Меня иногда спрашивают, как я придумываю свои рассказы. Я отвечаю, что ничего не придумываю, а все интересные истории из жизни людей давным – давно придумала сама жизнь. Вот и история про Монашку – сущая правда.

Никто не помнил ни имени этой женщины, ни её фамилии, все называли её Захарьевна, но это только в глаза. А за глаза называли по прозвищу – Монашка. Была она высокого роста, прямая, как шест, и постоянно ходила во всём чёрном, начиная с платка и заканчивая длинной, до земли, юбкой, которая прикрывала чёрные боты. Поговаривали, будто на самом деле она когда-то была монахиней какого-то дальнего монастыря, но нарушила монастырский устав, после чего родила дочку Любу. Матушка, жалеючи заблудшую насельницу, уговаривала её потихоньку отдать ребёнка на воспитание в чужую семью, а самой до конца дней оставаться в святых стенах и замаливать свой грех, но Захарьевна не согласилась, за что и была изгнана из монастыря. Так она и проживала вместе со своей дочерью Любой, которой на ту пору было уже к сорока годам, и все называли её не иначе как Люба Монашкина.

Захарьевна жила тихо, на улицу почти не выходила и неустанно молилась – это было видно через окно: жили они на первом этаже. Иногда, когда мы, ребятишки, играли во дворе, приходили женщины в чёрных платках и потихоньку спрашивали: "Девочки, покажите нам, где живёт Монашка". Мы провожали их до двери её квартиры, и вскоре они все вместе надолго уходили. Без работы Монашка никогда не сидела, все знали, что она читала над усопшими и отпевала их и была востребована, поскольку церкви были закрыты, а за батюшкой надо было ехать в Арефино или в Ворсму. Ходила она очень прямо, здоровалась, не поворачивая головы, и мы все её немного побаивались.

Люба жила постоянно с ней, получив образование в местном техникуме, работала на заводе в каком-то отделе и была человеком тихим и неприметным. Была недурной наружности, но до того скромна, одетая немодно и бледно, она существовала тенью при матери. У неё не было подруг, и когда вечером люди выходили на прогулку семьями, с подругами и знакомыми, она всегда гуляла одна. Иногда ходила в кино, в библиотеку – тоже одна.

Была она человеком безотказным. Соседки, уезжающие в отпуск, ос-тавляли ей ключи от квартир, чтобы она поливала цветы, кормила кошек.

Она могла помочь убраться, помыть окна окна, развесить чужое бельё, вынести соседский мусор. Когда ходила в магазин, собирала со всех заказы. Женщины жалели её, говорили, что Захарьевна держала её всю жизнь в строгих рамках, поэтому Люба не создала своей семьи, а могла бы быть хорошей женой и хозяйкой.

Такой же безотказной была она и на заводе: молча заменяла сотрудниц, у которых болели дети или кто отпрашивался по семейным делам, и в отделе говорили, что Люба у них палочка – выручалочка.

Как-то по весне к концу рабочего дня Любе сказали, что её вызывают в завком. Удивилась, пошла, встала тихонько у дверей в кабинете председателя. Он приветливо её пригласил войти, предложил сесть и повёл разговор:

- Работаешь ты, Люба, хорошо, награждали тебя и грамотами, и ценными подарками. А теперь вот хочу предложить тебе путёвку в дом отдыха.

- Почему мне? – удивилась Люба.

- Понимаешь, сейчас весна, начинаются садово – огородные работы, дети ещё учатся в школе – семейные люди не поедут. А путёвка горящая, ехать через два дня. Оформим отпуск, и поезжай, не пропадать же путёвке. Ну и вообще… Может, подыщешь там кого – нибудь. Жалко нам тебя, Люба: баба ты хорошая, а всё одна. Век что ли при матери будешь жить?

Люба вспыхнула вся и направилась к двери. Председатель остановил, сказал, что пошутил и очень просил подумать. Женщины в отделе стали уговаривать:

- Люба, поезжай! Нигде ведь не бывала, хоть посмотришь, как люди отдыхают. Ну не вечно же около матери сидеть!

Тут же начали её собирать: одна предложила свой чемодан, у Любы ведь и чемодана сроду не бывало, другая посоветовала чуть укоротить юбку и заузить, стали предлагать свои наряды напрокат, уговаривали всем миром. Уговорили. Отправилась Люба в дом отдыха в жизни в первый раз. Вдогонку одна из сотрудниц дала ей напутствие, чтобы Люба шла на танцы в первый же день. На вопрос, почему, ответила: "А то всех хороших уже разберут". Любу это возмутило, и она ответила, что не за этим едет.

