"Принц из тайги"
Родился я в Черге Шебалинской волости Бийского уезда Томской губернии. Мой отец Сазон и его брат Филипп были партизанами, а в семнадцатом году обоих взяли в Красную Армию. Знаю, что перед мобилизацией отца мы всей семьей скрывались от сатуринской банды – прошел слух, что Сатурин идет на Чергу, будет уничтожать партизанские семьи. Бежали мы тогда в Сарасу Алтайского края, зимой, на лошадях, бросив хозяйство. Вернулись, когда опасность миновала. Тогда за настенным зеркалом мама нашла записку: "Моей жене Паве, единственному сыну Мише и всем родным. Был я дома, помылся в бане и уехал на службу". И больше – никаких известий… Ни отец, ни дядька с Гражданской не вернулись. Без отца я остался в три года, а в десять уже был круглым сиротой: в двадцать четвертом мама заболела воспалением легких и умерла. Привезли меня в Онгудай, ямщик сказал: "Вылезай, тебя велели оставить возле школы". Мне было обидно и очень страшно: село чужое, никого у меня тут нет знакомых. Отдал свою справку беспризорника директору школы Кузнецовой. А она мне говорит, мол, мы на ваш запрос отвечали, что мест нет! И велела мне выйти. В коридоре я громко заплакал: меня выгоняют, а я хочу учиться, и идти мне некуда, и ночевать негде… На мой рев подошел учитель, расспросил меня обо всем, повел в канцелярию. Собрались учителя, меня снова попросили выйти. Но я из коридора слышал, как этот учитель громко настаивал: "У нас дети середняков учатся на стипендии. А он – беспризорник, сирота, если мы откажем, куда ему идти? Воровать? Так мы его сами сделаем преступником!" И в школу меня взяли.
Говорят – бытие определяет сознание. В столовой давали нам по триста граммов хлеба и какого-нибудь супа или тарелку каши. Выйдешь из-за стола – то ли ел, то ли нет. А организм-то молодой, требует еды! Познакомился с такими же мальчишками, и стали заниматься втихаря мелким воровством: где крынку молока, где немножко масла ухватим. Тем и спасались. Во время учебы из родного аймакисполкома пришла мне, как беспризорнику, материальная помощь – 100 рублей. По совету учителя купили мне на эти деньги материалу на пиджак и брюки, шапку из шкуры жеребенка и ботинки на деревянной подошве. Одним словом – принц из тайги, да и только!
Студенчество
Окончив школу, я получил письменное распоряжение аймакисполкома: меня обязывали поступить на учебу в ойрот-туринский зооветтехникум. Такую бумагу получали те, кто состоял на учете как беспризорник. Так я стал студентом ЗВТ.
Студенческая жизнь оказалась тоже несладкой. В комнате общежития жили всемером. На видном месте висел график по ловле крыс. Дежурный должен был не спать с вечера, заткнуть все дыры, но возле своей койки оставить лазейку, положить приманку и ждать, когда появятся непрошеные гости. Меньше пяти крыс никогда не было, иногда десятками их ловили. Только после "охоты" укладывались спать.
Снова подкрадывался голод – 400 г хлеба совершенно не хватало. Вновь и вновь встал вопрос о добывании дополнительного пайка. Силами студентов техникум сажал большой огород, в поле, в буртах, хранилась картошка. Зимой мы делали в них дыры и крючками вытаскивали картофелины. Дыры потом закрывали, чтоб остальное не замерзло. Другим источником дополнить рацион была подработка. В Кызыл-Озеке был монастырь, и нас нанимали добывать кирпич из подземных ходов. За штуку платили пять копеек. Заработаем – купим пшена; оно было недорогое, но сытное и наваристое. А еще ставили капканы на хомяков. После занятий капканы проверяли, в случае удачи тут же на костерке жарили "шашлык".
Многие не выдерживали голодной жизни, уходили. На курс нас набирали 52 человека, а через четыре с половиной года осталось всего одиннадцать. Кто не мог приспособиться – заболевал или надеялся на мамины сухари. Мне же надеяться было не на кого. А здоровье я поддерживал еще и закалкой: умывался по утрам без рубашки, растирался полотенцем, зимой даже на улице.
"Кто знал тогда,
что между миром и войной
всего каких-то пять минут
осталось…"
По завершении учебы меня направили работать в Онгудайский район. Обслуживать было поручено двенадцать колхозов. От Купчегеня до Белого Бома больше 100 километров, а весь транспорт – верховая лошадь. Машин по Чуйскому тракту в те годы мало ходило. В Яломане жила семья Могильниковых. Там я и встретил свою будущую жену. В сороковом году поженились с Дусей. Жили скромно: оклады низкие, да и в магазинах почти ничего не было. Но я любил рыбачить – тогда даже по маленьким речкам было много хариуса. До 50 штук за час ловил! В сорок первом у нас родился сын Виктор.
