В редакцию "СВ" обратилась пенсионерка Валентина Георгиевна Васильцова со словами признательности инициативной группе общественной организации "Дети войны", призывающей всех, чьё детство отобрала лихая година, поделиться памятью о своих страданиях на страницах городской газеты. Поделилась и она, дитя войны, которая пережила то страшное время, всё вынесла, выдержала и дожила до седых волос.
Это был монолог, каждая фраза которого - боль. Едва ли не впервые за годы работы в редакции у меня не оказалось наводящих вопросов. Сидела и молча слушала то, что столько лет хранилось в памяти и в душе моей седенькой кареглазой собеседницы. Передаю дословно…
- Война обрушилась на нашу семью, когда мне, маленькой свердловчанке, было четыре годика. Папку забрали на фронт в 41-ом. В деревянном бараке, где проживали 24 семьи, остались только женщины и дети. Жили одной семьёй, помогая друг дружке. Помню, как соседка тётя Оля сшила мне зимнюю куртёшку из своего старенького пальто, чтобы я могла зимой добежать до детского садика. Самым ярким моментом пребывания там стал стакан молока, который нам давали на завтрак. Пили малюсенькими глотками, чтобы молоко убывало как можно медленнее.
Дома спасала картошка, замерзшая в подполье холоднющего барака. В ход шли даже очистки, из которых мама варила жиденький пустой супчик. За счастье были тоненькие картофельные ломтики, которые мы клали на горячую плиту и не спускали с них глаз, пока они жарились. Первую порцию мама снимала и берегла для моего четырнадцатилетнего братишки Вани, который работал с раннего утра до тёмной ночи на заводе, выпускающем танки. Старики и подростки не отходили от станков круглосуточно. Помню, как мы с сестрёнкой Зиной стирали в корыте Ванину мазутную спецовку. Наливали воды, засыпали туда золу из печки и топтались своими ножонками по его промасленной одежде.
Когда на овощную базу приходил по железной дороге состав с овощами, матери с ребятишками старались попасть на разгрузку, чтобы унести под полой или в кармане по морковине, свеколке либо картофелине.
Моя мама, как и все наши соседки по бараку, работала на хлебозаводе. А мы, голодная ребятня, к ночи сбивались стайками на крылечке и ждали, когда же они принесут завёрнутые в тряпицу хлебные крошки, которые сметали из кузовов хлебовозок. Из них варили густую тюрю, которая казалась необыкновенно вкусной.
В феврале 43-го нам принесли похоронку, в которой писали, что мой папа - рядовой Баченин Георгий Афанасьевич, скончался от полученных на поле боя ран в военном госпитале и похоронен близ Волоколамска. Но беда не приходит одна…
Однажды, вытрясая мешки из-под муки, мама оступилась и упала на стоявшую в рабочем помещении бочку. Сильно ударилась, отчего сначала началась гангрена, а затем ей отняли правую руку. В памяти осталось, как я гладила ладошкой посиневшие швы, дула на них и спрашивала: "Теперь тебе не больно?"…
По талонам каждой семье выделяли кое-какую еду, которую мы приносили домой в железных судочках. Мама делила всё их содержимое на маленькие порции. Обделяла только себя, обманывая нас: "Вы разве не видели, что я уже поела?". Святая наша мамочка…
Мамы не стало в воскресный ноябрьский день 49-го года. В 12 лет я осталась круглой сиротой. Помню гроб посреди комнаты, который мы обклеивали обёрточной бумагой. Хоронили её на кладбище возле церкви. Без неё выживали, как могли, и страшнее того времени в жизни больше ничего не было…
Вот и всё… Подробности своей послевоенной жизни Валентина Георгиевна сообщать не стала: не затем пришла. Уступая моей просьбе, всё же рассказала, что после окончания семилетки поступила в педучилище, но помогать ей было некому, поэтому получить документ об окончании училища ей так и не пришлось. Пошла работать на обувную фабрику. Потом вышла замуж, и в 61-ом году уехала с мужем по комсомольской путёвке на строительство Братской ГЭС, где работала воспитателем в детском садике. В 89-ом переехала в Саяногорск, где живёт, помогает растить внуков, правнуков и уже праправнука Тёму.
Но это совсем другая жизнь и совсем другая история…