Каждый раз, глядя на незабудки, я вспоминаю женщину, стоящую с неза-будкой в руке. Она долго смотрит на крохотную голубую головку цветка и говорит:
- Смотрите, девчата! Вроде и невзрачный цветок на первый взгляд, а до чего красивый! Как природа постаралась! Ведь это надо же такое сотворить: каждый лепесточек – совершенство! – а потом добавила задумчиво. – Некрасивых цветов нет.
Про таких женщин говорят: обычная. Возраст средний, внешность типичная, косметики ноль, вокруг лица – мелкие кудряшки химической завивки, голос с хрипотцой, ладную фигурку облегает простенькое ситцевое платье. Глаза только голубые, как те незабудки.
Она была матерью моей школьной подруги Тамары, и мы все её называли тётя Вера. Она работала медсестрой в городской поликлинике. А ещё она была женой директора нашей школы Фёдора Григорьевича.
Жили они в коммунальной квартире, такой, где кухня маленькая и та на две семьи. Холодильник на кухне не поместился и стоял в комнате. Когда старший брат возвращался из техникума, Тамара встречала его предупреждением:
- Валерк, в холодильнике колбаса – не ешь её, она не наша. Это тётя Люся положила…
Здесь всё было просто. Друзья и подруги собирались по делу и без дела, и их оставляли обедать и ужинать. По воскресеньям, заходя за Тамарой гулять, мы заставали здесь наших учителей, за чайным столом обсуждавших школьные проблемы…
Мы знали, что Фёдор Григорьевич с тётей Верой познакомились в госпитале, где она в годы войны работала медсестрой, а он лечился после тяжёлого ранения. Как-то на уроке истории он рассказывал нам, как его ранило в бою и он несколько суток полз один по снегу, как Алексей Маресьев. Да мы слушали в пол-уха: для нас тогда герои были Спартак и Овод, а те, кто рядом, – обычные люди.
Родом был Фёдор Григорьевич из Кировской области, а после ранения он, молоденький младший лейтенант, полуживой, поступил в Павловский госпиталь. И ему ампутировали руку. Полностью, по самое плечо. Осталась одна рука, правая. Но без пальцев. Один большой палец оставался, а от остальных – по одной-две фаланги.
Как жить? Что делать? В 25 лет нетрудоспособный инвалид. Но рядом была молоденькая медсестра Верочка. Выходила. Полюбила и вышла за него замуж. С ней делился сокровенными мыслями и несбывшимися мечтами. Семья у его родителей была большая, работали на земле, но отец всегда хотел, чтобы младший сын Федя стал учителем, потому что учить детей – первейшее дело в жизни. Вот и решили: учиться! Хотя сначала надо было учиться писать. Возможно такое? Возможно всё, когда есть Вера. Окончил институт, получил специальность учителя истории. Потом принял новую, только что выстроенную школу, где обучалось около тысячи детей, и проработал там директором 21 год. За это надо ордена давать. И давали. К военным наградам прибавился орден Трудового Красного Знамени.
А ещё у Фёдора Григорьевича до войны было одно страстное увлечение: рыбалка! В деревне, где он рос, было сразу две речки: Каменка и Волговица. А рыбалка с детства – это страсть на всю жизнь. И рыбалку из жизни мужа не исключила тётя Вера. Если бы вы видели, как ловко она насаживала червя, закидывала удочку, управлялась с вёслами! А река Ока у Павлова – это мощь и сила!
Самые заядлые павловские рыбаки выезжали на лето вниз по Оке на противоположный берег от деревни Акулово, ставили там лёгкие дощатые домики и рыбачили в выходные, в отпуске, кто на целое лето туда переселялся…
Вот мы, орава ребятишек седьмого или восьмого класса, на автобусе доезжаем до деревни Акулово, подходим к берегу, а Ока там ещё шире, чем у Павлова, и орём хором:
- Тё-тя Ве-ра! Тё-тя Ве-ра!
Тётя Вера машет нам рукой, потом садится в лодку, гребёт, преодолевая сильное течение, и по три человека перевозит на ту сторону в свой домик. Фёдор Григорьевич встречает нас радушно, кормит ухой, расспрашивает о жизни в городе. В окружении детей он чувствовал себя счастливым.
Сколько времени мы там проживали, точно уже не помню, но хлопот тёте Вере задавали немало! Всех накормить, расселить (спали на нарах на сене), сварить на костре да при этом наловить ещё рыбы! А в ловле рыбы она вообще была виртуоз. Выплывали вместе с супругом на середину реки (она на вёслах), закидывали удочки (она наживляла обе) и таких таскали лещей! И как она умела радоваться! Хорошему улову, солнечному дню, удачному обеду – всему, что выдаёт нам жизнь порционно и поочерёдно. Один раз только мы застали её плачущей, рыдающей навзрыд.
К концу дня мы отдыхали после обеда: кто читал, кто чистил рыбу к ужину, кто дремал на солнце. Тётя Вера сидела на веранде домика с книгой и вдруг заплакала в голос, громко, закрыв лицо ладонями. Мы бросились все к ней, стали спрашивать, что случилось, она мотала головой и не отнимала ладоней от лица. Потом успокоилась, вздохнула поглубже и сказала:
- Да ничего не случилось. Стихотворение уж больно хорошее мне попалось.
А потом опять со слезами в голосе:
- Девчата, запомните эти стихи! Перепишите их и выучите! Вам жизнь строить, семью заводить… Как ведь здесь всё правильно-то сказано!
Я переписала и выучила.
Вероника Тушнова.
Пускай лучше ты не впустишь меня,
чем я не открою двери.
Пускай лучше ты обманешь меня,
чем я тебе не поверю.
Пускай лучше я в тебе ошибусь,
чем ты ошибешься во мне.
Пускай лучше я на дне окажусь,
чем ты по моей вине.
Пока я жива,
пока ты живой,
последнего счастья во имя,
быть солнцем хочу
над твоей головой,
землёй -
под ногами твоими.
Не совсем всё понятно было тогда. Я ещё переспросила:
- А разве это возможно, быть сразу солнцем и землёй?
Она ничего не ответила. Улыбнулась и пожала плечами.
Я долго пыталась найти хоть какой-то материал про Веру Алексеевну Рычкову: обращалась к павловским краеведам, просматривала документы военных госпиталей. Про Фёдора Григорьевича на всех сайтах, связанных с войной, написано много и подробно, про тётю Веру – нигде и ничего. Но все равно: она – Незабудка.
Нина Никонова