Изольда Федоровна родилась в Москве 4 апреля 1932 года в семье кадрового военного. Семья жила в трехкомнатной квартире, где каждую из комнат занимала отдельная семья. В квартире был газ, все бытовые удобства.
Познакомились же родители на Сейме, где мама – Ираида Николаевна работала акушеркой, а отец – Федор Трофимович Шкурихин – тогда находился там по долгу службы. Потом он увез Ираиду Николаевну в Москву.
– Отец был против, чтобы мама работала по специальности, но вместо этого предложил ей поступить в институт. Так мама окончила Московский медицинский институт. Затем стала работать в научно-исследовательском институте, занималась научной деятельностью. Под ее авторством в свет вышли две брошюры, – рассказала Изольда Федоровна. – Я очень хорошо запомнила, как в Москве ходила в детский сад. Он был подведомственным Гознаку, поэтому материально был весьма обеспеченным. Уже тогда у нас был свой зубной кабинет, а у каждой группы своя дача под Москвой, куда детей вывозили отдыхать на всё лето. Я почему-то всё это очень хорошо запомнила: отдых на этой даче, террасы, родительский день.
Так как отец был военным, по долгу службы ему часто приходилось переезжать с места на место. Семье довелось пожить в Киеве, Одессе и многих других местах. Дети переезжали вместе с отцом, а мама оставалась какое-то время в Москве, и продолжала там свою карьеру и научную работу. У Изольды Федоровны были ещё два брата – Герман и Михаил – 1936 и 1937 годов рождения.
Потом отца направили в Минск. Там Изольда Федоровна окончила первый класс. Воинская часть, в расположении которой они жили, находилась за городом, каждый день девочку возили в школу на машине, а обратно она возвращалась пешком.
В тот день, когда началась война, отца перевели в другую часть и он уехал устраиваться на новом месте.
– Через несколько дней к нам домой прибежал офицер, он кричал: "Скорей, скорей – немецкие танки идут на Минск!". Он был весь грязный, запыленный. У нас совсем не было времени, чтобы собрать хотя бы минимум вещей. Мама взяла лишь сумку с документами и большой полевой бинокль. Про вещи даже разговора не было – себя спасали, как могли. С таким багажом нас посадили на "полуторки" и повезли в неизвестном направлении, – продолжает рассказ Изольда Федоровна. – В машине было немного провизии: ящик сахару, ящик сухарей и ящик консервов. А народа эвакуируемого было очень много. Это были женщины и дети. Помню, как мама сидела на борту полуторки, держа на коленях моих младших братьев, а мы, дети постарше, ехали стоя, прижавшись к кабине автомобиля. Так как ехать пришлось очень долго, и стоять нам столько времени было тяжело, кто-то из детей ложился к заднему борту, кто-то стоял, а потом мы менялись, и так вот ехали. Сначала с нами были два бойца с оружием, но потом их сняли где-то по дороге. Куда нас везли – мы не знали. Ехали не останавливаясь – как только машины останавливались, тут же начинали стрелять и бомбить с воздуха. Ехали даже ночью, и я чётко запомнила огни трассеров и взрывов – было ужасно страшно. Как и на что ориентировался водитель, я не знаю – прорывались, как могли.
В пункте назначения, куда мы прибыли, нас разместили в школе. Спали на полу, на набитых травой матрацах. Крестьяне приносили, кто что мог из провизии, и так поддерживали нас.
Через некоторое время эвакуироваться пришлось и оттуда – враг продолжал наступление. Позже из папиного письма мы узнали, что наш дом в Минске простоял ещё пять дней после нашего отъезда, потом его разбомбили.
А люди бежали дальше от стремительно наступающего врага. Дальше ехали железной дорогой. Нас посадили в товарные вагоны, помню, те частые бомбежки. Когда "мессеры" приближались, чтобы бомбить состав, машинист давал специальный сигнал и останавливал поезд. Все выскакивали на улицу, и отбегали от поезда больше, чем на сто метров. Как потом говорили, если в поезд попадет снаряд, то осколки разлетятся в радиусе до ста метров, поэтому мы отбегали и ложились на землю – вот так и пережидали налёты.
