Продолжив разрабатывать тему, автор на основе неизвестных ранее архивных документов переосмыслил некоторые выводы упомянутой публикации, уточнил ключевые факты и предложил вниманию читателей обновленный материал, проливающий иной свет на события вековой давности.
О кровавой трагедии в старинном поволжском селе Бакуры Сердобского уезда Саратовской губернии в марте 1919 года (ныне Екатериновский район Саратовской области) средства массовой информации и властные структуры долгие годы либо умалчивали, либо скупо сообщали о подавлении там контрреволюционного мятежа. В перестроечное время маятник гласности резко качнулся в противоположную сторону и вопреки законам физики не вернулся даже в срединное положение. Штатные пропагандисты принялись растерянно оправдываться по любому неоднозначному эпизоду советской истории, а либеральные публицисты и примкнувшие к ним любители ловить рыбу в мутной воде в хмельном угаре вседозволенности ринулись чернить социалистические завоевания.
Сведения о бакурском расстреле "прорабы перестройки" рыночно переформатировали в выгодный для себя информационный продукт. Неважно, что прежде едва ли кто из них знал о существовании в российской глубинке села с таким названием: главное, появилась возможность еще раз громогласно заявить о бесчеловечности красного террора при подавлении властями крестьянского движения в Поволжье.
Опровергать подобные демагогические воззрения сложно. Факт расстрела мирных жителей неоспорим, а в остальном авторы подобных работ и не думали разбираться. Зачем выяснять глубинные причины случившегося, напоминать о не менее ужасном белом терроре, если ненавистный им коммунистический режим капитулянтски сдавал позиции. Можно беспрепятственно двигаться по пути, проторенному изобретателем "красного колеса" Александром Солженицыным.
Поначалу дети, внуки и правнуки расстрелянных в Бакурах односельчан слегка опешили под столь массированным информационным натиском, затем неторопливо, с крестьянской основательностью стали отделять зерна правды от плевел лжи. И сошлись на том, что при всей трагичности ситуации честнее оценивал запутанные реалии Гражданской войны не певец Гулага, а творец "Тихого Дона" Михаил Шолохов. Тем более, что по укоренившейся легенде автор великого романа приезжал в Бакуры и собирал материалы о тех печальных событиях.
По долгу памяти
. В мартирологе расстрелянных в марте 1919 года у "мертвого оврага", как называют это место односельчане, среди шестидесяти шести жертв трагедии много одинаковых фамилий: четверо Одинцовых, столько же Моисеевых, трое Карповых, одиннадцать пар погибших разнятся лишь инициалами. И это не однофамильцы, а близкие родственники. Фамилия моего деда – Ивана Николаевича Злаина, в траурном списке в единственном числе, хотя от этого не легче. Как нелегко и наследникам человека, который больше других сделал для установления истины об этой трагедии и чей родственник тоже покоится в братской могиле. Речь идет о многолетнем секретаре парткома местного колхоза Василии Ивановиче Курбатове, которого в селе уважительно называли колхозным комиссаром.
Не единожды после уборочной страды вместо показанных ему по состоянию здоровья минераловодских курортов нештатный бакурский летописец глотал пыль в Пензенском и Саратовском архивах, искал документы, отслеживал редкие публикации на эту тему. Ксероксов тогда не было, фотокопии делать не разрешалось, поэтому обнаруженные им очерки Елены Дроздовой, в которых излагалась ее версия событий марта 1919 года в Сердобском уезде, пришлось конспектировать.
Автор этого материала подключился к расследованию обстоятельств трагедии в семидесятые годы прошлого века, когда еще были живы свидетели печального события. Увы, журналистский дебют оказался неудачным: многие земляки, которые знали меня, что называется, с пеленок, неохотно вспоминали о былом. Одни отмалчивались, не объясняя причин, другие опасались негативной реакции соответствующих органов, третьи изначально не верили в успех начинания.
Не единожды битых жизнью односельчан понять можно: родных и близких одних из них расстреляли без суда и следствия в марте 1919-го, других, далеко не богатеев, раскулачили в период коллективизации, третьих, выживших в фашистском плену, с пристрастием проверяли в наших фильтрационных лагерях. Впрочем, это не мешало никому из них оставаться убежденными сторонниками Советской власти, болезненно переживающими впоследствии смену общественно-экономической формации в стране.
Пришлось адаптировать тактику расследования к местным реалиям: колхозный комиссар и другие сельские краеведы продолжили собирать нужную информацию в Бакурах и Сердобске, мне поручили искать документы о бакурском расстреле в центральных ведомственных архивах. Результатом совместных усилий стал документальный очерк, приуроченный к 90-летию трагических событий. К сожалению, В.И. Курбатова тогда уже не было в живых.
