[B]Учеными уже давно было обращено внимание на то, что разведение ритуального огня является одним из обязательных элементов целого ряда обрядов осетинской этнокультурной традиции. Однако воплощением культа огня может по праву считаться лишь огонь домашнего очага, поскольку именно он наделен в традиции свойством максимальной сакральности. Эта присущая ему святость настолько велика, а проявления его сакральности настолько многообразны, что допускают даже его утилитарное использование и в обычных бытовых целях: для приготовления пищи, обогрева домочадцев и освещения жилого помещения, в центре которого он обычно располагался. [/B]
Примечательно и то, что из всего очажного комплекса, достаточно сложного по своему составу и включающего различные составные элементы, ритуально значимыми принято считать лишь два основных: сам очаг с приочажным камнем, а также надочажную цепь. Так, широкое хождение получило высказывание Коста Хетагурова, посвятившего один из своих историко-этнографических очерков описанию старого осетинского быта, полагавшего, что очаг (къона) с неугасающим огнем и спускающаяся с потолка цепь (рæхыс) "составляют величайшую святыню каждого осетина".
Действительно, именно у очага и цепи было принято давать клятву, с ними прощалась в своей родной семье девушка, когда выходила замуж и приобщалась к ним в своей новой семье. Рядом с очагом располагали и тело покойника перед выносом. Украсть или выбросить цепь считалось большим оскорблением и могло повлечь за собой кровную месть. Когда семейство лишалось последнего мужчины, то женщина одевала надочажную цепь себе на шею в знак того, что линия мужская прервалась, "семейный очаг погас". Кроме того, как уже было отмечено в литературе, очаг нередко становился "участником" церемониальных застолий, поскольку в него согласно более ранним источникам отправлялись первые "доли" ритуальной пищи и питья.
Знакомство с литературой убеждает в том, что ключевую роль в решении проблемы происхождения и содержания осетинского культа огня у всех исследователей так или иначе играет образ скифской Ταβιτί, которую Геродот отождествляет с древнегреческой богиней домашнего очага Гестией. Основой для подобной постановки вопроса стала одна из общепринятых этимологий этого имени, согласно которой этот теоним возводят к древнеиранскому причастию настоящего времени женского рода tapayati, производному от корня tap- (давшего в осетинском глагол tavyn ‘греть’) со значением "согревающая". Однако само имя не сохранилось в традиции, и относительно того, кто занял его место, существуют различные точки зрения.
Так, В. И. Абаев считает, что исконное архаическое имя было, вероятнее всего, вытеснено в раннем средневековье адаптированным образом одного из популярных в восточной христианской церкви святых, Саввы Освященного, основателя известного монастыря, который привлекал к себе много паломников. При этом он полагает, что в его основе сохраняется культ железа, поскольку согласно дошедшим до нас сведениям традиция приписывает Сафа изготовление первой надочажной цепи, которая была им спущена с неба в дар людям. Тем самым культ сводится лишь к одному из своих элементов, а главным вопросом становится не его происхождение, а историческая эволюция, хронологически привязанная к средневековью.
Начать разбор имени можно было бы с конца, разделив слово на корень и суффикс τί, представленный в языке Авесты для образования абстрактных понятий и встречающийся в именах зороастрийских божеств. Один из подобных примеров был разобран В. И. Абаевым. Он отмечает, что с помощью суффикса -tī от глагольной основы образуются существительные с отвлеченным значением. Известный пример – имя богини Artī как производное от иранского корня ar- ‘распределять, раздавать; воздавать’. С участием абстрактного суффикса оно становится отглагольным именем со значением "воздаяние", после чего абстракция персонифицируется, то есть начинает пониматься как понятие, наделенное личностным началом. Так в Авесте появляется богиня "воздаяния (людям за их заслуги)".
Разбирая под этим углом зрения теоним Ταβιτί, необходимо также принимать во внимание возможные соответствия между греческим письмом и скифской фонетикой, которые описал Абаев. Из них, прежде всего, следует указать на согласные. Он допускал, что греческая тета могла соответствовать на письме скифским звукам – t, d. В свою очередь, греческая бета могла передавать на письме звуки b, v (w). Судя по всему, в отличие от осетинского скифский теоним Ταβιτί лишен приставки, но наделен суффиксом с абстрактным значением. Вместе с тем в его основе можно видеть ту же самую контаминацию двух корней, что имеет место и в осетинской традиции, допускающую чередование начального согласного t / d. В результате мы получаем объяснение происхождения греческой беты, которая до сих пор оставалась под вопросом и могла быть отражением на письме звука v (w) в исходе корня *tau- ‘мочь; быть в состоянии’. Происхождение первого ι можно было бы объяснить эпентезой. Тем самым теоним Табити мог изначально буквально значить "(Его/Ее) Могущество".
Т. САЛБИЕВ,
старший научный сотрудник Центра скифо-аланских исследований ВНЦ РАН, Владикавказ.