Когда вражеские самолёты улетали, машинист снова давал сигнал, все загружались в поезд и ехали дальше. И никто не знал, куда же нас везут. Кто-то говорил, что едем в Среднюю Азию, кто-то говорил что-то другое, но точно никто ничего не знал.
Пока ехали в товарном вагоне, я часто смотрела в его маленькое окошечко, а мама всё время говорила мне, чтобы я не делала этого. Мне было непонятно, почему мама не разрешает мне смотреть в окно.
А потом было вот что. Когда один из поездов всё же попал под бомбёжку, убитых хоронили прямо в воронку от взрыва, потому что рыть могилы и хоронить нормально было некому и некогда.
И вот, я увидела всё это, в какой-то момент увидела, как там, в воронке, мелькнула детская рука. Это воспоминание живёт во мне все эти годы, всю жизнь! Такой ужас отпечатался тогда в моем сознании.
И когда спустя многие годы, я сажала сирень Победы, я делала это с мыслью о тех убитых, которых я видела тогда, и в память о них.
Я была уже в том возрасте, когда могла осознавать, как это было страшно, ужас был непередаваемый...
На станциях поезд не останавливался, только в пяти километрах от них. Так, на одной из таких остановок мама сказала, что дальше они не поедут.
Это был город Чкалов. Там Ираида Николаевна сразу же пошла в облздрав, и ей дали работу на скорой помощи. Ранее в Минске она уже работала на скорой помощи. И когда Минск бомбили, ездила на скорой и собирала раненых. Так, на некоторое время они обосновались в Чкалове (ныне г. Оренбург).
– У нас были родственники в Нижнем Новгороде, который тогда носил имя Горький. Мама написала им письмо о том, как мы и где. Через некоторое время они ответили, звали нас к себе жить, пока не подселили эвакуированных. У них была трёхкомнатная квартира. Но пока мы добирались до Горького, уже опоздали – их свободную жилплощадь заняли эвакуированные. Какое-то время мы тоже ютились там, спали на полу. Мама пошла работать в госпиталь. И хотя была военнообязанной, на войну её не забрали, – рассказывает далее Изольда Федоровна. – Голод тогда был ужасный. И мама обратилась в облздрав: попросила направить ее на работу в деревню, там все же легче было прокормиться. И ее направили в Сеченовский район, в село Талызино, где мы и прожили до конца войны.
Там я увидела, как выращивают овощи, зерно, там же я окончила третий и четвертый классы. В Талызино мы встретили долгожданную Победу. Чуть позже за нами приехал отец.
Хорошо помню то утро, 9 мая. Я проснулась и услышала, как с улицы доносится какой-то стон. Сразу не поняла, что это такое. Оказалось, что люди, узнав о Победе, выходили на улицу и плакали. И все их голоса сливались в один общий плач. Это было и радостно, и страшно одновременно...
В Минск семья не вернулась. Они уехали в Молдавию, где в то время служил отец. Он был в чине полковника, командовал дивизией ПВО.
Позже родители разошлись, отец уехал в Ленинград, забрал с собой одного из братьев – Германа, а Изольда с мамой и братом вернулись в Володарск.
Изольда Федоровна поддерживала связь с отцом, ездила к нему. Он умер в 1964 году.
Стать, как и мама, врачом, мечтала и Изольда Федоровна, но этому не суждено было сбыться: в Горьковском мединституте девушкам прямо сказали, что предпочтение будет отдано молодым людям.
Некоторое время Изольда Федоровна работала в детских садах – на Сейме и в Решетихе. А потом ее увлекла работа проводника поезда.
– Двадцать лет я проработала проводником. Побывала я везде – видела весь Советский Союз!
Счастлива Изольда Федоровна была и во втором браке с мужем Вячеславом Говыриным. У нее трое детей, трое внуков и трое правнуков.
С большим вниманием и волнением сейчас Изольда Федоровна следит за событиями в зоне специальной военной операции.
– Я смотрю это каждый раз со слезами на глазах. Очень жалко наших ребят, которые погибают. Я всегда думаю, что если бы была сейчас молодая, обязательно тоже пошла бы Родину от врага защищать. И в то же время я испытываю гордость за свою страну, за свой народ, что не пытаются остаться в стороне, а идут и защищают нашу общую Родину.