Предыстория трагедии
За минувшее десятилетие удалось получить новые сведения, уточняющие, порой даже опровергающие прежнюю информацию. Напомню, с чего все начиналось.
По данным Пензенского областного архива, в январе 1919 года в Бакурах был убит бедняк Иван Черемухин, помогавший продотрядовцам в сборе зерна. По горячим следам уездные чекисты задержали и отправили в Сердобскую тюрьму двадцать восемь жителей села. Сохранился протокол заседания Сердобской чрезвычайной комиссии, в котором указано, что двадцать три крестьянина через две недели вышли на свободу, но Артема Обыденнова, Якова Волкова, Ивана Бушуева, Ивана Гудкова, Фрола Валуева оставили в тюрьме.
В протоколе не указаны фамилии освобождённых тогда односельчан. Горький парадокс ситуации в том, что оставшиеся под стражей в Сердобске выжили, а все амнистированные через месяц после обретения свободы попали, что называется, из огня да в полымя. Поводом для карательных мер по отношению к ним и другим жителям села стало жестокое убийство в Бакурах второго марта 1919 года председателя Сердобского уездного исполкома Константина Губина, руководителя уездной ЧК Николая Федулова и сопровождавшего их милиционера Арсена Мидзяева.
Неясно, когда, с чьей подачи отправилась в полет по различным СМИ информационная "утка" о якобы произошедшем в Бакурах в ночь на 28 февраля 1919 года кулацко- эсэровском мятеже под лозунгом "За Советы без коммунистов". Увы, десять лет назад тоже "купился" на небылицу, не проверив информацию в надежных источниках.
Подлинники документов того времени должны были поступить на хранение либо в Саратовский государственный архив новейшей истории, либо в архивы спецслужб. К сожалению, ответ из Саратова оказался неутешительным. Оказалось, что "сведений о бакурском расстреле нет ни в переписке общего отдела губкома с Сердобским укомом РКП(б), ни в переписке с губернской и уездной ЧК, ни в телеграммах ячеек РКП(б) о борьбе с контрреволюцией".
Управление ФСБ по Саратовской области тоже не обрадовало. Выяснилось, что оно "не располагает документальными материалами...в отношении событий марта 1919 года в селе Бакуры...". Впрочем, подсластить горькую информационную пилюлю нашлось чем: в спецхранилище обнаружились важные сведения о партийном вожаке уезда Василии Кириллове, видном чекисте уезда Константине Догадине, а также о составе бакурской организации ВКП(б).
Пришлось налаживать "оперативно-розыскную" деятельность на полях иных ведомств, дополняя ее фактами из других источников. Хорошим подспорьем в работе стали подшивки газет времен Гражданской войны, сохранившиеся в Российской государственной библиотеке, по старинке именуемой "Ленинкой". К примеру, на пожелтевших от времени страницах уездной газеты "Голос коммуниста" ее редактор Николай Вержбицкий поместил материал о том, как ранним утром второго марта 1919 года, возможно, последним из сердобчан, видел Губина, Федулова живыми и здоровыми. Ему тогда тоже предложили поехать в Бакуры, он согласился, но по форсмажорным обстоятельствам от поездки пришлось отказаться.
Подробности памятного для него воскресного утра редактор изложил в книге "Записки старого журналиста". По словам автора, поехать в Бакуры ему предложил по телефону председатель уездного исполкома Константин Губин. Через полчаса к редакции подъехали сани, в которых сидели тепло одетые Губин и руководитель сердобских чекистов Николай Федулов. По словам Вержбицкого, Губин успел рассказать о том, что из Бакур верхом на коне прискакал милиционер и поведал о беспорядках в селе. Будто бы кулаки убили там председателя комбеда и грозятся с оружием в руках идти на Сердобск. Вержбицкий уже садился в сани, когда кто-то крикнул : "Горит типография". Узнав об этом, Губин велел журналисту идти спасать газету.
Газету спасти удалось, а председателя исполкома, руководителя уездной ЧК через двое суток привезли из Бакур мертвыми. Что касается воспоминаний редактора, то они вызвают немало вопросов. Вержбицкий подробно рассказал о том, что сани везла тройка лошадей, запряженная "гусем", когда кони шли " в колонну по одному", но ничего не сообщил о сопровождавшем Губина и Федулова милиционере Мидзяеве, погибшем вместе с уездными руководителями. Слабо верится, что в роли кучера выступал руководитель уездной ЧК, да и не могли руководители после тревожного сообщения из села отправиться в поездку без охраны. Кроме того, автор пишет, что председателя исполкома и чекиста привезли мертвыми из Бакур через сутки, а в действительности только лишь поздним вечером третьего марта спешно организованный ревком постановил доставить их в Сердобск.