22 июня 1941 года, взяв очередной отпуск, я ехал из Онгудая домой. О том, что началась война, узнал по дороге, от шофера. Повестку о том, что мне надлежит явиться в военкомат к 24 июня, мне вручили сразу, как только я вернулся домой, буквально не успел с грузовика слезть.
Боевое крещение
Ночь, ничего не видно, сильный трупный запах – передовая близко. Со стороны леса нас обстреливают трассирующими пулями. По команде "ложись!" мы, пролежав до рассвета, и не доходя до траншей на передовой, остановились в леске. Новая команда "копать ячейки!" – а сил нет, бойцы ослабли от недоедания в пути. Комвзвода кричит: "Медленно копаешь и мелко, тебя же убьет!"
Вскоре прикатила полевая кухня, похлебали теплого супа – на душе стало веселее, расположились по своим "норкам". Провели с нами небольшой инструктаж, всем раздали каски, винтовки, патроны и гранаты. Солдат рядом со мной говорит:
– Слушай, парень, я не стрелял никогда, не умею!
– Ползи, – говорю, – ко мне, покажу.
Научил, как заряжать, посоветовал:
– Стреляй не в лоб, целься в грудь – будет наверняка. И оба глаза не закрывай – не то в своих попадешь.
Бой начался вечером, и длился около трех часов с перерывами. Дважды с криком "ура!" выскакивали мы из траншей, но немцы снова заставляли нас отступать. Ряды наши крепко поредели. В том бою я толком и не понял, что к чему…
Ближе к полуночи подошли к нам двое – лейтенант и красноармеец. Спросили, есть ли земляки из Сибири. Я назвался, офицер сказал:
- А я из Поспелихи, комбат. Мне нужен ветврач, у нас орудие на конной тяге, а ветеринара нет.
Так я попал в 508-й гаубичный полк.
Я представлял себе войну не такой
Сколько тысяч варварски убитых, ни в чем не повинных детей, стариков, женщин в лесах, на полях и дорогах от Москвы до Берлина! Фашисты издевались, стреляли в затылок, травили в душегубках, заживо сдирали кожу и испытывали на наших людях яды в концлагерях. Если бы я не был прямым очевидцем этих зверств, я не поверил бы, что люди могут такое творить с другими людьми…
Население – от малых детей до стариков – немцы забирали на расчистку дорог зимой. Тех, кто, обессилев, падал, – расстреливали. Все дороги по обочинам были завалены телами убитых мирных жителей, не говоря о солдатах. Я представлял себе войну не такой. Ведь солдаты – одно дело, а за что страдает мирное население?
Вы не представляете, какой след остался в наших сердцах после того ужаса. За муки нашего народа хотелось отомстить так же жестоко – кровь за кровь! Но нам мало воли давали в Восточной Пруссии. К тому же мы задавали себе тот же вопрос: в чем виновато мирное население?
Сорок первый
Сорок первый был годом успеха германской армии. Наши части отступали и несли большие потери – и в людях, и в технике. Немцы нагоняли страх – могли дойти до того, что самолет гнался за одним бегущим человеком и расстреливал его из пулемета. Однажды нашу пароконную повозку "мессер" обстреливал в два захода. Но мы остались живы…
Немцы постоянно разбрасывали листовки, часто написанные нескладно. Читать их запрещалось, но они лежали повсюду. При бомбежках и обстрелах в домах разбивались стекла, поэтому их крест-накрест заклеивали бумагой или лучинками. Гитлеровцы издевательски писали в листовках, что русские, прежде чем крестить детей, сначала крестят окна. Часто были карикатуры: сын Сталина, Яков (мы знали, что он тоже где-то на фронте) командует минометным расчетом, направляя огонь на отца. Тогда были уже слухи, что сын Сталина попал в плен. По радио запускали пропаганду и агитацию, врали безбожно, что пала Москва и взят Ленинград.