Ну а дальше… Конечно, читатель надеется, что Люба, наконец, нашла своё счастье и вернулась из отпуска не одна, и что чемодан её нёс приличного вида мужчина, который остался с ней жить и сделал её счастливой. Так, кстати, и было в доме напротив: Людочка уехала на курорт одна, а вернулась с массажистом, у которого, по её словам, была жена дура, он быстро освоился и вывесил объявление, что готов за умеренную плату всех жильцов близлежащих домов вылечить от остеохондроза.

Нет, Люба вернулась одна. Возвратила девчатам чемодан и все их бусы и брошки, которые они ей надавали от чистого сердца, снова заняла своё рабочее место и вернулась к прежней жизни. Однако не нашлось ещё такой силы, которая победила бы женскую наблюдательность и женское любопытство. Стали в отделе замечать, что она иногда отрывалась от работы и загадочно улыбалась своим мыслям или задумчиво смотрела в окно. Иногда задумается и не расслышит вопроса или вообще смотрит в одну точку. Новое появилось что-то во взгляде, в выражении лица. Надоело женщинам за спиной шушукаться, и начали они допытываться:

- Люба, ты подробностей не рассказывай, нам ни к чему они. Скажи только, как его зовут.

- Его зовут Виталий Семёнович.

- Виталик, значит?

- Нет, Виталий Семёнович.

- Женат?

- Да.

- Жена не стена, подвинется, - заметила из своего угла бойкая Марина.

Люба вдруг стала очень серьёзной и сказала коротко и очень убеждённо:

- Жена – это стена.

Всё, удовлетворили женщины своё любопытство и больше к этой теме не возвращались. Мало ли мужиков в домах отдыха ведут себя, как молодые – неженатые, а потом как миленькие водворяют свои отдохнувшие персоны в лоно семьи.

Ни к какому знакомству в доме отдыха Люба не стремилась, на танцы и вечера отдыха с массовиком – затейником ходить не собиралась, женщинам в комнате сказала, что у неё муж и дети. В первый же день разыскала библиотеку и с наслаждением принялась за чтение, облюбовав для этого скамейку подальше от людских глаз. Иногда прогуливалась по дорожкам, но тоже одна, так ей привычней было. Виталлий Семёнович увидел её с книгой и спросил, как пройти в библиотеку. Оба засмеялись, вспомнив эпизод из фильма "Операция "Ы".

На другой день он подошёл тоже с книгой, завязался разговор о литературе. Поверьте мне: ничто так не сближает людей, как осознание того, что они читают одни и те же книги. Ну или, с поправкой на время, что они читают. Про себя Люба отметила ещё его правильную речь, что её всегда привлекало в людях. Он сказал, что живёт в посёлке в Ленинградской области и работает в совхозе шофёром. Виталий Семёнович понравился ей скромностью и тем, что без утайки откровенно всё о себе рассказал. Не было у Любы опыта общения с мужчинами, но что-то подсказало ей, что этот человек не врёт. Ни про больную жену, ни про детей, которых поднимать ему приходится, почитай, одному, ни про то, как замотался он на работе и в хозяйстве, и как директор совхоза из сочувствия отправил его отдохнуть, пока не началась посевная.

Люба долго слушала, и ей нравилась его откровенность, тихий проникновенный голос. Понимала, что ему нужен слушатель, а слушать она умела.

Потом и Люба о себе ему рассказала всё. И про мать – монашку, и про то, что никогда не была ни пионеркой, ни комсомолкой, а была верующим человеком и хорошо знала религиозную литературу, старославянский язык. Рассказала, как мать поначалу запрещала ей всякие посиделки – вечеринки с друзьями, а потом она и сама не хотела никакого общения. Утешение находила в книгах и в том, чтобы помогать людям. Материны слова повторила: единственный человек, которому можно доверять – это ты сам. Почему доверилась ему, Виталию Семёновичу? Наверное, Господь так устроил, потому что увидел, что они родственные души.

Он называл её Любой, а она его только по имени – отчеству, хотя они были практически ровесниками. Утром просыпалась Люба и понимала, что ей скорее хочется увидеть своего нового друга, рассказать, что видела во сне, какие мысли приходили в голову и долго – долго слушать рассказы про его детство, про их посёлок, про его родню и соседей и про его семью. О жене он говорил с болью и жалостью и ни слова не сказал плохо.

Администраторша дома отдыха отметила для себя эту неразлучную парочку, улучив момент, подошла к ним обоим и сказала, что за дополнительную плату может организовать им совместное проживание в отдельной комнате до конца смены. Но они оба сказали "нет", потому что были морально чисты и ни о чём не помышляли, кроме этих долгих задушевных бесед

- Люба, я не думал, что такие женщины, как ты, существуют на свете. Конечно, воображение рисовало мне идеал, но я уже не надеялся, что встречу его когда-нибудь на самом деле…

Время летит быстро, и эти три недели пролетели, как три коротких мгновения. Прощаясь, Виталий Семёнович впервые взял Любу за руку и спросил:

- Могу ли я надеяться, что когда – нибудь мы будем вместе?