Большие сомнения вызывает и версия журналиста о случившемся в Бакурах. Трудно сказать, с чьих слов редактор живописал те события, но сцены со стрельбой Губина из нагана и бросками ручных гранат в авторском изложении больше напоминают страницы посредственного боевика, в котором роль уездного чекиста явно принижена. Он и не стрелял, и гранаты не бросал, а только правил лошадьми, да и то не слишком умело.
Горькое прощенное воскресенье
Куда достовернее описал случившееся очевидец событий Иван Тихонович Зотов. По его версии, уездные руководители в сопровождении милиционера около полудня подъехали не на сельскую площадь, как утверждал Вержбицкий, а к зданию бакурского волисполкома, где в то время совещались коммунисты И.И. Кондратьев, И.А. Гвоздев, П.Н. Тугов, Н.Т. Тюрин, Ф.Е. Золин, А.И. Шевелев, А.Я. Муратов. Отогревшись, проверяющие вздохнули с облегчением: информация об убийстве председателя комбеда и предполагаемом походе кулаков на Сердобск с оружием в руках, к счастью, не подтвердилась. Тогда горожане распорядились собрать сельский сход, чтобы обсудить выполнение плана продразверстки.
Село в прощенное воскресенье провожало широкую масленицу. В полдень добропорядочные главы семейств по давней традиции бились на площади "стенка на стенку". Состязались по-честному, только на кулаках. Городских руководителей, которые лихо подкатили на площадь на санях и прервали бесхитростную забаву, встретили миролюбиво.
Поначалу всё шло спокойно. Председатель волисполкома Шевелев предоставил слово руководителю уездного исполкома Губину, который призвал к пониманию текущего момента, убеждал поднапрячься и выполнить уточненные задания продразверстки.
Иначе вел себя главный уездный чекист. Не стесняясь в выражениях, Федулов грозил всех отказавшихся сдать зерно занести в список врагов Советской власти. По данным Курбатова, после таких слов в толпе послышался ропот недовольства, мужчины плотнее обступили сани с приезжими. Но этим все и ограничилось: днем на площади с их голов не упало и волоса.
Версию о бескровном сходе подтвердил упомянутый ранее И.Т. Зотов. Много позже он подготовил сборник воспоминаний "Когда мы были молоды", выпущенный в 1990 году Приволжским книжным издательством. В одной из глав автор подробно рассказал о бакурской трагедии, особо подчеркнув: "... ни о какой обороне с выстрелами и бомбами со стороны Губина, Федулова и речи быть не может". О милиционере Мидзяеве, который обязан был с оружием в руках защищать руководителей, Зотов тоже почему-то умолчал.
Дальнейшее покрыто завесой тайны. Точно известно, что уездные руководители, несмотря на уговоры переночевать в Бакурах, под вечер отправились в обратный путь, а ближе к ночи село облетел слух: на сердобской дороге обнаружили убитых Федулова, Мидзяева и тяжелораненого Губина.
Чрезвычайные меры
Эти факты нашли подтверждение в архивных документах. Третьего марта в Сердобске был создан революционный комитет (ревком). Представители Москвы и Саратова, направленные туда для перерегистрации коммунистов, постановили: "… в связи с поднявшимся в уезде контрреволюционным восстанием создать чрезвычайный орган – ревком в составе пяти человек".
О случившемся в Бакурах ревкомовцы из-за отсутствия телефонной и телеграфной связи с селом могли узнать не ранее полудня. В протоколе не уточнено, когда решили "выслать в Бакуры два отряда: один под командованием Ф.Т. Муравлева, второй под руководством Ковалева, с вечера третьего марта – Горюнова…".
В 20 часов 50 минут третьего марта ревком постановил: "…убитых тт. Федулова и Мидзяева доставить в Сердобск. Если здоровье т. Губина по заключению врачей позволяет перевести его Сердобск, то доставить. Арестовать всех участников преступления и доставить в Сердобск. Взять заложников. Довести до сведения населения,что при первой попытке какого бы то ни было выступления заложники будут немедленно расстреляны".
Концовка того постановления напоминает ребус: "Извещаем, что разведчик, высланный Вами в 8 часов утра 3 марта, вернулся обратно к нам". Кто высылал разведчика, откуда он держал путь, какой информацией располагал и когда вернулся, непонятно. Логично предположить, что его направил из некой неспокойной волости военком Дворянчиков. Именно он по возвращению в Сердобск должен был возглавить ревком, но неспокойных волостей в уезде насчитывалось девять и не факт, что бакурская была самой опасной.
