Так здесь издавна повелось, собирались под сенью тополей-великанов на зеленой поляне пить чай. Собирались семьями, их тогда на полустанке было всего то чуть больше десяти: Крюковы, Кондратьевы, Ламоновы, Худяковы, Евдокимовы (родители Любови Пантелеевны Суриковой), Рагозины и другие. Расстилали два больших полога, сносили все съестное: картовницы, морковницы, яичницы, блины и, конечно же, рыбные пироги. Ставили большой медный самовар, разжигали его углями и сапогом, и начинался пир горой! Ребятишки бегали тут же, покушав все что предлагали, тогда дети не избалованы были, шли играть. Взрослые за выпивкой не гнались, одной "поллитровки" всем хватало, главное было — мужчинам поговорить, а женщинам попеть.
Солнце уже клонилось к закату, как вдруг подъехала дрезина с двумя попутчиками. Один из них был мастером, второй неизвестный. Мужчины сняли дрезину, поставили на бровку подальше от линии, подошли к отдыхающим. В этот воскресный день было 22 июня 1941 года…
— Товарищи путейцы, утром немцы напали на нас, бомбят города и села, все огнем горит, земля и небо… Это война... — сказал мастер, — Нам надо выстоять, это будет недолго, месяца два-три, мы выстоим…
Тишина стояла мертвая. Люди не могли еще до конца понять услышанное, и вдруг в воздухе разразился плачь. Женщины рыдали навзрыд, глядя на них разревелись дети. Мужчины заговорили наперебой о военкомате, комиссиях. Вскоре многие получили повестки на фронт, остальным мастер сказал: "Ваш фронт, товарищи, здесь, вы должны обеспечить зеленый свет поездам во все направления. Железная дорога отныне на военном положении. За прогул или опоздание — штрафбат!" И началась военная жизнь на путях, отведенных 56-ому километру. Отцов своих мы видели мало. Эшелоны шли по ускоренному графику, один за другим в обе стороны, дорога была перегружена. На запад везли солдат, боевую технику, лошадей, на восток — эвакуированных людей, оборудования целыми заводами, санитарные поезда и остовы обгорелых вагонов на ремонт. Мы, дети, стояли под откосом, махали бойцам ветками и цветами, кричали: "Дяденьки, бейте фашистов!"
Природа тоже испытывала людей на прочность. Зимой морозы стояли крепкие, до - 40-43 градусов бывало. Железная дорога не была подготовлена к такой нагрузке, рельсы лопались, а поезда задерживать было невозможно. Путейцы работали круглосуточно, это было тяжело. Перед аварийным участком ставились с обеих сторон заграждения, путейные рабочие выбрасывали изломанные шпалы и лопнувшие рельсы, подсыпали балласт, заменяли все вручную, ночью при фонарях. Помогали кондукторы сопровождающих поездов, счет времени шел на секунды! А потом с волнением следили как пройдут колеса по отремонтированному участку.
Среди этих путейцов был и мой отец Иван Васильевич Рагозин. Папа приходил домой весь обледенелый, в сосульках. Мама раздевала его и разувала, вещи развешивала у печки. Матушка русская печка! Она спасала нас во время войны: кормила, поила, согревала, лечила. Отец засыпал едва выпив кружку горячего молока. И снова раздавался гудок, это значит, очередная авария. Мама со слезами на глазах подходила к папе и говорила: "Иван, вставай, гудок зовет…"
Позже танки и тяжелую технику, которая шла на фронт, не закрывали пологами (может их не хватало), мы смотрели на них и радовались, а мужчины кричали вслед таким эшелонам: "Получай, фашист, гостинец из Сибири!" И становилось на душе легче и радостней, все ждали Победы. Хоть и трудно было, голодно, жили на траве, молоке да каше, паек был 400 граммов на работника и 250 на иждивенца, но выстояли. Столько лет прошло, а я все помню ту военную кашу, ничего вкуснее не было!
Война закончилась. Вскоре все путейцы нашего околодка умерли, они были изработаны и надсажены. Наш отец Иван Васильевич Рагозин умер через два с половиной года после Победы в возрасте 43-х лет. Вот так, второй фронт помогал первому, и люди в тылу также как и на поле боя ценой своих жизней шли к Великой Победе!