- Только если ты будешь свободен и поставишь на ноги детей.

- И ты будешь меня ждать?

- Столько, сколько потребуется.

Вы, может быть, не поверите, но она ждала его пятнадцать лет. Пятнадцать!

Он писал ей письма, делился мыслями, всё-всё рассказывал о себе. Она не отвечала: такая была договорённость, чтобы не компрометировать его и не делать больно его жене – он сам так захотел. Однажды он не выдержал и без предупреждения примчался к ней. Увидев его на пороге своей квартиры, она не предложила войти, не познакомила с матерью, а взяла ключ от чужой квартиры, где она на время отъезда хозяев поливала цветы, и отвела его туда. Проговорили до тёмной ночи, и она ушла, оставив его одного до утра. Он попросил остаться с ним на ночь, она сказала "нет", он ответил: "Я так и думал". Она уговорила его больше в гости не приезжать.

Захарьевна между тем начала всё чаще прихварывать и однажды, когда пришли за ней её очередные клиенты, она не смогла подняться с постели. Женщины в чёрных платках плакали и причитали, что у нас так не ведётся, чтобы свадьба без гармони, а похороны без попа. Тогда мать обратилась к Любе: "Прошу тебя, выручи людей, у них и так горе. Иди почитай и сделай всё как надо, я тебя учила". Люба пошла.

Когда умирала Захарьевна, она долго просила прощения у Любы, говорила, что это она испортила ей жизнь и не дала устроить своё счастье.

- Теперь я ухожу, а ты остаёшься одна…

- Я не одна, мама, - сказала Люба. Но Захарьевна уже не услышала.

После смерти матери люди по проторённой дорожке приходили к Любе, просили достойно с молитвой проводить покойника. Она не отказывала, если была свободна, и теперь её уже стали называть не Любой Монашкиной, а просто Монашкой. Вскоре стали открываться храмы, и нужда в Любиных услугах уже не была такой острой, только прозвище ведь никуда не денешь.

… Сколько лет прошло с тех пор, я уже не знаю. Жена у Виталия Се-мёновича отмучилась и ушла в мир иной. Ещё какое-то время он жил ради детей, пока их не женил и не выдал замуж. И вот однажды с утра Люба вышла во двор, взволнованная и нарядная, и стала спрашивать у всех соседей, в какое время на вокзал приходит поезд. Никто точно не знал, и одна женщина ей посоветовала:

- Езжай на вокзал и там жди, всё равно здесь нет тебе покоя.

О том, что к Любе приедет человек, которого она давно ждала, все уже знали: одному кому-то проговорилась, и это стало достоянием всех. Но за Любу были рады: зла она никому не делала, заслужила счастья на старости лет.Когда они шли от автобусной остановки, он с чемоданом, она его под руку держит, чуть не все соседи высыпали из квартир. Он не смутился, со всеми приветливо поздоровался. Ах, Люба – Люба! Не привыкла ты к семейной жизни! Обед приготовила, а хлеба купить забыла!

- Я схожу, - сказал Виталий Семёнович. – Где у вас магазин?

В магазине он купил буханку белого хлеба, тут же разломил её и поднёс к лицу, вдыхая хлебный аромат. Потом обратился ко всем покупателям:

- Вы счастливые люди! У вас пекут такой вкусный хлеб, один запах чего стоит.

Все заулыбались и решили для себя, что Люба не ошиблась: свой человек приехал.

А Любе между тем исполнилось 55 лет, и она не задумываясь вышла на пенсию. Решила остаток дней прожить в качестве жены и домашней хозяйки. А Виталию Семёновичу до пенсии было ещё пять лет, он устроился на завод, кажется, шофёром на грузовую машину. Вот так она ждала его с работы, встречала горячими обедами, а вечером они выходили на прогулку и шли неторопливо под руку и тихо о чём-то разговаривали. А знакомые, что попадались навстречу, говорили, что Люба своё счастье заслужила, хоть и долго ждать пришлось.

Вот и всё, что я хотела рассказать про Любу. Только вспомнились мне сейчас стихи Людмилы Татьяничевой, которые я полюбила ещё с юности. Мне кажется, здесь они к месту.

Одни говорят: - Лови!

Другие кричат:- Держись!

А я о большой любви,

Единственной, как жизнь.

То горизонта черта.

То всплеск вулканических лав.

Она то явь, то мечта,

Точнее - Мечта и явь!

Не сможет даже Атлант

Чашей поднять океан.

Большая любовь --

Талант, который не каждому дан.

Но счастье стремиться к ней

Любому из нас дано.

Разве люди бедней,

Что Солнце на все Одно?!