Четвертого марта ревком распорядился организовать между Сердобском и Бакурами летучую связь: нарочных обязали трижды в сутки проделывать сорокакилометровый путь в отдаленное село и возвращаться с донесениями в город.
Здесь не обойтись без отступления. Ревком создавался без участия местных руководителей. Но если председатель исполкома и главный уездный чекист "планово" уехали в Бакуры, то о местонахождении партийного руководителя уезда и военкома долгое время ничего не было известно.
Приоткрыть завесу тайны удалось Елене Дроздовой. Оказалось, что посде новогодгих праздников взбунтовался расквартированный в уезде 4-й красноармейский пехотный полк. Воинская часть, сформированная в Сердобске весной 1918 года, после тяжелых боев под Усть-Хоперской понесла значительные потери и в начале следующего года ее отвели на переформирование, расквартировав поредевшие подразделения по селам уезда. Странное с военной точки зрения решение: штаб полка оставался в Сердобске, а подразделения, сформированные по большей части из крестьян уезда, были разбросаны по удаленным селам. Единое управление, как и централизованное снабжение вооружением, боеприпасами и продовольствием, фактически отсутствовало. Не мудрено, что дисциплина в наспех сформированных ротах и взводах, мягко говоря, хромала, чем не преминули воспользоваться противники Советской власти.
Усмирять красноармейцев отправился молодой руководитель сердобских коммунистов Василий Кириллов. Ему уже приходилось выступать в роли миротворца в самом начале года, когда кулаки пригорода Сердобска сумели привлечь на свою сторону солдат и вознамерились захватить власть в уезде. Кириллову удалось тогда погасить конфликт бескровно, так что в конце февраля он надеялся добиться такого же результата. Несмотря на молодость, офицер, к которому хорошо подходило определение военная косточка, сочетал решительность с выдержанностью бывалого человека. В мае 1916 года его, в ту пору выпускника Петровских двухгодичных педагогических курсов, призвали в армию, затем направили в Оренбургскую школу прапорщиков, обучение в которой велось по ускоренной программе.
Повоевать с германцами ему так и не довелось. Присягал молодой офицер уже Временному правительству, распоряжением военного министра которого и был назначен командиром взвода 134-го запасного пехотного полка, расквартированного в хорошо известном ему Петровске.
Пролетарскую революцию Кириллов принял безоговорочно, в мае 1918 года вступил в РКП(б) и в возрасте двадцати одного года возглавил уездную парторганизацию.
Молодой партийный вожак вызвался усмирять красноармейцев не из бравады. Некоторых командиров подразделений вышедшего из повиновения полка он знал по совместной учебе и службе, поэтому рассчитывал с их помощью взять ситуацию под контроль.
Вместе с Кирилловым неотлучно находился уездный военком Дворянчиков, который оставил о себе в Бакурах скверную память и по сей день ассоциируется в селе с Геростратом. Личность этого царского офицера, перешедшего на службу в Красную Армию, до сих пор покрыта завесой тайны. Даже имени, отчества, анкетных данных не сыскать ни в армейских архивах, ни в хранилищах спецслужб, ни в публикациях того времени. Будто он не реальный уездный военком, а несуществующий подпоручик Киже.
Впрочем, сохранились некоторые подписанные им приказы, имеются ссылки на него в протоколах собраний, но от этого ясности не прибавляется. Чего стоит, к примеру, один из приказов, объявляющий о расформировании (роспуске) Красной Армии Сердобска. Прямо -таки новоявленный Троцкий местного масштаба, исповедующий принцип --- "ни войны не мира, армию распустить". В действительности речь шла о роспуске полуанархической добровольной дружины, некого уездного ополчения, громко названного Красной Армией.
В архиве Министерства обороны нет документов о расформировании Сердобского полка. Стало быть, миссия Кириллова и Дворянчикова удалась, после чего с сознанием исполненного долга они возвратились пятого марта в Сердобск, в котором действовал режим военного положения.
Чрезвычайный орган просуществовал в уезде всего двое суток: пятого марта в 12 часов дня обсуждался вопрос "о ликвидации ревкома". С докладом выступил Василий Кириллов. Он признал факт восстания в уезде, после чего добавил: " …В Сластухе был открыт заговор кулаков и богатеев местных и других волостей, которые организовали тайный съезд. При подавлении восстания убитыми оказались около 60 человек из местных кулаков". О Бакурском расстреле секретарь уездной парторганизации не проронил ни слова.
