвернуло, потоки успокоило, горького рассола – "мусаки" налило с краями: в следующий раз не зевайте, запас воды сделайте, а то опять солюшкой угощу!"
Говорил же, не скучно на беломорских берегах!
И вот что вспомнилось за солёным чаем.
Увлекла как-то Колежма-река меня за своей водой к морю. День выстал знатный, солнечный, куйпога днём – так что ж не прогуляться, пока комар вечерний не заел. Вышел берегом к устью – благо тропинка проторена, ходит народ за камбалёшкой убеги смотреть. Колежёмская губа обширна, в полную воду море в село заходит до моста и первого порога. А в отлив – далёко осыхает. Где и есть вода – пропустит иной раз вброд до ближних островов. А от последнего склада ступишь на ровное дно, кечкара-няша не хлопотливая – не затянет. Смотреть, правда, вроде как нечего. Ракушки-разиньки, водорослей пучок, камни патиной задёрнуты – шторма редко сюда забираются в полную силу. Дойдёшь до убега, поздороваешься с хозяйкой ловушки (тут всё больше хозяйки на убеги ходят, а мужики свою рыбу в секретных местах сторожат), поможешь выпростать из сетей мелкую камбалку, и дальше пойдёшь бродить.
Река тёмным стрижом песок перемывает, растекается по кечкаре токами-протоками. Вот тут и случилась мне находка. Смотрю, в промоине топляк небывало длинный лежит - таких деревьев и не бывает-от! Вода через него переливается, никак подмыть не может. Сапогом прошоркал – посередине вроде как бочка насажена. Тут и понятно стало – трубы деревянные колодой-муфтой соединены. Вот что река из дна морского вымыла – старину, предание ожившее! Это же труба, что к соляной варнице морскую воду доставляла – колежёмское усолье здесь было! О нём немного известно, соль во всяком селе варили и для памяти ничего не сохраняли. Пришло время – оскудел промысел, котлы ржа съела, варницы разобрали. А трубы – кой где сами себе покой нашли, затянуло их море.
Эта-от труба меня к берегу направила. Там уж лес шумит, перед ним – травяная треста стеной. Поднял комаров – зависли облаком, рады неурочному пробуждению! Ну я привычный – мне охота, так не помешаете, думаю. На самом краю, где от моря уже не топко, искать начинаю. Да что теперь найдёшь – два века прошло… Лишь ямы остались на память потомкам - над ними варницы стояли. Не найдёшь ни старика, ни баушки, кто бы рассказал о столь далёко былом. Только в книгах прочтёшь, рисунки посмотришь, в музее-от кой что от солепромысла осталось – да не всяк приспособит детали, куда-чего. Одни трубы понятны…
По трубам тем, как море придёт, солёную воду ручным насосом в варницы качали. На Поморском берегу варничное дело зимой случалось. В давние годы соляная Архангельская контора в докладе заметила: "Начинается солеварение, как скоро зимний лёд установится, оканчивается, как скоро оный решится; в летнее время варить соль не можно, потому что все поморские варницы находятся при отмелистых морских берегах и при малейшем ветре морская вода мутнится и соответственно на варение становится не удобною". У Соловецких угодников дело лучше шло, монахам и летом соляной промысел благословлялся – там море приглубо, вода чиста, работников-послушников всегда в достатке.
Сама-от варница – что курная изба, сруб высокий, оконца поверх волоковые. Внутрь с мороза зайдёшь – а там чисто ад! Посреди сруба печь-ямища, в которой огонь пылает, а над ней огромный котёл на цепях. Не простой котёл: широкий, плоский, из железного листа клёпанный, называют – "црен". Над цреном парит кудлато - то кипит рассол. Пар с дымом мешается, вытягивает их сквозняком от дверей под крышу, в оконца. Морскую воду греют, чтоб пресница ушла, а из выпарки соль ожидают. Мастер-повар за огнем следит, не отходит. Идет кипёж в црене сутки-двои. Повар красных глаз не смыкая следит за варевом. Вдруг блеснёт соляная зернинка на дне, он огонь утишит, и тут уж самое священнодейство начнётся – будет родиться соль! Парень-подварок створы у трубы откроет, пустит ещё морской воды немного, взамен выпаренной. И вот уже не рассол парит, а густая соляная "варя". Соль пошла хлопьями оседать – гасят медленно огонь в яме, а как обнажится соляная корка в црене – тушат совсем. Деревянными лопатами (железные в соли не долго живут) соляную кашу сгребут, откинут, разровняют на деревянных полатях вдоль варницы – пусть отечёт и высохнет. Тут уж работникам и выспаться можно до следующей варки. Но сон неглубок - зудят руки и кровоточат, солью съеденные. А что поделаешь – на то он и промысел: заповедано в поте лица своего хлеб добывать, вот и получат солевары мешок ржаной муки за два соляных пуда. А за одну "варю" если старание иметь – все 200 пудов-от выстать может…
Вот о чем трубы и ямы Колежёмской губы рассказали. Но умолчали, сколь неисчисленно варницы леса погубили! И не какой-то там чепурыги берёзовой, а годного леса, зрелого. На десять пудов соли сжигали десять кубов дров– это ж какая прорва! Лысели берега, болотились. Кое-где и до наших дней лес не восстановился, пошёл в кривулину. Самая соль неказиста была. Звали её "поморянкой" - горклая, что твой чай из мусаки. Кто в Поморье от других земель приезжал, сокрушались: как много рыбы той солью перепорчено! Писали путешественники и чиновники в отчетах о пудах пропащей "ржавой" селёдки, трески и даже сёмги. Тосковали о белоснежной, но дорогой "норвежке" и желтоватой нёнокоцкой "ключовке". А всё ж товар поморских усолий сбыт имел, до конца девять на десятого века варили по привычке свою соль в деревнях, на другую не заглядывались. Еще секрет имели – соль чёрной делать. По старине её "четверговой" звали: готовили в Чистый четверг перед Пасхой. С запаренными отрубями и ржаной крупкой соль смешают, намнут, завернут в холстину плотным кульком и в печь, пока не стомится в угольный кирпич. Чёрная соль цену хорошую имела, расходилась по России далёко, и не чета была рыжей "поморянке". Многие, кто старой веры держался, так те кроме "четверговой" на стол никакой другой соли и не ставили…
Вот такой вам рассказ.
Я же на следующий год, как в деревню приехал – пошёл трубу вновь искать. А стриж уже по новому месту протоку пробил. До грядущих времён море памятку вновь схоронило, теперь кому другому на размышление откроет. А вы мусаку свою вылейте из чайника – вода запала, река пошла своим путём. Будете черпать, сперва на вкус пробуйте, – знаете теперь, как приходит море в гости. Ждёт видно своих солеваров, скучает…
Андрей САЛИН