"Очень хорошо помню наше пребывание в селении Чикола, – рассказывает Борис Валентинович Аксюзов. – Госпиталь, в котором отец был один в трех лицах начальником, хирургом, рентгенологом – размещался в двухэтажной школе из красного кирпича. А мы жили на постое в осетинской семье, занимали одну крохотную комнатку из трех таких же. Семья была многодетная, и я быстро нашел себе товарищей. Здесь меня никто не опекал, и я был предоставлен сам себе. Завтракали мы все вместе дома, потом родители уходили в госпиталь, а мы веселой ватагой носились по округе, играли "в войну"…
В конце октября я приболел. Когда выздоровел и в первый день после болезни вышел во двор, светило солнышко, совсем не напоминавшее об осени. Я стоял у крыльца дома, а мама чистила щеткой пальто, надетое на мне. Процедура чистки была долгой, мне было скучно, поэтому вертелся, оглядываясь на моих друзей, которые играли во дворе. Но потом мое внимание полностью переключилось на армаду самолетов в небе. Сначала я рассматривал их, потом начал пересчитывать. Но тут же сбился со счета… А затем раздался страшный визг и совсем рядом рвануло так, что в доме, где мы жили, вылетели все оконные стекла. Все, кто были во дворе, бросились в дом. Нам казалось, что это самое надежное спасение от бомб. Хозяйка даже держалась за дверную ручку, чтобы сделать это убежище еще более надежным, но после очередного разрыва бомбы ее отшвырнуло взрывной волной во двор вместе с дверью. Она вползла обратно в дом и заголосила.
"Мам! – закричал я. – В соседнем саду есть щель от бомбежек…" Мама подхватила на руки самого маленького из хозяйских детей, махнула рукой хозяйке и закричала мне: " Показывай, где эта щель". Мы добежали туда за полминуты. В убежище было пусто и темно, но на земляной полочке лежали свечи, и мама сразу же зажгла одну из них. Стало уютнее и спокойнее, потому что взрывы звучали гораздо глуше, чем на поверхности. Мы были первыми в убежище, но через несколько минут оно было набито людьми под завязку, в основном, женщинами и детьми.
Минут через десять, которые показались вечностью, бомбежка прекратилась. Первое, что я увидел, выйдя из убежища, был желтый ковер из яблок, которые усеяли все пространство сада. Мама взяла меня за руку, и мы пошли к дому.
"Так как же ты нашел это бомбоубежище?" – спросила она меня. "Мы играли в саду в казаков-разбойников и прятались там от врагов", – объяснил я. "А как ты узнал, что оно называется щелью?" "Дедушка из того двора прогнал нас и сказал, что эта щель вовсе не для игры, а вырыта в военных целях, чтобы прятаться от бомб"…
В доме, где мы жили, не было ни одного целого окна, стены были испещрены следами от осколков, во дворе валялись двери и груда кирпичей от печки, стоявшей близ дома.
Ночевали мы в госпитале, а утром, которое было ярким и солнечным, отец сказал, что госпиталь переезжает в горы. Бои с немцами уже шли на подступах к Чиколе, в здании была ясно слышна непрекращающаяся канонада.
На следующее утро мы с мамой стали грузиться в огромный "студебеккер", в фургоне которого находилась рентгеновская установка. Отец был занят отправкой в горы раненых и оборудования госпиталя. Только после того, как длинный караван из машин и подвод скрылся за поворотом улицы, он подошел к нам, присел на подножку машины и закурил. Он уронил на землю спички и не заметил этого. Я поднял коробок и протянул ему. Отец устало улыбнулся и погладил меня по голове. По-моему, это было последнее его прикосновение ко мне, ласковое и теплое…
Почти сразу на выезде из села увидел скопление машин и другой техники. Мы остановились, и отец с шофером пошли выяснять, что случилось. Оказалось, что впереди идущие машины так размесили русло небольшой речушки, что там образовалось глубокое болото. В этом болоте застряли не менее пяти машин, полностью перегородив собой дорогу.
Вскоре подошел трактор. Вытащили на берег, и офицер, командовавший переправой, предложил отцу переправляться первым. Но наша тяжелая машина, достигнув середины, ушла под воду до самой кабины. Были предприняты попытки вытащить ее трактором, но безрезультатно. Тогда было решено начинать переправу других машин. Вскоре все они, с помощью трактора и без, успешно переправились. Лишь наш "студебеккер" остался одиноко торчать среди болота. Смущенный майор, пообещав прислать трактор с более мощным тросом, исчез. Мы остались на дороге одни: отец, мама, я, шофер и рентгенотехник. Впрочем, тот вскоре тоже исчез, сказав, что будет добираться до госпиталя самостоятельно…
Когда начало темнеть, достали из машины необходимые для ночлега вещи, и отец повел нас в лес на ночевку. Было 31 октября 1942 года. Поужинали вкусной тушенкой и сладким чаем. Утомленный богатыми впечатлениями, я уже почти засыпал, когда к нам пожаловали гости. Открыв глаза, я увидел, что возле костра стоят два солдата в новехонькой форме, говорившие по-русски со страшным акцентом, похожим на украинский язык. А, может, мне так показалось… Солдаты сказали, что их часть стоит неподалеку отсюда и у них есть мощный трактор, который запросто вытащит из болота нашу машину, и предложили отпустить с ними нашего шофера, чтобы он показал трактористу дорогу. Шофер пошел с ними, больше мы его не видели.