10 апреля того же года на второй уездной партийной конференции развернулась дискуссия по поводу трагических событий в уезде. О положении в Сластухе, Бакурах, Трескино коммунисты заслушали отчеты делегатов из этих сел и отреагировали по-разному. Многие предлагали воздействовать не только на кулаков, но и на середняков военной силой. Кириллов как мог урезонивал коммунистов, выступающих за вооруженное принуждение крестьян сдавать хлеб. "Штыком трудно принудить крестьян-середняков принять коммунизм, не надо горячности" – здраво убеждал он товарищей по партии.
Кровавая расправа
Большинство исследователей, освещая события в Бакурах, ориентируются на воспоминания И.Т. Зотова. Очевидец событий вспоминал, что утром третьего марта видел в селе красноармейцев. Но прежде ошибочно утверждал, что Губин, Федулов, Мидзяев прибыли в село третьего, а не второго марта. Реально солдаты могли оказаться в селе не ранее четвертого числа.
Старожилы рассказывали, что арестовывали их земляков именно в тот день. Мой отец помнил, как в дом пришли трое военных, которых привел "матрос дядя Паша Тугов". Мальчика впечатлил внешний вид односельчанина (других моряков в селе не было), а взрослые знали о крутом нраве этого партийного активиста.
И через столетие после трагедии не восстановлена полная картина случившегося. Архивные данные нередко говорят об одном, очевидцы о другом. Ревком направил в Бакуры два отряда, а какова их численность, чем вооружены, почему в архивах нет отчетов о проделанной работе, кто отменил распоряжение о доставке заложников в Сердобск?
Итак, четвертого марта в селе шли массовые аресты мужчин. Удивительно, что многие из них восприняли задержания спокойно. Они не знали о распоряжении ревкома по поводу заложников, поэтому думали, что их, непричастных к убийству, задержали из-за недоимок по продразверстке. Как уже случалось, припугнут и отпустят в обмен на письменное обязательство сдать зерно.
Наивным надеждам не суждено было сбыться, потому что у чекистов имелись свои, тоже не лишенные логики, представления о случившемся. Убийство уездных руководителей – неопровержимый факт, за которым, вполне возможно, стоит организованное сообщество недовольных Советской властью кулаков. Об этом публично поведал не рядовой исполнитель, а член ревкома, следователь уездной чрезвычайной комиссии Константин Догадин.
Накануне 50-летия Великого Октября со страниц сердобской районной газеты он напомнил о своем "боевом" прошлом: "В марте 1919 года вспыхнуло бакурское кулацкое восстание, – сообщил автор заметки читателям. – Пришлось пулеметному взводу караульной роты гарнизона ликвидировать бакурское кулацкое восстание". Преувеличил Догадин насчет взвода, – в Бакурах "отметился" один пулеметный расчет. Умолчал и о том, что в 1922-м году его исключили из партии "за кражу сена уездного военкомата".
Недобрую память оставил в Бакурах пулеметчик Семен Зотов. Еще в 1958 году он поведал на страницах газеты о том, что " …первое боевое крещение получил при подавлении контрреволюционного восстания в Бакурах", затем много раз рассказывал школьником об этом эпизоде.
По воспоминаниям И.Т. Зотова, расстрелу предшествовал суд военного трибунала, который и приговорил всех задержанных к высшей мере наказания. Однако текста приговора с перечислением фамилий расстрелянных в архивах не обнаружено. На склоне лет очевидец не был столь категоричен в оценке прежде казавшихся ему правильными действий власти: "Уж больно много крови пролилось в селе, слишком сильно было озлобление и противостояние зажиточной части крестьянства большевикам, невозможно было тогда во всем разобраться", - сделал он неутешительный вывод.
Не было ясности и с датой казни. На гранитной плите, установленной на месте расстрела, указано: "Памятник установлен в память о невинно убиенных Бакурчанах 19 марта 1919 года".
Устоявшееся представление о времени расстрела и его главном исполнителе ломает подтвержденное архивными данными донесение № 2 начальника военно-полевой почты при селе Бакуры Щеглова в уездный ревком, датированное пятым марта. Цитирую по тексту сборника "Крестьянское движение в Поволжье. 1919--1922 гг.: Документы и материалы. – М., 2002. С.83 Орфография и стиль сохранены. "Доношу, что в с. Бакуры прибыл в 12 часов ночи 4 марта. Товарищ Дворянчиков, Кирилов и другие убыли в село Ольшанку, пакет на имя Дворянчикова и бумажку услал с народным (очевидно, нарочным - А.З.) в Ольшанку по приезде в Бакуры. В селе Бакуры произведен расстрел, всего расстреляно 60 человек (I ). Представители от губчека в данное время находятся пока в Бакурах. К расстрелу представители губчека не поспели, таковой произведен без ихнего присутствия. В Бакурах царит форменное спокойствие и порядок. Исполком работает нормально. С получением сего прошу в дальнейшем вашего распоряжения".