Вспоминаю тот год с горьким чувством. Небо было во власти немецких "хейнкелей", редко где увидишь наши бомбардировщики – покажутся, бой примут, и опять их нет… Оружие несовершенное, танки старые, много изъянов в обеспечении боеприпасами и провиантом. На полях сражений лежали, в основном, наши убитые – немцев почти не было, они своих аккуратно подбирали. Пехота их была механизирована, а наши – как правило, пешком. Все думалось: "А где же наши силы, техника?". А еще – дезертирство, предательство, самострелы… Но это нас не сломило! А когда в бой вступили "катюши" – они стали настоящей грозой для немцев! В ноябре сорок первого мы получили приказ наступать. Перед нами был небольшой населенный пункт, какая-то деревня. Мы четыре раза ее сдавали и столько же раз брали. Бой шел за каждый метр земли – позади нас была Москва! Продвигались медленно, при каждой остановке приходилось окапываться. Просто зарываться в землю, если хочешь жить. А зима, мороз – копаешь, только спустишь в дот печурку, не успеешь обогреться, как снова команда "вперед!" Мечтали где-нибудь отогреться.
А как тогда Москва издали вы-глядела… Ночью – будто днем: вспышки снарядов, то и дело загораются ракеты освещения. Свет и грохот.
Цена ошибок
Бои шли ожесточенные, порой без продвижения вперед. Два полка почти полностью там оставили: тридцать первый и тридцать четвертый. Считаю, что только по глупости комдива, фамилию которого сейчас не вспомню – он был назначен временно. Пустил он полк в бой на открытой местности, следом – второй, а в результате вся местность покрылась горой трупов. Из деревни, по ту сторону фронта, основные немецкие части отошли, оставив несколько минометных гнезд и пулеметчиков – они-то и скосили наших бойцов. Столько людей погибло из-за неумелого командования одного! Я был в третьем полку, мы в бой вступить не успели, потому и живы остались. Видя такие грубые ошибки командования, появился старый комдив, помнится, фамилия его была Миронов. Он повел бой совершенно иначе: приказал подобрать отряд из пятидесяти лучших бойцов, желательно, сибиряков, и послать их по рву, ведущему к деревне. Траншея была глубиной почти два метра. Бойцы успешно добрались до деревни, ликвидировали противника, а оставшиеся в живых немцы бежали. В той деревне мы обнаружили подожженный сарай. Пробили выход, спасли людей – примерно 200 человек наших, пленных и жителей той деревни. Из 50 бойцов погибли только четверо. А того, временно назначенного комдива, по слухам, расстреляли по приговору военно-полевого трибунала…
42-я стрелковая Смоленская
К концу сорок второго – началу сорок третьего стало появляться новое вооружение, уже современное, не то что в начале войны. Укомплектовались воинские подразделения, был наведен порядок в частях, появились в воздухе наши самолеты – ястребки и бомбардировщики. Продвижение войск с большими боями составляло до 20 – 30 и даже 40 километров в сутки. Теперь мы уже твердо знали, что Москва наша крепко обороняется, немец остановлен. А мы продвигаемся на запад! Я был зачислен в пехотный полк, поскольку артиллерийские орудия перевели на механизированную тягу, лошади стали не нужны, соответственно, в ветеринарном специалисте нужда тоже отпала. Вот так, в составе 455-го стрелкового полка 42-й дивизии, от Серпухова прошел через Великие Луки, Брянск, Вязьму. Город Смоленск мы два раза нашей дивизией отбивали и два раза сдавали немцам в сорок втором в течение полугода. Нам противостояли войска СС и испанская "Голубая дивизия". Летом, в пору сенокоса, около трех месяцев стояли под Смоленском в обороне. Помогали колхозникам Юхновского района ставить сено – отрядили на это 150 человек. Деревни были сожжены, почти все разрушено, люди жили в землянках, погребах, в дотах, блиндажах. А кругом – снаряды, детонаторы, заминированные поля… Те места – до сих пор в памяти.
Окончательно Смоленск освободили от немцев в конце сентября; тогда нашей 42 стрелковой дивизии присвоили почетное звание "Смоленской".
"Еще суждено жить…"
Тяжело было по несколько суток не спать. Засыпали на ходу, стоя. Несколько раз я разбивал себе лицо: задремлешь, бывало, и ударишься обо что-нибудь. Поспать в тепле было мечтой! Однажды решили занять под ночлег один пятистенок, я зашел, осмотрелся – пусто. Подошел к буфету, хотел дверцу открыть, и вдруг женщина во дворе закричала: "Товарищ военный, уходите из дома, он заминирован!" Я опустил руку, осторожно вышел, вызвал саперов. Оказалось, от дверцы буфета проведен провод, а из-под пола извлекли шесть противотанковых мин. Дом этот после разминирования мы заняли – просторный, места всем хватило! Переночевали. Я подумал: "Значит, мне еще, наверное, суждено жить…". И таких случаев было у меня несколько.
..................................................
Над материалом работали Александра Семенова и Любовь Гуляева