Пропажа шофера встревожила отца не на шутку. Утром, проснувшись, он вышел из леса, чтобы посмотреть на машину. Та стояла на месте, и отец, вернувшись, попросил маму вскипятить чай. На это ушло время, так как костер уже потух, а чтобы разжечь его заново, надо было собрать дрова. Я помогал маме, собирая мелкий хворост близ нашего лагеря. После чая отец вновь отправился к машине. Он встал, одернул гимнастерку и вышел из леса. В этот момент я видел его живым в последний раз.
Отец долго не возвращался, и мама забеспокоилась. Она сказала мне: "Я сейчас вернусь, только посмотрю, почему папа так долго не идет". Боясь остаться в лесу один, я заплакал, и тогда мама почему-то взяла меня на руки и вышла на боковую дорогу. Она держала меня так, что я смотрел назад и не мог видеть то, что видела она.
Это она потом, спустя годы, рассказала, что, выйдя к дороге, она увидела группу людей, стоявших кругом. В центре стоял отец. Она поняла, что это были немцы, но продолжала идти. Один из немцев, увидев нас, не целясь дал очередь из автомата. Мама побежала в лес, крепко прижимая меня к себе. Когда добрались до места нашего ночлега, она опустила меня на землю, и я сразу же заметил кровь на ее лице. Пуля по касательной прошла по левой стороне лба... Она обработала рану, а мне стало по-настоящему страшно. Но лицо мамы было бесстрастно и спокойно, и я перестал бояться.
Прошло некоторое время, и мама попросила: "Боря, я пойду посмотреть, где папа, А ты сиди и ничего не бойся". На этот раз, хоть мне и было страшно, но я не стал ныть.
Мамы долго не было, а когда она вернулась, я бросился к ней: "А где папа?" " Мимо проходила армейская машина, и он на ней уехал в госпиталь, И мы пойдем туда, а по пути нас может подобрать другая машина", – спокойно ответила она, и я сразу же успокоился.
Она начала собирать вещи, когда из леса вышел человек в штатском с винтовкой за спиной. Они о чем-то говорили, потом он нас отвел в лагерь, нас там накормили. Эти люди, бежавшие в лес от оккупантов, как стало потом мне известно и похоронили в лесу моего отца. Невысокий холмик укрыли ветками и листьями, так что он был почти не заметен. Но прямо у могилы рос огромный бук, и не увидеть его даже с дороги было не невозможно.
Мы с приключениями добрались до Фаснала. Наш госпиталь еще не успел обосноваться на новом месте. Я стал выискивать своего отца, но его не было. Увидев нас, из здания бывшей конторы рудника выбежала старшая сестра госпиталя, моя опекунша. Она подбежала к маме, схватила ее за руки и спросила: " А где Валентин Александрович?" И вот тут впервые за все это время, начиная с того момента, когда немцы пытались нас убить, маме изменили ее самообладание и сила воли. Нет. Она не закричала и даже не заплакала. Побледнев, она медленно осела на землю, ничего не видя и не слыша. Помню, что закричал и заплакал я. Упал на землю рядом с мамой и стал целовать ее холодные щеки, глаза, крича на все ущелье: "Ма-а-ма!"
... Борис Валентинович Аксюзов после войны закончил орджоникидзевский педагогический институт. Преподавал английский язык на Сахалине, потом переехал в город Темрюк Краснодарского края, здесь директорствовал, возглавлял районный отдел образования. Он пишет стихи, где нередко вспоминает отца:
…Солдат убитый – это мой отец,
Его я помню, слышу, понимаю,
К нему иду ,и встречусь, наконец,
С ним утром ясным в день девятый мая…
Борис Валентинович, несмотря на возраст, часто приезжает на могилу своего отца в шести километрах от давно несуществующего поселка Хусфарак. На могиле отца под высоким дубом установлен памятник. А к 75-летию Победы по его инициативе были установлены мемориальные доски на зданиях галиатской сельской администрации и махчехской школы имени Г. Малиева, в которых военные медики, коллеги отца, в тяжелые годы войны лечили раненных бойцов.