Оставляя за скобками языковые погрешности документа и явное стремление вывести из-под удара губернских чекистов, попытаемся разобраться с фактической стороной дела. О военно-полевой почте в Бакурах нет упоминаний в архивных документах. Подобные учреждения создавались в период военных действий при штабах дивизий, корпусов, армий. Мое родное село не входило в состав прифронтовой полосы, в уездном центре не было крупных штабов, при которых могла быть создана подобная структура. Разве что ревком по своей воле учредил ее четвертого марта, приняв решение о создании летучей почты между Сердобском и Бакурами.
Неведомый никому в Бакурах Щеглов сообщил в ревком столь важную информацию в донесении №2, а какие сведения содержалась в первом донесении, о какой бумажке говорилось во втором, остается тайной. Может быть, там уточнялось, откуда товарищи Дворянчиков, Кириллов и другие убыли в село Ольшанку (Альшанку - А.З.) Из пояснения составителей сборника документов видно, что военком Дворянчиков не просто находился в Бакурах после убийства там Губина, Федулова и Мидзяева, а руководил расстрельной командой. Но если прежде он усмирял взбуновавшийся полк вместе с партийным вожаком уезда, можно допустить, что Кириллов тоже находился в Бакурах во время трагедии. Вряд ли случайно в донесени Щеглова их фамилии стоят рядом.
По словам Елены Дроздовой, много лет спустя Кириллов при встрече с ней держал в руках некую папку с документами, предположительно имеющими отношение к бакурской трагедии, но комментировать ничего не стал. У сердобского краеведа сложилось впечатление, будто партработник опасается озвучивать важную, (возможно, компрометирующую) его информацию, хотя по жизни был явно не из робкого десятка. В Гражданскую войну несколько лет командовал ротой, затем частью особого назначения, пулям и осколкам не кланялся.
Составители сборника конкретизировали в сноске I к донесению Щеглова следующее: "Массовый расстрел в с. Бакуры был произведен карательным отрядом под командованием военкома Дворянчикова. Расправа проводилась по личной инициативе Дворянчикова и не была санкционирована вышестоящими органами. По прибытии в село Дворянчиков приказал арестовать всех мужчин, причастных к инциденту, во время которого были убиты приехавшие в село трое советских работников. Арестованных вывели за село и в ближайшем овраге расстреляли из пулемета. Расстрел был произведен без предварительного дознания и оформления соответствующих документов. Дворянчиков был отстранен от занимаемой должности и переведен на другую работу. Впоследствии он сошел с ума. В с. Бакуры крестьяне ежегодно поминали жертв бессудного расстрела, зажигая свечи в день трагедии на ее месте".
В упомянутом сборнике, как и архивной справке, день трагедии не назван, но из логики донесения Щеглова и воспоминаний очевидцев вытекает, что расстреливали заложников пятого марта.
Судьба подарила двоим приговоренным к смерти – Ивану Рябову и Михаилу Волкову еще несколько дней жизни. С первыми выстрелами они упали в овраг, затем в суматохе скрылись от красноармейцев. Изрядно побродив по окрестным деревням, возвратились в свои дома и поведали родным о страшной правде. Полагая, что вторично расстреливать не будут, особенно и не таились. Но Гражданская война и гуманность несовместимы: односельчан вновь арестовали и расстреляли.
…Это нужно живым
Мартовским утром заложников вывели на Сердобскую дорогу. Колонну охраняли несколько красноармейцев с винтовками, замыкали процессию сани с пулеметом. Поодаль шли жены, дети арестованных, но как только вышли за околицу, дорогу им преградили солдаты. Колонна свернула с накатанной дороги и двинулась в противоположную от Сердобска сторону. Обо всем догадавшись, женщины громко заплакали. Неожиданно ударил колокол единоверческой церкви. Колонна остановилась, арестованные повернулись к селу и стали осенять себя крестным знамением. Отец Никифор ( в миру Исидор Востряков) громко читал молитвы.
Крестьян подвели к оврагу, велели снять верхнюю одежду, чтобы не испортить пулями добротные полушубки, обреченных на смерть построили в две шеренги спинами к оврагу и командир (Дворянчиков) объявил: "Именем революции виновные в организации мятежа и убийства товарищей Губина, Федулова, Мидзяева приговариваются к расстрелу". Затем приказал священнику, наотрез отказавшемуся снять церковное облачение, провести предсмертный обряд и отойти в сторону. Отец Никифор вновь не подчинился, после чего организатор кровавой акции грубо оттолкнул батюшку и дал пулеметному расчету команду приготовиться к стрельбе на поражение.
Видя такое дело, священник подошел к арестованным и встал в средину первой шеренги напротив пулемета. Наверное, надеялся, что православный пулеметчик не возьмет тяжкий грех на душу и не решится стрелять по безоружным людям, находящимся под защитой лика Христа. По словам избежавших в тот день смерти жителей Бакур, командир велел священнику отойти в сторону, но батюшка отказался.
Тогда и прозвучала команда "Огонь!". Будто бы Семен Зотов, изумленный самопожертвованием отца Никифора, поначалу действительно не смог стрелять в священника, и пули первой пулеметной очереди прошли выше голов крестьян. Тогда разъяренный Дворянчиков подбежал к пулеметчику, направил на него револьвер и пригрозил пустить "саботажнику" пулю в лоб. Угроза подействовала, Зотов дал короткую очередь по людям. Стрелял в упор, но дрожали его руки. В овраг упали несколько человек, снег порозовел от крови, а священник продолжал стоять, сняв распятие с груди и поочередно осеняя им стоявших рядом.
И обреченные на смерть, и солдаты расстрельной команды усмотрели в происходящем нечто мистическое. Жертвенное и стойкое поведение священника и поныне выделяет эту кровавую трагедию из ряда многих ей подобных, заставляет задумываться о духовных основах жизни, кого-то предостерегает от порочных поступков. Длинные пулеметные очереди смертоносной косой прошлись по людям, упали десятки заложников, а священник и те, кто находился рядом с ним, стояли, как заговоренные.
Видимо, здесь и кроется ответ на вопрос, почему в братской могиле, как утверждает молва, отец Никифор лежит на самом верху. Он последним принял смерть праведника. Как знать, техническая это ошибка создателей памятника, или нечто иное, но фамилия священника выбита на мраморной плите дважды.
В отличие от священника, фамилия И.Ф. Потявина не значится в печальном списке, хотя он тоже стал жертвой бакурской трагедии. Правда, судьба подарила ему еще три с небольшим месяца жизни после мартовского расстрела. В архиве есть выписка из протокола заседания Сердобской ЧК от 27 июня 1919 года, когда "рассматривалось дело по обвинению крестьянина деревни Комаровка Бакурской волости Ивана Федоровича Потявина в "контрреволюционном выступлении в селе Бакуры". Далее сообщается: "...принимая во внимание, что факт участия в таковом (контрреволюционном выступлении) доказан протоколом Комаровской ячейки коммунистов(?! - А.З.) Потявина вместе с делом направить в Саратовскую губЧК для предания суду революционного трибунала". Из Саратова осужденный не вернулся, где покоится его прах – неизвестно.
В интернете размещена историческая справка о прошлом и настоящем Бакур, автором которой является ученица бакурской средней школы О.А.Потявина --- родственница, либо однофамилица Ивана Федоровича. Возможно, она уже студентка и со временем продолжит исследовать неизвестные факты истории своей малой родины. Исследовать непредвзято, с учетом тогдашних реалий. А реалии были таковы, что нашим дедам и прадедам пришлось отвечать по сути дела на гамлетовский вопрос --- быть или не быть Советской власти, поддерживать ли её, нередко вынужденную в условиях Гражданской войны принимать суровые, иногда ошибочные решения в интересах беднейших слоев общества, либо встать на сторону тогдашних монархистов и министров капиталистов?
В марте к памятнику расстрелянным сто лет назад мирным жителям придут люди, в церкви отслужат панихиду. Вероятно, вновь всплывет тема реабилитации погибших, избавления каждого невинно убиенного от позорного клейма мятежника с последующими похоронами по православному обычаю – каждого в отдельном гробу. Об этом зримо напоминает и выдубленный временем деревянный православный крест, установленный на месте трагедии задолго до появления монумента с фамилиями людей, не замышлявших ничего худого против Советской власти.
И тут же стальной занозой колет вопрос – кто погубил уездных руководителей? На центральной площади Сердобска им установлен памятник, на котором написано: "Борцам за Советскую власть – Председателю уездного исполкома Губину К.М., председателю уездной ЧК Федулову Н.А., милиционеру Мидзяеву А.П., убитым 2 марта 1919 г. во время эсеро-кулацкого мятежа в селе Бакуры". Не исключено, что внуки и правнуки Губина, Федулова, Мидзяева в Сердобске тоже придут отдать долг памяти погибшим родственникам, ведь их боль столь же понятна, как и страдания жителей Бакур.
Продолжается противостояние памятников, на одном из которых содержится упоминание о неведомых в Бакурах эсерах и мятеже, которого не было, на втором --- слова о невинно убиенных. Эти памятники не освящены героическим пафосом, адресованным погибшим защитникам Отечества в годы Великой Отечественной войны. Они отражают реалии смутного времени Гражданской войны, в которой линия фронта проходила по сердцам и душам людей, нередко принуждая родных по крови людей стрелять друг в друга.
С давних пор на Руси отношение к памятникам особое. Для нас они нечто большее, нежели просто мемориальные сооружения, предназначенные для увековечения погибших. Памятники не только напоминают о святой обязанности помнить родных и близким нам людей, но и обязывают извлекать правильные уроки из прошлого, не повторять ошибок, способных вновь привести к братоубийственному противоборству.
Напоминают они и о милосердии, о потребности прощать. Помнится, при очередном посещении могилы деда к памятнику подошел незнакомый пожилой мужчина. Поинтересовался, кто из моих родных здесь покоится, предложил помянуть невинно убиенных. Помянули, после чего земляк ошарашил предложением вбить за оградой памятника большой осиновый кол, чтобы тот напоминал людям о палачах из расстрельной команды.
Памятник погибшим -- не место для дискуссий, но промолчать означало бы согласиться с таким предложением, что абсолютно неприемлемо. Пришлось поинтересоваться у собеседника, служил ли он в армии и понимает ли, к чему ведет невыполнение приказов командиров. Оказывается, служил, все прекрасно сознает, просто наболело у человека на душе. Не выполни тогда пулеметчик Зотов приказа командира ( не Догадина, как ранее считалось, а Дворянчикова), быть бы и ему расстрелянным. Только вот гордиться своим участием в расстреле безоружных крестьян, пулеметчику, по нашему общему мнению, не стоило. Но время было такое, да и вряд ли сам он изъявил тогда желание поделиться воспомимнаниями на страницах газеты. Наверняка, сделал это с чьей-то подачи, а в глубине души наверняка переживал о содеянном. Стало быть, он, как и другие участники братоубийственной Гражданской войны, нуждаются в прощении.
Выяснить, как сложилась жизнь пулеметчика Зотова не удалось. Другие вольные или невольные исполнители несуществующего, как выяснилось, приговора военного трибунала, сполна ответили за все. Военком Дворянчиков лишился разума, член ревкома Догадин оказался нечист на руку и был исключен из партии, что по тогдашним временам означало поражение в правах. Мучился в сомнениях о былом и вполне благополучный Василий Кириллов. После Гражданской войны он возглавлял крупную Камышинскую парторганизацию, не раз "колебался вместе с линией партии", затем по неустановленной причине был понижен в должности до скромного поста руководителя парткабинета в одном из районов Саратова. Изредка наведывался на малую родину в Сердобск, но в Бакурах не появлялся. Воспоминаний о Гражданской войне не оставил, рассказывать о тех событиях не любил.
О кровавых потрясениях вековой давности, выходящих за рамки бакурской и других подобных ей печальных эпизодов, свидетельствуют экспонаты выставки с говорящим названием "И пошел брат на брата...", развернутой в Москве в феврале нынешнего года в просторном помещении одного из федеральных архивов. Документов, проливающих свет на обстоятельства бакурского расстрела, там не нашлось, но общая атмосфера выставки убедительно отразила трагедию государственного масштаба, послужила еще одним напоминанием о страшной опасности социальной конфронтации, при которой общество поляризуется на своих и чужих. В этом смысле случившаяся сто лет назад трагедия в Бакурах является, говоря словами классика, маленькой картинкой для выяснения больших вопросов.
В числе экспонатов оказалась фотография военнослужащих Чехословацкого корпуса, воевавших в Гражданскую войну на стороне белогвардейцев. Посетители около нее не задерживались, а мне вспомнилось о великом земляке белочехов, известном во всем мире авторе "Репортажа с петлей на шее" Юлиусе Фучеке. Формат тематической выставки о Гражданской войне оставлял великую книгу за рамками показа, но ее присутствие незримо ощущалось. Казалось, суровым предостережением автора "Люди, будьте бдительны!" пронизано все вокруг. Хотелось бы надеяться, что магнетизм разумной бдительности возобладает повсеместно и трагедии, подобные бакурской, навсегда останутся в памяти, но никогда и нигде не повторятся.
Александр ЗЛАИН, заслуженный работник культуры РФ, полковник в отставке